– Спасибо за поддержку, – старый директор энергично пожал мне руку. – Я рад, что простые люди не остаются равнодушными к бедам нашего музея. Спасибо!

– Пожалуйста, – пробормотала я.

– Отлично, тогда пойдемте домой. Думаю, сегодня они сюда больше не сунутся.

Я поняла, что «домой» – это означало в музей. Для того типа руководителей, каким был Анатолий Александрович, слова «дом» и «работа» обозначали одно и то же. И будь я проклята, если в этот момент не ощутила слабый, но неприятный укол совести. Этот человек жил своим делом, гордился им и готов был за него умереть, в отличие от остальных… а я собиралась причинить вред тому, что он любил. Ничем я не лучше этих строителей-разбойников…

«Да, но он же об этом не узнает, – возразил другой голосок внутри меня. – И никто не узнает. А кто уже знает, тот никому ничего не расскажет».

Директор, а за ним и все остальные двинулись обратно по разбитому тротуару. Я украдкой разглядывала нестройную толпу музейных работников, точнее работниц. Кто из них Ольга Николаевна? Антон упомянул, что она «интересная дамочка». А у меня ума не хватило спросить подробней. Кто она: та плотная брюнетка? Или сухощавая женщина предпенсионного возраста, явно очень следящая за собой? Или нежная полнеющая блондинка лет тридцати пяти?

Я топталась на месте, пока они проходили мимо, но именно нежная блондинка, шедшая последней, внезапно подняла на меня взгляд и едва заметно кивнула. Я молча двинулась за ней.

И в музей я вошла вслед за музейщиками, словно имела право здесь находиться. К моему удивлению, никто, даже директор, не обратил на меня внимания. Сотрудники с видимым облегчением разошлись по залам. Разговоры их, как я заметила, вращались по большей части вокруг погоды и ситуации на дачных участках и почти не касались только что пережитого на пустыре сражения. Ольга Николаевна снова сухо кивнула мне, приглашая следовать за собой. Мы вошли в узкую служебную дверь, миновали темный коридорчик, служивший, наверное, во время оно проходом для прислуги. Сейчас в нем томились только старые пыльные стулья. В коридор выходили несколько таких же, как и в музейном зале, узких дверей. На одной из них висела поблекшая, заляпанная белой краской табличка «Директор». На стене напротив – прошлогодний рекламный плакат «Ночи в музее».

– И что, к вам ходят на «Ночь в музее»? – удивленно спросила я, прежде чем успела прикусить язык.

– Ходят, – пожала полными плечами Ольга Николаевна. – Еще как ходят. У нас в Северо-Каменске, понимаете, не так много мест, куда можно пойти…

Она отперла последнюю по коридору дверь, над которой подслеповато помаргивал красный глазок сигнализации.

– Это хранилище исключительно для живописных работ, – сказала музейщица. – А сейчас, когда готовится выставка, здесь только полотна Порфирия Степановича. Вы пока осмотритесь, я сейчас вернусь. Надо отключить сигнализацию.

Хранилище представляло собой узкую и длинную комнату, оклеенную блеклыми обоями, с единственным зарешеченным окном в торце. В форточку был врезан пожелтевший от времени вентилятор. Пахло в хранилище старой бумагой, краской и пылью. На стене висел большой термометр, который показывал двадцать пять градусов тепла. После тяжелого вечернего зноя – приятная, ровная прохлада. Но я почему-то не чувствовала облегчения. Наоборот, напряжение, охватившее меня возле лабиринта, словно усилилось. Наверное, тому виной были полотна Бесчастного, окружавшие меня со всех сторон. Они – вместе с аурой их создателя – словно обрушивали на входящего всю страсть и весь смысл, который мастер постарался в них вложить.

Картины, приготовленные к выставке, были расставлены вдоль стен. Я тихонько прошла по комнате, разглядывая их. Порфирий Бесчастный был художником-самоучкой, и профессионалы того времени не принимали его всерьез. Правда, о его картинах очень хорошо отзывались Рерих и Бенуа, но часто случается, что отзываться и брать на выставку – не одно и то же. К тому же Бесчастный был очень замкнутым и странным человеком, избегал столиц и шумного общества – так что удивительного в том, что при жизни он не стал особенно популярен, а после смерти оказался почти забыт? Но автор единственной подробной биографии, которую я нашла на музейном сайте, не скупился на эпитеты. «Русский Уильям Блейк», «неоцененный русский визионер», «гений российской провинции»… Что правда, то правда, Бесчастный был настолько необыкновенной, самобытной личностью, что у некоторых современников возникали справедливые сомнения в его психическом здоровье.

Неужели эти полотна никогда не покидали Северо-Каменска? Я обвела комнатку взглядом. Фигуры на картинах словно застыли на миг, казалось, они вот-вот продолжат движение. При том, что рисовал Бесчастный несколько схематично, динамику ему удавалось передать великолепно. На многих картинах присутствовал Вагранский лабиринт, выписанный с документальной четкостью. Неоцененного русского визионера, похоже, этот археологический памятник притягивал как магнит. Я вспомнила давящее чувство, охватившее меня на пустыре, и невольно поежилась. Бесчастный во всех своих работах опирался на мифологию, причем им самим же и придуманную. Его миры были грандиозны, мрачноваты и полны притягательной силы. Я присела, разглядывая картины внимательнее. Кое-какие из них я запомнила, читая сайт. Когда-то еще доведется увидеть их в оригинале…

Вот «Меч». На фоне космической тьмы нарисован был длинный прозрачный кристалл, и, только вглядевшись, можно было понять, что каждая его грань – это сверкающий, словно стрекозиное крыло, и даже на вид острый меч. «Мультиверсум» – могучее древо в виде Вагранского лабиринта, прорастающее круглой кроной сквозь многоэтажную Вселенную. Вот «Стазис» – мертвый лес зеленоватых кристаллов под ровно-серым небом. «Противоборство» – сплетающиеся тела белого орла и золотого дракона, и очень трудно разобрать, где один, а где другой, скорее – одно существо, фантастическое единение двух… «Творение» – вскипающая бело-голубая пена, в бурунах которой внимательный взгляд мог различить, как лепятся из нее формы всего сущего, от звезд до насекомых. А вот и «Хаос»…

Позади меня скрипнула дверь.

– Я вижу, вы нашли то, что нужно, – сказала Ольга Николаевна. – Ну что? Как?..

– Это копия, – сказала я и сама поразилась тому, как спокойно прозвучал мой голос. – Ваш «Хаос» – это подделка. Вот, смотрите.

Я коснулась полотна – на пальце остался след от еще не просохшей краски.

Этот закрытый мирок местные жители называли Террой. Магия и впрямь почти не проникала в него, и порой это становилось мучительно для нас, привыкших к бесконечным рекам Силы вокруг.

Мы долго прожили на Терре, оставаясь свободными.

Люди в этом мире оказались обычными людьми, разве что не особенно ладили с магией. Спустившись сюда, мы разделились для разведки и вскоре уже обменивались информацией о том, каков расклад сил. И почти сразу мы наделали ошибок… Самой главной из них стала наша самоуверенность. Нам казалось, что мы, мудрецы и маги, справимся с этим миром играючи. У нас были свитки с Брандея, были чертежи, были инженеры. Мы не давали себе труда задумываться и перепроверять расчеты – и закрытый мирок жестоко нам отомстил.

Вначале была Атлантида.

Мы нашли ее сразу, как спустились в закрытый мир. Она лежала посреди синего и теплого моря, которое здесь называли Срединным, или Средиземным. Атлантида – огромный остров, некогда процветавший, а теперь пришедший в упадок. Но мы умели работать. За короткое время мы возродили государство, которое могло дать нам все, что требовалось. Собственно, атлантам хватило лишь небольшой нашей помощи, чтобы начать строить и побеждать. Очень целеустремленный был народ…

Заново отстроенная метрополия на острове впечатляла всех, кто приезжал в Атлантиду в поисках богатств или приключений. Этот город покорил даже нас, хотя мы повидали множество миров и жили некогда под сенью многоступенчатых крыш Брандея.