Литмир - Электронная Библиотека

— Конечно.

Резкий, как вспышка, удар согнул Макса пополам. Фоссет вытащил из кармана паспорт и кинул перед ним на пол.

— Да! Ты, действительно, был в Вашингтоне. В русском посольстве. — И вновь, удар. Казалось, внутри что-то хрустнуло. Макс рухнул на пол. — Ну, что же ты? Я думал, русские гораздо крепче держатся на ногах. Ты же русский?! Поэтому и хочешь в Россию, верно?

Макс попытался подняться, но папаша зарядил новый удар. На этот раз — в солнечное сплетение.

— Вот он, значит, какой — мой русский сын! Беспомощный. Жалкий. Прямо, как тогда. Десять лет назад. В гостинице. Ты помнишь тот день?

Ричард схватил его за скулы и до боли сжал. Макс замычал.

— Дерьмо! А я помню! Я помню все! Каждый миг, каждый час. Помню, как ты угрем вертелся под мной, старясь понравиться. Хотел, чтоб добрый дядя из Америки не только приласкал, но и увез тебя с собой. А я — идиот! Поверил. Увез. И что?! Что я получил взамен? Любовь? Ласку? Уважение?

Фоссет резко оттолкнул его лицо.

— Ничего! Ничего этого я не получил. Я долго ждал, но не дождался. И мне надоело. Надоело! И теперь мне придется доказать тебе свою любовь!

Макс увидел, как на пол приземлились сначала шорты, а потом и трусы Фоссета.

— Папа, прошу тебя! Не надо…

— Неужели? А что мне остается делать? Ждать, пока ты соберешь вещички и удерешь в свою чертову Россию?! Да? Дай хоть трахну тебя напоследок!

Фоссет намахнулся, но в этот раз попасть не получилось. Макс увернулся, и нога толстяка разрезала воздух. Почти инстинктивно, приемыш толкнул его сам. Пятка парня попала ему в пах.

— О-о-о!

Ричард завопил, присел и руками ухватился за причинное место.

— Больно! Как мне больно!

Опустив голову, будто и в самом деле испытывая невыносимую боль, Ричард выл. Макс испуганно смотрел на него.

— Па, прости меня. Я не хотел, мне очень жаль.

Пытаясь чем-то помочь, Макс дотронулся до его плеча и, тут же Ричард выкинул кулак. Удар пришелся в губы. Солоноватая жидкость потекла в рот. Макс пошатнулся, тряхнул головой и следом, еще один, будто кувалдой, удар достал ребра. Он опять оказался на полу.

— Нравиться?

— Перестань, прошу тебя! Мне больно. Остановись, я все понял.

— Сукин сын, ни черта ты не понял! Если бы ты понял, то не ездил бы в это дерьмовое посольство. А ты, ты.… Знай, я тебя раскусил. Ты никуда отсюда уже не выйдешь! Никуда!

Фоссет схватил его за волосы и, прижав голову к полу, стал наваливаться телом. Рассчитывая сломить или сломать, пахом давил на ягодицы.

— Мальчик провинился — мальчик должен быть наказан. Как тогда, в России.

— Отпусти меня!

Макс кричал, но слова разбивались о стену. Фоссет уже рвал на нем одежду и в предвкушении ерзал по телу. Борьба возбуждала.

— Папа!

Взбрыкнувшись, Макс локтем саданул его в ноздри. Короткий крик, и толстые пальцы на миг разжались. Времени почти хватило. Дернув ногами, Макс хотел выскочить, но не успел. Волосатая кисть вцепилась в запястье и опять потянула на себя. Просить пощады было бесполезно. Как, тонувший в пучине, Макс судорожно искал спасения.

— Сукин сын! — Фоссет подтаскивал его к себе. — Сейчас ты ответишь мне за все!

Удар. Еще один. Предплечья хрустели от кулачного молота. Неумолимо, с каждым ударом тот приближался к голове. Пленник, пытаясь за что-то зацепиться, пальцами шарил по полу, но… Нож! Ричард резал им ветчину. Не понимая зачем, Макс схватил его и махнул. Стальное жало резануло руку. Толстяк взвыл и, дернув, окончательно подмял его под себя. Нож резко воткнулся ему в шею. Вопль, в лицо ударил фонтан горячей крови. Теплая влага попала в губы. Макс обезумел, звериный инстинкт вырвался на свободу. Удар, еще один — он бил и бил, не отдавая себе отчета.

Ричард сразу «поплыл»: голова, шея, грудь. Макс продолжал даже, когда толстые конечности безвольно разжались. В дьявольском остервенении, кромсал и дырявил большое грузное тело. Последний удар, как на замедленной киносъемке. Он вырвал из тела нож и обессилено откинулся на пол. Монстр больше не опасен….

…Вытащив страницу с фото, Макс смотрел на свои глаза. Они были другими. Глаза жертвы, не иначе. После боя с Ричардом все стало иначе. Он стал самим собой.

Впрочем, бардовая книжица себя уже исчерпала. Опасный документ, учитывая, что его владелец в розыске. Макс еще раз перехватил пальцами страницы и опять дернул. Книжица хрустнула и опять разделилась. Уже четвертинки он порвал над унитазом. Мощный напор — сомнения и клочки исчезли в небытие.

* * *

Ночью ему приснился сон. Он вновь шел к храму. Долго, медленно, тяжело. Проходя через ворота, остановился перед облучком. Старец смотрел на него строгим взглядом. Макс положил в кружку монету, и тут же пожертвование обратилось в прах. Он достал новую, положил и опять все то же самое — монета истлела. Старец упреждающе выставил руку.

— Не надо. Напрасно. Жертвы твои не приемлемы.

— Почему?

— Душа твоя черна. В грехе погрязла, оттого и…, - Старец говорил, но слова его звучали все тише и тише. Потом и вовсе утонули в монотонном звуке. Макс открыл глаза, звонил будильник. Он нажал кнопку и вновь сомкнул, но старец уже бесследно исчез.

Билет он купил без проблем — американский паспорт и пригоршня долларов. Рейс в Нью-Йорк, на девять вечера. Макс вышел из касс и непроизвольно взглянул вверх. Небо. Чистое, без единого облачка голубая бездна. Как глаза того старика. Странно, но сон не отпускал, он возвращался в него снова и снова. Макс посмотрел на билет, потом на часы, до рейса еще было время. Старик мог все прояснить.

Как и тогда, он сидел у центральных ворот. С облупленной кружкой, свесив голову, дремал. Макс нащупал в кармане пятирублевую монету и уже хотел положить, как старик, неожиданно проснулся. Вперил в него обжигающий взгляд голубых глаз и открыл рот.

— Решился, значит?!

Макс вздрогнул.

— Тебе-тебе говорю!

— Что решился?!

— Душу спасти.

— Душу?

— А что — еще сомневаешься?!

Макс удивленно смотрел на старика. Слов не находилось, мысли, как шрапнель, разлетались в разные стороны.

— Даже не знаю…

— Грехов на тебе, словно репьев на бродячем псе. И все смертные. Тяготят они тебя, успокоиться не дают.

Макс молчал. Душевного покоя в нем, действительно, не было. Только откуда он-то это знал?! Как ему это было ведомо?!

— Покаяться надо. Тогда и грехи отпустят.

— Что?! — Макс еще надеялся на совпадение. Игру слов седого безумца. — Грехи?! Если и есть, то не больше, чем у других.

— Лукавишь. Сам знаешь, что лукавишь. Смерть за тобой ходит.

Старец посмотрел ему за спину, будто и впрямь видел там костлявую с косой. Макс хотел улыбнуться, но улыбка не получилась. Он опустил глаза.

— Они… они заслужили это. — Слова вышли робкими и хриплыми. — Я лишь воздал им.

— Ты?! А кто ты такой, чтобы решать — кому жить, а кому — нет?! Только там, — старик ткнул узловатым пальцем в небо, — знают, кому сколько отпущено. И больше никто!

Разговор тяготил. Хотелось просто развернуться и уйти. Но старик был прав — покоя в нем не было.

— Душа твоя черна, но не безнадежна. Покаянием только и спасешься.

Макс пожал плечами.

— Я не знаю, как. Я никогда этого не делал.

— Э-хе-хе — Старик тяжело вздохнул. — Что ж за жизнь такая, уже и о покаянии народ забыл?! Иди в храм, там тебе все скажут. Иди и не бойся.

— А как же…

— Хватит. Устал я. Иди — душу свою спасай.

Старик замолчал, слегка опустил голову и, будто отключившись, сомкнул веки. Разговор был окончен. Макс непонимающе потоптался на месте, повернулся и побрел в храм. Видеть, что дед осенил его в спину крестом, он не мог.

В храм Макс вошел с грузом сомнений. Но груз душевный был еще тяжелее. Задуманное было исполнено. Или почти исполнено, а душу, напротив успокоения, разрывала непонятная тревога. Макс купил в лавке свечу и подошел к образу Богородицы. Божья матерь смотрела с печалью. Не осуждающе, нет — в ее глазах он увидел скорбь. Поставив свечу, Макс перекрестился и смиренно склонил голову. Запах ладана, полумрак и треск плавящегося воска умиротворяли. Словно настраивали на особый, душевный лад. Он едва различил — «Отче наш, иже еси на небеси…». В недоумении обернулся, рядом никого не было. Но слова молитвы по-прежнему были слышны. Откуда-то он знал их. Несмело сухими губами Макс повторил: «Отче наш, иже еси на небеси…». И тут же остальные изошли сами собой: «Да святится воля твоя. Да придет царствие твое…» Он не произносил этих слов с тех пор, как не видел мать. Сейчас же, будто подсказанная свыше, молитва сама слетала с губ. Сглотнув ком, он почувствовал, как увлажнились глаза и, непроизвольно потекли слезы. Торопливо, будто боясь, что окружающие заметят его слабость, вытер щеку ладонью и вобрал глубоким глотком сладкий воздух.

80
{"b":"183699","o":1}