— Максим.

— Хорошо. Сколько тебе лет, Максим?

— Десять.

— Замечательно. — Марк повернулся к усачу. — Сразу видно, сообразительный.

Взяв паузу, чтобы новичок проникся важностью момента, продолжил.

— Значит, так — Максим. И ты, и твой друг теперь будете жить в этом приюте. А как — это зависит от вас. Если будете слушать меня и Карпыча, все будет тип-топ. Нет — у вас будут большие неприятности. Понятно?!

Максим кивнул.

— Ну, вот и отлично. — Марк посмотрел на усача. — Карпыч, проверь их на вшей, лишай и прочее дерьмо. Если все нормально, вот этого, — он кивнул на Максима, — отправь в спальню № 3, а этого пока в карцер. Чувствую, — мужчина выдохнул, — с ним придется повозиться.

— Сигизмундыч, так это … в третьей же у нас старики. А пацан только с улицы?

— Рискованно, конечно. Но попробовать стоит, да и в коллективе до него быстрее дойдет, что и как.

Марк похлопал Карпыча по плечу и вышел из предбанника. На красном лице читалось недоумение.

Миска с супом стояла не тронутой, кусок хлеба зачерствел и, только вода из стакана понемногу убывала. Пашка, как и вчера, лежал на койке и неподвижно смотрел в потолок. Заглянув к нему в пятый раз, Карпыч хотел уже решить проблему с помощью кнута, но взгляд бунтаря охладил его пыл. Отрешенный, он выражал равнодушие и сбивал с толку. Карпыч, потупившись, отступил. Надо было посоветоваться с Марком.

Танцор приехал только к вечеру. Засев в своем зале, слушал Рахманинова из магнитофона. Карпыч осторожно стукнул в дверь.

— Сигизмундыч, слышь?!

Марк недовольно поднял глаза.

— Ну, чего еще?!

— Проблема у нас.

— Что за проблема?

— Пацан этот,… которого ты в карцер велел.

— Ну? Что с ним?!

— Не жрет ничего.

— В смысле?

— Ну, вот и в смысле — ничего.

— И давно?

— Как привезли, так и не жрет.

— А второй?

— Второй, вроде обживается.

— Ну, хоть здесь — слава богу. А ты этому, который в карцере, ненароком зубы не выставил?

— Сигизмундыч, вот те крест, пальцем не касался.

— Ладно, не крестись. Верю. Ты здесь за мягкого и пушистого. Бога только не трогай, у нас с тобой грехов итак выше крыши.

— Да серьезно тебе говорю, не бил. Сегодня утром прихожу, а миска со жратвой как была, так стоит. Думаю, ладно, хрен с тобой: жрать захочешь — сожрешь. Поставил ему обед. Сейчас был, опять все целехонькое.

— Ты с ним разговаривал?

— Пробовал. Только он в потолок уставился и молчит.

— Да?! — Марк манерно дернул плечами. — Странно. Может, он хочет чего? Наркотики? Он того, не увлекался?

— Да ты что?! Я ж это первым делом проверяю. Руки чистые, зрачки тоже в порядке.

— Ладно. Попробуем разобраться. Ключ от карцера с собой?

— А как же.

— Тогда пошли. Посмотрим на этого бунтаря.

Перед дверью Марк остановился и, приложив палец к губам, прислонился к двери ухом. Звуков не было. Марк вздохнул и протянул руку за ключом.

— Карпыч, ты меня здесь подожди. Я сам. Может, он боится тебя.

— Меня? — Усач недоуменно хохотнул. — С чего бы?! Хотя хрен его знает, может, и так. Ладно, как скажешь, подожду.

Пашка лежал в той же позе, что и два, и пять, и десять часов назад —: на спине, неподвижно уставившись в потолок. Марк переступил порог, внимательно посмотрел на мальчика и, изобразив улыбку, приветливо начал.

— Ну, как тут наш Павлик поживает?

Пацан молчал.

— Павлик, ты сегодня хорошо спал?

Ответа не было.

— Мне твой друг Максим сегодня сказал, что он спал замечательно. Чистая простынь, мягкая кровать, это не то, что с крысами в теплотрассе.

Услышав про Максима, Пашка на секунду оторвал глаза от потолка, глянул на Марка и вновь отвел. Последний ободрился: «Вот ведь, зараза, все понимает. Значит, в адеквате. Бунтует только».

— Ты чего не ешь? Или еда не нравится? Так ты скажи, чего ты хочешь — я принесу.

Пашка не проронил ни звука. Шапиро вздохнул, взял миску с тумбочки и, зачерпнув ложку супа, отправил в рот.

— По моему, замечательный суп. А ты разве не хочешь? Здесь морковка, вермишель, курятина. Мм, не суп, а объедение. Хочешь попробовать?

Эффект был нулевой. Марк отложил миску и почесал кончик носа: «Да уж — тяжелый случай. Одними прибаутками не обойдешься. Нужно что-то другое, не стандартное».

— Ладно, раз ты не хочешь ни есть, ни разговаривать, значит, тебе что-то не нравится. А не нравится, как я думаю, то, что тебя заперли здесь одного. Так?!

Пашка молчал. Не дождавшись ответа, Марк решил продолжать, в какой-то момент бунтарь должен был откликнуться.

— Молчишь?! Значит, так оно и есть. Что ж, я, пожалуй, скажу Карпычу и, он переведет тебя в общую спальню. Чтобы ты с ребятами познакомился, обжился. А, если исправишься: начнешь есть и слушаться, то разрешу с другом твоим — Максимом поселиться в одной комнате. Ну что, ты согласен?

Марк ждал. Предлагая уступку, надеялся, что пацан заговорит или хотя бы знаками даст понять, что согласен. Но тот молчал. Выждав с минуту, Марк разочарованно вздохнул, встал и вышел.

Карпыч ждал в коридоре с немым вопросом.

— Не знаю даже. Молчит и все тут. — Марк размышлял. — Знаешь, что, а давай-ка завтра его в первую спальню отправь. Попробуем, может, в коллективе очухается. А вечером, ты стариков по клиентам, а этого опять сюда.

Усач недоверчиво скривился.

— Сигизмундыч, да ты что? Серьезно что-ли?

— Вполне.

— А если что-нибудь выкинет? Он ж того, со странностями.

— Ничего. Друг же его… ну, с кем он приехал — не выкинул. Почему же этот что-нибудь должен выкинуть? Или у тебя есть другие варианты?!

Карпыч недоуменно развел руками.

— Видишь. И у меня нет. Значит, надо попробовать.

— Ну, смотри. Под твою ответственность.

Вставать Пашка тоже отказывался. Карпыч рыкнул на него, но звуки, казалось, прошли мимо и бесследно впитались в стену. Не привыкнув к такой непочтительности, усач покраснел, намахнулся и влепил бунтарю звонкую оплеуху. Но, даже, как пушинка, слетев на пол, Пашка не проронил ни звука. Словно кинули не человека, а бездушную сломанную куклу. Карпыч наклонился и, пытаясь заглянуть ему в глаза, сплюнул.

— Ублюдок паршивый! Если, я сказал встать — значит, встать! Если я сказал, лечь — значит, лечь! А, если ты в уши долбишься, то я тебя вылечу!

От удара в живот Пашка непроизвольно сложился пополам. Зажавшись в калачик, он обхватил голову руками, поджал ноги и по-прежнему молчал. Карпыч покраснел еще больше. Насилие, не раз выручавшее его, в этот раз не помогала. Пацана можно было забить до смерти, но от этого, казалось, он не станет более послушным. Осознав это, Карпыч схватил строптивого за шею и потащил прочь. Уже из коридора, распахнув дверь спальни, швырнул его, словно кутька.

— Принимайте, ваш новый сосед!

Дверь захлопнулась. В спальне повисла гробовая тишина. «Старики» замерли и уставились на распластанного новичка. Переглянувшись, медленно подошли ближе. Несмотря на шок, Пашка видел и осознавал все происходящее. Он знал, как и везде, его жизнь здесь будет зависеть от его поведения. Как поставишь себя, так и заживешь. Но сейчас ему было не до того — ему было очень плохо. И морально, и физически. Он страдал. И, если физическая боль понемногу утихала, то душа успокаиваться не желала.

— Пацаны! Глядите, какая у него рожа. Синяя, мля, как слива!

Пацаны обступили его кругом.

— Огреб от Карпыча по полной.

— Ага. Думал, он его уговаривать будет, ха-ха!

— Эй, дятел! — Мальчуган, что был ближе, легко пнул Пашку в колено. — Тебе говорю! Дятел, это Карпыч тебе клюв обломал?

В спальне раздался дружный хохот.

— Что молчишь — язык в жопу засунул?! Или крутой?! Котях крутосваренный, ха-ха! Хотел Карпыча опустить, да?!

Хохот повторился.

Карпыч стоял за дверью. Услышав дружное ржанье, погладил себя по усам: «Ну, кажись, все путем. Раз хохочут, значит, все нормально. Можно расслабиться». Он повернулся и пошел к лестнице. Неспешно поставив ногу на ступень, стал подниматься. Дойдя до последней, сквозь стихший хохот, услышал крик: «Ай!». Карпыч замер. Уже громче, из спальни завопили: «А-а-а! Ты что?! Больно же!». На шутку это не походило, за дверью что-то происходило. Чертыхнувшись, Карпыч стал торопливо спускаться. Добежав до спальни, ворвался внутрь и увидел то, чего и представить не мог.