И как теперь прикажете Вырвиглазу в глаза смотреть?

В аудиторию просочились тихонечко, пристроились на заднем ряду.

А в помещении спектакль настоящий разыгрывался, театральный. Зрители поближе к лекторской трибуне расселись, на трибуне оратор – вылитый Олег Кошевой из известного фильма. Рядом с трибуной, на стуле, парнишка сидел: простой совсем, только глаза – наглые и бесшабашные. В Русском Музее Ник такие глаза встречал, на портрете Дениса Давыдова.

«Кошевой» тем временем уже начал своё выступление, двумя листками бумаги размахивая:

– Вот, из милиции пришло уведомление: медицинский вытрезвитель № 7 сообщает, что четвёртого ноября сего года студент Ленинградского Горного Института – некто Кусков – был доставлен в означенный вытрезвитель в мертвецки пьяном состоянии. Через три часа проснулся и всю ночь громко орал матерные частушки. Что скажешь, Матвей?

– Не был. Не привлекался. Всё лгут проклятые сатрапы, – не очень-то и уверенно заявил Кусков.

– Ладно, – продолжил комсомольский вожак. – Из того же учреждения ещё одна справка пришла. В ней говорится, что всё тот же Кусков пятого ноября сего года был вновь доставлен, опять же в мертвецки пьяном состоянии. Через три часа проснулся и всю ночь громко читал вслух поэму «Евгений Онегин», естественно, в её матерном и похабном варианте исполнения. Матвей?

– Отслужу, кровью смою, дайте шанс, – голос Кускова непритворно дрожал.

В зале поднялся лёгкий шум, сопровождаемый негромкими смешками.

Ведущий собрания успокаивающе помахал ладонью свободной руки, в аудитории установилась относительная тишина.

– И это он совершил в канун годовщины Великого Октября! Впрочем, я к Матвею всегда с недоверием относился. Взять хотя бы его прозвище. Нет, я ничего против студенческих прозвищ не имею, традиции – дело святое. Но, что это за прозвище такое – «Ротмистр»? Контрреволюция натуральная получается. Предлагаю – из комсомола Матвея исключить! И поставить вопрос перед вышестоящими инстанциями об его выдворении из нашего института, со всеми вытекающими последствиями…

Тишина ещё набрала силы, только было слышно, как Кусков декламирует вполголоса:

– Пошлите же за пивом – денщика. Молю вас, о прекрасные гусары. А почему – вы в синих галифе? И для чего вам эти злые лица?

Раздался откровенный смех, восхищённый свист со всех сторон прорезал тишину.

Бочкин поднялся с места и направился прямо к лекторской трибуне, на ходу извлекая из кармана свою волшебную корочку. Подошёл к «Кошевому», продемонстрировал удостоверение в открытом виде, прошептал комсомольскому лидеру что-то на ухо.

Над аудиторией повисла уже полнейшая тишина, на сей раз – кладбищенская.

Бочкин проследовал к Кускову, повторил свои манипуляции. Тот посмотрел на особиста удивлённо и растерянно, но без видимого страха.

– Эй, Матвей! – подал Вырвиглаз свою реплику, руками замахал.

Кусков посмотрел в нужную сторону, узнал профессора и сразу же успокоился.

– Прошу продолжать, товарищи! – очень веско предложил Бочкин. – Надеюсь, что у ленинградских комсомольцев найдутся и другие, не менее важные вопросы для обсуждения…

Взяв Матвея под ручку, уверенно двинулся к выходу.

Все вместе вышли в коридор, Бочкин тут же себя с Кусковым наручниками ловко соединил.

– Приветствую вас, уважаемый Владимир Ильич, – вежливо поздоровался Ротмистр. – Не объясните ли, что всё это значит?

– После, Матвеюшка, после, – чуть смущённо ответил ему профессор, – Ты с товарищем поезжай, а я вечерком обязательно подскочу, всё тебе объясню. Архиважное дело предстоит, архиважное…

Надо Кускову отдать должное: не стал кочевряжиться и права качать, – головой спокойно кивнул да и пошёл к выходу, Бочкина за собой таща.

– Тот ещё типаж, – прокомментировал Вырвиглаз довольно. – Выпивает только иногда без меры. Но кто, собственно, нынче без греха?

К кабинету ректора подошли в назначенное время, а там уже ждут: Курчавый, Кузнецов и мужичок с ними, по виду – типичный завхоз.

– Всё нормально? – поинтересовался Курчавый. – Тогда пошли смотреть на чудо аглицкое.

По многочисленным коридорам вышли во внутренний двор. В дальнем углу – дверь массивная, железная, двустворчатая. Около двери застыл часовой с винтовкой, в военной шинели, на голове – будёновка. Больше ни души вокруг не было, только около мусорных бачков копошилась старенькая уборщица.

– Это что ещё такое? – нахмурился капитан.

– Это – баба Дуся, – смущённо пояснил завхоз. – Она на голову больна немного. Сумасшедшая, то есть, полностью. Но любят её студенты, не выгонять же.

– Ходют тут всякие, гадют…. У-у, суки! Всех убью! – громко выдала баба Дуся, не отрываясь от своего занятия.

Курчавый только рукой неопределённо махнул.

Подошли. Капитан часовому показал своё удостоверение, тот тут же проникся, отошёл в сторонку, козырнув предварительно. Завхоз нашёл нужный ключ, повозился с замком пару минут, отомкнул. С помощью Ника распахнул створки ворот. Скрип металлический раздался – мама не горюй, голуби шумно от мусорных бачков шарахнулись, закружили испуганно над головами.

За дверьми обнаружился просторный гараж, около входа – здоровенный картонный «ящик»: три на три и на три метра.

– Это только сверху картон, – пояснил завхоз. – А под ним доски, я гвоздиком ковырнул, на всякий случай. Ничего?

– Ничего, – милостиво кивнул Курчавый. – Вскрывать всё равно будем. В таком виде его на базу доставлять нельзя – внимание нездоровое можно привлечь. Возможно, разобрать придётся и перевозить по частям. Как, Никита Андреевич, справимся?

Не успел Ник ничего ответить…

Полыхнуло, вдруг, в гараже, жаром пахнуло так, что уши в трубочку свернулись.

Это бабушка-уборщица, божий одуванчик, подошла тихонько, пока все пялились на картонный контейнер, да и метнула в гараж нечто. Судя по всему, обычный «коктейль Молотова».

Ник от неожиданности присел на корточки, закрыл руками голову, отвернулся от жаркого пламени. Что дальше делать?

Секунд через пять опомнился, в сторону отбежал, осмотрелся.

Вон Кузнецов свой потрёпанный саквояж раскрыл, достал большую ракетницу, вверх направил.

Хлоп, хлоп, хлоп – три красные ракеты улетели в небо.

Кузнецов ракетницу в сторону отбросил, выхватил браунинг из наплечной кобуры и побежал куда-то, за ним – красноармеец с винтовкой наперевес.

«Ага», – смекнул Ник. – «Это они за старушкой-диверсанткой припустили».

Тут ему на глаза попался водопроводный кран: торчит, родимый, в пяти метрах из кирпичной стены, рядом ведро валяется помятое.

Подбежал, только ведро в руки взял – пожар-то надо тушить, – выстрелы раздались хлёсткие, лупит кто-то шустрый – один выстрел за другим.

Ник, так ведра из рук не выпустив, кинулся к мусорным бачкам – укрытие, всё же, какое-никакое, затаился.

Прекратились выстрелы, вместо них сверху грохот раздался, как будто кто-то кувалдой бил по металлическому листу.

Выглянул Ник осторожно из-за бачка – человек бежал по крыше. В чёрном кожаном плаще, в шляпе широкополой, только со спины его Ник и рассмотрел. Через несколько секунд нырнул человек в открытый люк мансардный и пропал.

Блин! Был бы пистолет – запросто срезал бы мерзавца, метров семьдесят пять всего-то и было до него…

Взгляд вниз перевёл – три фигуры в отдалении застыли на земле.

Подбежал к первой: часовой давешний лежал на спине, будёновка в сторону отлетела, синие глаза неподвижно смотрели в небо, шинель на груди, с левой стороны, потемнела.

В пяти шагах от красноармейца Кузнецов прикорнул, лицом вниз. Перевернул его Ник осторожно: та же история, прямо в сердце прилетела пуля.

К телу уборщицы подошёл – лучше бы не подходил: несколько пуль попали ей прямо в лицо, месиво получилось сплошное, кровавое.

Бросился Ник обратно – как там капитан с профессором?

Курчавый стоял на том же месте, где его вспышка в гараже застигла, отвернулся только от жара пламени. Стоял – словно заморозили его, неотрывно смотрел в землю.