— А… — Меша вернулся, подстелил походный плащ и легко присел возле костра. — Вот чего расскажу. — Он оглядел Тита, Трофима и степняков. — Мы, этериоты, в столице особняком живем. Казармы наши при дворце, случайные люди к нам не попадают. А повадился к нам приставать один христов слуга. Он нас на страже уловлял в доступных местах, ну и когда в город развлечься выходили. В городе, понятное дело, священнику ловить у нас нечего. Кому сдался его бубнеж, когда к девке идешь… Покажешь ему кулак — он и отстанет. А вот когда стоишь на окраинных постах и со скуки хоть помирай, так бывало его появлению даже радовались. Все какое-то развлечение. Встанет он где-нибудь рядом с нами, под стеной, и давай рассказывать! Про то, как ваш Бог мир сотворял… Как первые люди нехороший плод сожрали без спросу… Ну и про Иисуса, который Божий сын. Как он ходил, делал всякие чудеса, людям поучительные байки рассказывал. Как потом его к кресту приколотили, а он врагов обманул — помер, а потом вышло, что и не помер. Хорошо рассказывал — я аж, бывало, заслушивался. Один раз так заслушался, что появление сотника с обходом прозевал. Мне на следующую выплату жалование так обмельчили, что я себя снова щенком-сеголетком почувствовал. Лидул, как до него дошло, сказал: зачем тебе деньги, раз тебе нравится получать плату историями? Оно верно, конечно, нечего в карауле ушами хлопать. Мало ли кто мог на стену заскочить, пока меня говорун отвлекал…
Буза была большая, и Лидул же мне потом рассказал, что этого священника-баюна вроде как сам константинопольский патриарх присылал. Казалось ему — не дело, что всехристианского владыку нехристи охраняют, а василевс согласия, чтобы тот в наших казармах свои байки говорил, не дал. Был Лидул при их разговоре, и василевс так сказал: кто из этериотов христианин, сам к тебе в храм придет, владыко. А который в своей вере, так для дела державного так даже лучше… Почему так для василевса лучше, я со слов Лидула-то не понял, но что он нашу веру уважает и не неволит, это нам всем по нраву. Ну как бы то ни было, исчез священник-баюн, не ходил больше. Но кое-что из его историй я крепко запомнил, у меня память хорошая.
Время прошло. А потом повел нас василевс в дальние пределы державы мугольский набег отражать. Мы рады. Воин в мирное время ждет похода, а в походе ждет добычи. Пошли стряхнуть жирок… Когда войско из города выходило, патриарх души ваших воинов в поход налаживал. Василевса благословил, ополчение ваше, ну и нас до кучи, когда мы мимо проходили. У патриарха помощников много, все поют, знаками машут. Я-то мимо проходил, на патриарха смотрю. Странно, думаю, Иисус Божий сын бедность проповедовал, а на этом его слуге золота больше, чем в ином дворце. Вот бы, думаю, снять с него воротник, да те цветные камни ножом сколупнуть… — Меша мечтательно вздохнул. — В общем, благословил нас всех патриарх. А для того, чтоб его благословение со временем не ослабело, отправил с войском отряд попов — подновлять. Некоторые из них, кстати, потом оказались сведущи в лечении хвороб и ран — то большая польза.
Ну, пошли походом. Далеко уже ушли. Лазутчики наши проведали, что муголы рядом. Они тогда с нами сами встречи искали. Выбрал василевс с начальными удобное поле, и мы разбили стан, укрепились, разведали воду. Выставили караулы, а сами стали ожидать. Потому что выходило, что к завтра муголы уже подтянутся, и тогда быть бою. Когда уже устроились, подошел к нашим кострам один из попов, и принялся нам разговаривать. Которые наши немногие христиане, сами к нему подошли, он благословил. А потом стал и нас благословлять, которые не просили. Ингвар-то ему и говорит: чего тебе надо? Поп нам: пришел я, мол, отпустить вам грехи, чтобы с легким сердцем и устроенной душой встали вы завтра за дело правое… А мы ему: отстань слуга своего бога. Жалование нам сполна выплачено, так что завтра мы и так с устроенной душой на сечу пойдем. А он нам в ответ начинает что-то рассказывать, но так скучно что и не поймешь о чем. Бубнит, бубнит… будто затвердил он это, и привычно говорит, а не от души. Не сравнить его с нашим священником-баюном, что у дворцовых стен околачивался.
Вот как вспомнил я нашего баюна, так и его слова у меня на ум пришли. И говорю я этому попу в лагере. Ты скажи, Иисус, Божий сын, учил, что «не убий»? Учил, — кивает поп, обрадовался, что хоть кто-то внимание проявил. А я ему тогда свой загиб. «Как же, — я ему тогда говорю, — ты нас сейчас от его имени на убийство благословляешь? Или ты думаешь, что завтра на поле на кулачках драться будем до первой юшки из носа?» Святошу тут малость перекосило. Ну, потом головой покачал, будто на неразумность мою посетовал, и начал говорить, что не убий — это правильно. Но когда встаешь за святое дело, за защиту истинной церкви и защиты возлюбленной Христом Романской державы, то и убийство не грех, а подвиг во славу христова дела получается.
Только он это сказал, как раздался дикий вопль. — Меша прищурил глаза. — Я такой только слышал, когда слоновый чудо-зверь на царьградском рынке своего носового полоза в лоток с красным перцем запихал, да пучок в рот себе наладил… Мы аж повскакали все. Думали, обмишурили нас муголы, и сейчас на лагерь наваляться. А потом смотрим — нет муголов. За кустом на склоне неприметная нора была сокрыта, и выскочил из неё на нас, как степной зверек, странный человек. Волосы не прибраны, бородища седая раскосмачена, руки и ноги тонкие словно прутки, в шкуру завернут и не падает только потому, что на суковатую палу опирается. Ковыляет к нам, и вижу я, что глаза у нориного жителя нездоровые, будто не вокруг а только в себя смотрит. Указывает норец на нашего священника пальцем, и как начнёт голосить. — Истинно говорю… Вот совращенный диаволом, и к дьяволу наущающий… Не слушайте его люди, ибо сказал Иисус: «не убий», а всякое иное есть кривда и страшный грех перед очами господа…
— Ты прямо вот так все что он сказал и помнишь? — удивился Трофим.
— Многое. — Улыбнулся Меша. — У меня цепкая память. Особенно на интересное и непонятное. Наш-то приживала-священник оторопел слегка. И у пришельца гневно спрашивает: кто тот такой? А тот ему, я мол, от мира и людского греха сокрывшийся, раб божий, и отшельник, что сам себя изгнал от людей. И свои уста замкнул обетом необщения с человеками. Но нельзя молчать, когда рядом некрепким верой нашептывает лукавый. (Тут этот отшельник снова в нашего священника пальцем ткнул). А потом нам: не слушайте его люди. Не убий есть главная христова заповедь, а все границы стран, которые вас призывают защищать — есть от мирской природы вещей. Для господа же нашего нет ни эллина, ни иудея, и убийство всегда грех… Пробовал наш священник тому возражать, да оказался слабоват в коленках. У отшельника на всякую фразу тут же подтверждение словами Иисуса, будто сам он рядом с тем Иисусом жил, и все его слова слышал. А наш священник только сердился и отшельника нехорошо обзывал. В конце концов, когда у нашего священника все слова вышли, он озлился, повалил отшельника на землю, отнял посох и начал этим самым посохом того лупцевать, одновременно ругая еретиком и еще по всякому. Отшельник не сопротивлялся. Кричал только: господи, ради твоих заветов муку претерпеваю!.. Дурной, но храбрый. Смотрю я, отшельник этот все тише кричит, а священник наш разошелся и лупит тяжко. Подошел я тогда к священнику, достал меч да и рубанул.
— Насмерть? — уточнил Трофим.
— Ага, — кивнул Меша, — плашмя по заду. Свалился наш священник с ног, и завопил, как второй слон. Полежал маленько, а как смог встать, уполз, угрожая мне земными и небесными карами. Вот вам и Христова вера. Вот вам и хранитель ее. Только слабого лупить, богоугодными речами прикрываясь, да и тех-то слов не знает толком… И это ведь до самого верха так. Нас-то ведь на поход патриарх благословлял… А если вера христианская «не убий», а они её для своих дел оборотили… И на сечу благословят, и неугодного казнят. Получается, что стала теперь вера в вашего Христа как инструмент, вроде моей секиры. — Меша похлопал по своему оружию. — Кого хозяину угодно, того она и сечет. Выходит, отшельник-то почестнее вас, остальных христиан, оказался. Личины носите. Да и моя дедовская вера пряма и честна. Мне с ней хитрить не приходится.
