— Простите, товарищ капитан, что я вмешиваюсь не в свое дело, — осторожно вмешался Юрчак. — Лично я за эволюцию.

— А зачем нам какая-то эволюция?

— Партия ценит эволюционный путь.

— Все это современные глупости. Ну да ладно. Принимая во внимание линию партии, я позволю вам немножко эволюции. О чем конкретно идет речь?

— Вот если бы у Здебского была возможность публиковать небольшие фельетоны, скажем, объемом в одну машинописную страницу, в уголке на предпоследней странице.

— Вы тоже за этого Здебского?

— Нет, конечно. Но, полагаю, было бы неплохо его контролировать. Мы даем ему самую малость, зато держим в кулаке. Уж так он никуда от нас не денется.

— И так никуда не денется, — сказал эсбэшник. — Ну да ладно. Нашему строю не повредит какой-то вражеский зародыш.

Приняв решение, собравшиеся разошлись по своим делам.

Кто бы знал, с каким тяжелым сердцем Помянович переступил порог «Харенды», чтобы сообщить Здебскому о его увольнении с поста редактора отдела культуры и назначении на его место Бабинца. К его удивлению, друг принял известие весьма спокойно.

— Может, все к лучшему, — сказал он. — Я и так подумывал, что пора смываться.

— Ты хотел уйти из «Трансатлантика»? Почему?

— Газета никуда не годится, это невооруженным глазом видно.

— Юрчак выбил для тебя фельетон. Небольшое местечко на предпоследней странице.

— Думаешь, я буду писать фельетоны для газеты, в которой отдел культуры возглавляет Бабинец? Ты, должно быть, с ума сошел.

— Зато ты будешь на слуху. Может быть, скоро «Трансатлантик» станет распространяться через киоски.

— А зачем? Мало им макулатуры?

— И тебе не жаль?

— Мне жаль одного, — сказал Здебский. — Если бы я еще немного продержался, возможно, удалось бы узнать, что за мерзавец настучал на меня в службу госбезопасности.

— Это для тебя имеет значение?

— Имеет. У нас собирались одни поэты. Талантливые поэты, некоторые даже очень одаренные, не какой-нибудь там Бабинец. Один из них записал нас на диктофон и побежал в эсбэ. Не думал, что такое возможно.

— Теперь ты об этом знаешь.

— Но не знаю кто.

— Это так важно?

— Важно. Если один раз настучал, то и впредь будет доносить. Теперь даже водку с друзьями не выпьешь… Что ты так на меня уставился? Тебя это не касается.

— Я в партии, и на меня никто не стучит?

— Ерунда. Ты сам знаешь кто.

— Думаешь, Бабинец?

— Я ничего не думаю, дорогой Юрек. Я знаю. Но это знание вовсе не делает меня счастливым. Пока.

Здебский с трудом встал из-за стола и поплелся к выходу. Так из жизни Помяновича ушел его единственный друг.

Три месяца спустя из его жизни исчез и «Трансатлантик». Это случилось до банального просто. Когда однажды утром он вошел в редакцию, то застал там Юрчака, сидевшего в кресле и просматривавшего последний номер газеты.

— Ну что, Юрек… — задорно начал тот. — Пакуем вещички.

— Кто пакует? — побледнел Помянович.

— Ты. Тебя повысили. Надеюсь, не забудешь, кому обязан, а? С тебя бутылка.

— Повысили? Что это значит?

— Ты теперь работаешь в «Итд». Ответственным секретарем редакции.

Помянович сделал глубокий вдох. Карьера, о которой он мечтал, была открыта. Он вытащил из письменного стола ящик и одним движением высыпал его содержимое в сумку. Потом они вместе в Юрчаком пошли выпить обещанной водки.

С тех пор Помянович без конца шел в гору. Из еженедельника он перешел в областной ежедневник, оттуда в центральную газету, а затем в еще более влиятельную. Он старался, бегал, улаживал и во всем, что бы ни делал, стремился придерживаться линии Польской объединенной рабочей партии. Ни разу даже не зашел в редакцию «Трансатлантика». А зачем ему, собственно, было туда заходить? Бабинец, занявший его место, быстро избавился от людей, связанных с Помяновичем, и поставил своих. Газету теперь заполняли партийные статьи, написанные в боевом духе, и стихи рабочих-поэтов. А поскольку пролетарских поэтов в тогдашней Польше было очень много, «Трансатланик» с каждым номером становился все более толстым и цветным. Проблема была лишь в том, что никто не хотел покупать газету. Бабинец помучился-помучился и спустя какое-то время решил раздавать ее бесплатно. Толстые пачки «Трансатлантика» лежали в университетской библиотеке, в большом актовом зале Политехнического института, на факультетах и в студенческих клубах. Но несмотря на это, «Трансатланик» никого не интересовал. Каждый месяц со столиков забирали пачки макулатуры, а на их место клали новые. Во время партийных собраний Бабинец докладывал, как быстро растет тираж газеты и каких знаменитостей ему удалось залучить в коллектив. А вечером он приходил домой и в одиночестве пил водку, поскольку даже штатные сотрудники службы госбезопасности отказывались употреблять алкоголь в компании Бабинца. В конце концов случилось то, чего пленник союза поэтов-студентов и поэтов-рабочих боялся больше всего: неведомо почему он не понравился одному высокопоставленному товарищу. Так с лица земли исчез «Трансатлантик», а вместе с ним и Бабинец. Годы спустя он неоднократно пытался выплыть на волнах всевозможных событий, но всегда кому-нибудь приходился не по душе. Бывают такие люди на свете.

Лет десять спустя после этих событий заместитель главного редактора влиятельного национального еженедельника Ежи Помянович случайно встретился со Здебским. Поэт сидел на скамейке и смотрел на бьющую из фонтана воду. Одет он был бедно, длинные немытые волосы ниспадали на спину, Юлиуш похудел и как-то поблек. Помянович заметил его лишь когда оказался совсем близко.

— Юлек! — радостно воскликнул Помянович. — Это ты?

— Я, — отозвался Здебский, продолжая смотреть на воду.

— Юлек! Сколько лет! Пойдем выпьем водки.

— Я не пью водку.

— Тогда кофе.

— Кофе, пожалуй, выпью.

Они пошли в «Сондечанку», заняли столик в уголке. Помянович смотрел на друга с огромным интересом.

— Куда ты пропал? — наконец сказал он. — Чем занимался?

— А ты?

— Все как всегда. Из редакции в редакцию. Ничего интересного.

— Ага. Это для тебя ничего интересного.

— Не то что в наши старые, добрые времена. Ну, рассказывай. Что делал?

— Я был в армии.

— Год? После учебы?

— Два года. Перед этим меня отчислили из универа.

— За что?

— Официально за «хвосты». Ну, а как было на самом деле, ты знаешь.

— Шутишь?

— Мне не до шуток. Видишь ли, Юрек, мне бы ни за что не поставили зачет. Это было невозможно. Ясно?

— И как было в армии?

— Я сразу заметил, что они настроены враждебно. Но потом как-то устаканилось. Парни поняли, что их используют, и приняли меня. Послушай, что я тебе скажу. Если тебе когда-нибудь придется идти на войну, держись подальше от интеллигентов — пропадешь. Иди с простыми ребятами из деревень и провинциальных городков. Они не предадут. Так два года и прошли.

— А потом?

— Тоска. Нормальной работы я не мог получить, ибо, во-первых, у меня не было высшего образования, а во-вторых, они, эти упрямые мерзавцы, не отставали. К счастью, я встретил одного приятеля-поэта, сотрудника дома культуры в Отвоцке. Я стал преподавать «изо».

— Ты? Да ведь ты и линии не нарисуешь.

— Так я и не рисовал. Смотрел, как другие рисуют и пишут, а потом оценивал и давал советы. Нет на свете ничего проще, чем оценивать чужие работы и давать советы. К сожалению, в дом культуры пришел новый директор и потребовал от меня предъявить документ об образовании. Ни бумаги, ни квалификации у меня не было, пришлось уволиться.

— И что же ты делал?

— Перебивался по-всякому. Был культработником в санатории, заведовал пунктом проката байдарок. Разносил молоко. Работал в вокзальной кассе. Женился.

— Где живете?

— Снимаем на Сталевой. Дешево. Район такой, что без «калаша» на улицу не выйдешь. Но меня не трогают. Знают: поэт — Божий человек.