Я не очень хорошо умел готовить, но в благодарность я несколько раз готовил для нее блюда иранской кухни, которые мы ели сидя за компьютером, пока она просматривала мои тексты. Иногда я задерживался у нее, мы выпивали и разговаривали о всякой всячине.

По совету Миранды, я начал посещать лекции по нидерландскому языку и литературе, чтобы получить более глубокие знания.

Я прилежно учился, несмотря на то что был изнурен работой. Я предъявлял к себе такие высокие требования, что это привело к моральному и физическому истощению. Я регулярно засыпал как на работе, так и за партой. А когда ложился в постель, то всю ночь, не смыкая глаз, размышлял о своей несчастной жизни.

Теперь, когда у меня была постоянная работа, я зарабатывал достаточно, чтобы содержать семью. Я продолжал забрасывать ООН письмами и обивать порог муниципалитета с одним и тем же вопросом: когда же я смогу заключить в объятия жену и дочь?

Сотрудники муниципалитета не давали мне никаких гарантий. И все же они не остались равнодушными к моей ситуации и, без моего ведома, помогали мне. Вместе с адвокатом центра по приему беженцев они помогли оформить мне вид на жительство. Это произошло благодаря моим первым рассказам. Или, может быть, благодаря Миранде. Она скопировала мои тексты и отослала их моему адвокату. «Раньше в моих снах мчались поезда. Они были причиной многих кошмаров. Теперь в моих снах появились самолеты. Они приземляются, потом взлетают. На них ко мне летят пассажиры. Доставив их, пустые самолеты улетают назад».

Я до сих пор отчетливо помню те чувства, которые испытал, читая письмо о том, что мне наконец дали постоянный вид на жительство.

Моя дочь подросла, и моя жена также изменилась, она уже не была той девушкой, которая спасла меня у американского посольства.

Сначала было невероятно здорово. Мы жили в доме, расположенном у дамбы. Но постепенно я начал замечать, что сложные годы, проведенные в Иране, и мой побег стали для жены очень тяжелым испытанием.

Когда мы жили в Иране, моя политическая деятельность и ее последствия превратили ее жизнь в ад. Она хотела покоя, она хотела семью, но я не мог ей этого дать. Мы медленно отдалялись друг от друга. Мое бегство из страны изменило ситуацию. Теперь, воссоединившись здесь, мы думали, что оставили прошлое позади. Но именно сейчас, в покое полдера, нас настигло это прошлое. Помимо этого, пережитые скитания полностью изменили меня.

Я делал все, чтобы им было приятно находиться дома, но это было непростой задачей. В свое время между нами пролегла трещина, и за период разлуки она лишь увеличилась. Мне хотелось побыть одному, посвятить себя творчеству, иметь собственный круг общения, но после их приезда это стало невозможно. Я должен был работать, при этом еще учиться, и к тому же находить время, чтобы писать. Я стал раздражительным, начал остро реагировать на любую критику со стороны жены и ссориться по пустякам.

Таким она меня раньше не видела. Она заподозрила, что я встречаюсь с другой женщиной. Она спросила меня об этом, но я все отрицал.

Я не мог уйти от жены и ребенка, да и не хотел этого. Я должен был вновь научиться поддерживать равновесие в семье, чтобы иметь возможность заниматься творчеством, и чувствовал, что время утекает сквозь пальцы.

Однажды вечером я шел со станции домой, и несколько раз меня окликнула Миранда. Она ехала позади на велосипеде, но я настолько был погружен в собственные мысли, что не слышал и не видел ее. Все еще сидя на велосипеде, она положила руку мне на плечо:

— Ты о чем задумался?

Я вздрогнул от неожиданности.

— Тебя подвезти?

Да, я хотел сесть на багажник ее велосипеда, но не сделал этого. Это место, позади нее, не было предназначено для меня.

— Я хочу смотреть, как ты будешь ехать на велосипеде, пока дождь не смоет твой силуэт, — сказал я.

Миранда поехала дальше, махнула мне и исчезла за пеленой дождя.

Вчера ко мне заходили Морад, Фарида и Самад, мы собирались пойти на площадь Дам на митинг против иранского режима.

Всех троих я знал еще с тех пор, как был студентом в Тегеране. Их тогда арестовали, и они не смогли закончить образование. Они бежали из страны на несколько лет раньше меня и, так же как я, случайно оказались в Нидерландах.

Морад получил диплом в Неймегене, теперь он руководит проектами Нидерландских железных дорог. Самад закончил Роттердамский университет имени Эразма и стал кардиохирургом, он пользуется всеобщим уважением и является одним из ведущих специалистов в своей области.

— Ты — иранский лекарь, восстанавливающий разбитые голландские сердца, — шутим мы над ним.

Фарида стала терапевтом, у нее частный врачебный кабинет в Гааге. Я знал ее, когда она еще была студенткой первого курса Тегеранского университета, ее черные волосы восхитительными волнами спадали на плечи.

— Ты стала блондинкой, Фарида, где твои темные локоны, — подтруниваю я над ней.

— Оставила дома у отца, — отвечает она.

Она всегда с энтузиазмом отзывается о своих пациентах:

— Мои больные представляют сто тридцать пять различных культур, и все они говорят по-голландски. Это удивительно, каждый день я узнаю что-то новое. Я многому учусь благодаря этому.

Я испытываю чувство гордости за моих старых товарищей, они знают, что я пишу, и порой я немного рассказываю им об этом. Я не религиозен и не суеверен, но все же боюсь, что мои книги могут растаять в воздухе, если я буду их с кем-нибудь обсуждать.

Я оставил свой дом и могилы родных, не для того чтобы до конца жизни продавать кофе в доме 37 на канале Лаурирграхт.

Я уже рассказывал, что у меня в магазине лежит стопка рукописей и что мне до сих пор не удалось их издать?

Уже на протяжении многих лет я рассылаю их по различным издательствам, но каждый раз получаю один и тот же ответ: «Вы написали интересное произведение, но оно нам не подходит».

Я терпелив, мое время еще придет.

Свои рукописи я храню здесь же, в кладовой, в шкафу между тюками с кофе, и терпеливо жду, так же как ждут мои слова и предложения. Я терпеливо жду, так же как старый персидский шах, который в начале прошлого века посетил Амстердам и написал об этом в дневнике. Я позаимствовал воспоминания этого шаха для одного своего произведения.

Он пишет:

Сегодня целый день идет проливной дождь, в магазине не было почти ни одного клиента. Я пытаюсь описать дождь в письме иранскому товарищу, оставшемуся на родине. Но у меня нет подходящих слов. Поэтому я перевожу на персидский стихотворение Я. К. Блума. Потому что только настоящий нидерландский поэт может описать эту погоду: