— С точки зрения поведения и мышления, определенно, нет. Я бы даже сказал, что вы удивительно выдержанный человек. Однако вы ничего не помните. Неврологические изменения исключены, следовательно, ваше состояние имеет психическую подоплеку. К тому же там не так уж плохо. Замечательные врачи, интересные случаи.

— Но здесь мне дали имя, — сказал Ян.

— Послушайте! — воскликнул Ястжембский. — Знаете ли вы, что все наши больные мечтают выписаться отсюда?

— Нет…

— Поэтому вы поедете в психиатрическую клинику. Всего вам наилучшего в новой жизни.

В тот же день Ян покинул неврологическое отделение. Шел дождь, машина «скорой помощи» миновала несколько улиц, въехала за большие металлические ворота, объехала клумбу и остановилась перед белой дверью с зарешеченным стеклом.

В приемном отделении Яна уже ждали. Доктор взял его бумаги, долго заполнял специальную карточку, потом дал знак рукой высокому могучему санитару, который выглядывал в окно и ковырял в зубах, и сказал:

— Отделение 3 «Б».

Дежурный врач, который должен был принять Яна, спал. Худая, нервная медсестра долго хлопала его по плечу, прежде чем врач, протяжно зевая, сел за стол и стал изучать принесенные санитаром бумаги.

— Значит, вы ничего не помните? — спросил он и зевнул так широко, что можно было рассмотреть его миндалины.

— Не помню, — подтвердил Ян.

— Это, без сомнения, истерия, — махнул рукой врач. — Зачем вам нужно закатывать истерику и морочить всем голову?

Ян не знал, что сказать.

— Надеюсь, что вам по крайней мере стыдно?

— Стыдно.

— Это хорошо. Идите в седьмую палату к Пианисту. Полагаю, вы спокойный?

— Я очень спокойный.

— Прекрасно, потому что он, в отличие от вас, не очень спокойный. Лучше его не нервировать.

— Не буду.

— Не следует также затрагивать некоторые темы.

— Не стану.

— Если ночью он будет плакать, не надо его успокаивать.

— Почему? Ведь в таком случае положено утешить человека.

— Напротив. Во-первых, это не имеет смысла, поскольку его невозможно утешить, во-вторых, подобные попытки вызовут лишь большее расстройство чувств и рыдания. Так как, не будете его успокаивать?

— Не буду.

— Для истерика вы слишком рассудительны. Пани Аня, проводите больного в палату и выдайте ему все необходимое.

Худощавая медсестра встала из-за стола и направилась к двери. Они вышли в коридор. Стены были покрашены серой краской, а пол покрыт когда-то зеленым линолеумом. Но не столько обстановка привлекла внимание Яна, сколько многочисленные больные, разгуливающие по коридору.

В отделении 3 «Б» как раз проходила ежедневная прогулка. Мужчины и женщины странного вида с неподвижными, иногда напряженными лицами организованно передвигались по коридору. Некоторые прогуливались группами, другие в одиночку, на большом расстоянии от остальных. У стен на стульях сидели молодые мужчины и женщины, погруженные в свои мысли и сжимающие руки. Это очень заинтересовало Яна, хотя он не мог как следует все рассмотреть, потому что нервная медсестра свернула в узкий боковой коридор и открыла дверь одной из палат. Это была комната под номером семь.

Палата с первого взгляда понравилась Яну. Из зарешеченного окна можно было увидеть дерево и кусочек неба. Вдоль стен стояли три кровати. Две были свободны, а на третьей, лицом к окну, лежал худощавый мужчина.

— Здравствуйте, — сказал Ян.

Мужчина не ответил. Медсестра постелила белье, дала Яну пижаму, затем вытащила из металлического шкафчика небольшой стаканчик и бросила в него несколько таблеток разной величины. Потом она вышла и вернулась с кружкой прохладного горького кофе. Ян выпил таблетки, лег в кровать и как-то странно себя почувствовал. Ему захотелось встать, поговорить с лежащим к нему спиной мужчиной, но его сморил глубокий, тяжелый сон.

Когда он проснулся, на улице наступили сумерки. Худощавый мужчина больше не смотрел в окно, он сидел на кровати и с большим интересом разглядывал Яна. Это был молодой человек, по виду лет двадцати двух, с тонкими чертами лица и огромными темными глазами. Увидев, что Ян проснулся, мужчина встал и протянул ему руку.

— Я Роберт, — представился он. — Меня называют Пианистом.

— Ян.

— Я так счастлив, что вы здесь. Я целую неделю был один. В этом есть свои преимущества, никто не беспокоит, можно спокойно размышлять… все, как говорится, прекрасно, но лишь до тех пор, пока не наступят сумерки, а вслед за ними ночь. Это так ужасно, что я с трудом сдерживался, чтобы не закричать. Вы также тяжело переносите сумерки?

— Нет… пожалуй, нет…

— Хорошо, потому что ваше беспокойство могло бы усугубить мое состояние. Вы ведь поможете мне с этим справиться?

— С радостью помогу.

— Как хорошо, что вы здесь. А что с вами? Надеюсь, вы не буйный сумасшедший?

— Нет, конечно, — улыбнулся Ян. — Ничего подобного. Я просто ничего не помню.

— Амнезия… — закивал Пианист. — Наверняка на почве истерии, иначе бы вас сюда не привезли. Печальная история.

— Да, — согласился Ян. — Очень.

Мгновение они сидели молча, потом Пианист сказал:

— Если у вас амнезия, значит, вы ничего не можете рассказать мне о себе, да?

— К сожалению.

— Жаль. Такие разговоры здесь обычно одна из форм развлечения. Ну, раз вы ничего не помните, я буду рассказывать вам свою историю.

— Если вы не хотите, можете этого не делать.

— Я не смогу удержаться, так зачем откладывать? Видите ли, мы, психически больные люди, склонны рассказывать истории. Врачи это любят. А поскольку мы не можем удержаться от того, чтобы не рассказывать, то они не могут не слушать нас. Они очарованы нашими историями и, как дети, ждут новых рассказов. Больной должен изрядно помучиться, чтобы доставить им удовольствие.

Ян молчал, потому что не успел заметить, чтобы врачи особенно интересовались мыслями своих пациентов.

Пианист, ничуть не смущенный молчанием Яна, продолжал:

— Вам нужно знать, что мои родители были музыкантами, играли в скрипичном квартете, мама на скрипке, а отец на виолончели. Может, это и не был выдающийся квартет, но все члены коллектива много работали, целыми днями репетировали, и в конце концов их усилия стали приносить результат. Квартет пригласили сыграть цикл концертов в разных городах Европы. Это известие ансамбль отметил целым ящиком шампанского, и в ту же ночь я был зачат, можно сказать, на гребне успеха.

— Счастливое совпадение.

— Как оказалось, не слишком. Конечно, турне имело успех, за ним последовало новое приглашение, и еще одно. Квартет становился знаменитым. К сожалению, я быстро рос в мамином животе. Квартет переезжал из одного города в другой, за окнами автомобилей проплывали красивейшие архитектурные сооружения, в лучших залах проходили концерты, которые жаждала услышать публика, а мама целыми днями лежала в отелях Европы и тихо стонала. Мое существование мешало ей спать или не позволяло сконцентрироваться. Я доставлял одни огорчения.

— Грустно.

— Тогда, к счастью, я этого не понимал. Узнал об этом много лет спустя. Надо признать, мой отец в то время вел себя очень достойно. Он сидел с мамой в гостиничных номерах, поил ее чаем, держал за руку, по вечерам играл старинные колыбельные. Нужно сказать, что моя мама была лучшим музыкантом и на ней держался успех всего коллектива. Однако по мере того, как я рос, мама утрачивала свою виртуозность. Рецензии на концерты становились все хуже. В конце концов менеджер, организовавший турне, решил отложить выступления ради общего блага. Мы вернулись домой, мама наконец устроилась в своей кровати, и через три месяца я появился на свет.

— Ваши родители ведь могли вернуться в музыку?

— К сожалению, оказалось, что это не так просто. Я почти с первых дней жизни болел. Мама целыми ночами просиживала возле моей кроватки, ее глаза были красными от усталости. Она перестала репетировать, все время прислушивалась к тому, как я дышу, не кашляю ли, не простудился ли, не плачу ли по какому-либо поводу. А я кашлял, простужался, задыхался и беспричинно плакал. Маму в конце концов заменила другая скрипачка, и отец отправился с квартетом в гастрольное турне. Но ему было не по себе. Его ничто не радовало: ни успех концертов, ни красота городов, в которых они выступали. Он скучал по нас, поэтому отказался от следующего турне. Так закончилась музыкальная карьера моих родителей.