Император остановился, и развернувшись к Амару, внимательно посмотрел ему в глаза.

— Вырос, — задумчиво сказал император.

— Годы прошли, мой василевс, — осторожно ответил Амар. И поколебавшись, продолжил. — Не думал, что ты и вспомнишь меня с той единственной встречи…

— Пять лет, — сказал Диодор. — Я отослал тебя из дворца, но не из своей памяти. Такова была воля твоего отца.

— Воля отца?

— Он был хороший человек. Он не хотел, чтобы ты изнежился. Во дворцах, знаешь, плохо растут воины. Вот интриганы, болтуны и сластолюбцы здесь цветут пышно.

— Не скажу, что твои дворцовые этериоты плохие войны, василевс.

— Они пришли сюда уже устоявшимися мужами. Да и живут, хоть и при дворце, наособицу. Они чужаки здесь, и в этом их сила, их слабость, их польза. В этом их смысл.

— Сколько всего в одном…

— А по-другому и не бывает, Амар.

— Позволишь спросить, василевс?

— Мы не в приемной зале. Здесь и сейчас говори, не спрашивая дозволения, мальчик… О, вспыхнул! — Диодор улыбнулся. — Не обижайся. Да, не мальчик, — мужчина… Чем старше я буду становиться, тем чаще я буду называть всех, кто моложе меня, мальчиками. Если они мальчики, то вроде и я еще не старик… Это ты поймешь только через несколько десятков лет. А сейчас спрашивай без церемоний. Церемонии крадут время, а я в нем ограничен. Империя, знаешь, прилипает к тебе как пиявка, и все время требует внимания. Она ревнивей самой ревнивой жены. Со временем уже трудно различить — держава принадлежит тебе, или ты державе. Спрашивай.

— Раз этериоты во дворце на особицу… Почему же ты не отдал меня им в воспитание, василевс?

— Потому и не отдал. Чужаки вырастили бы чужака. А я хотел, чтобы в тебе проросло немножечко ромея. Не истерся до конца мугол, но при этом проступил ромей. Чтобы ты понимал нас, но и не разучился говорить со своими. Ты очень чисто говоришь на языке империи, Амар. Даже «векаешь», а не «бекаешь».

— Как это?

— Уроженцы старой Эллады назвали бы меня «басилевсом». У тебя очень чистый центральный имперский. Это хорошо. Настолько хорошо, что может быть даже и плохо…

— Почему?

— Потому что не проступил бы этот греческий в твоем родном языке. Слишком много лет вдали от своих… Ты родную речь не забыл ли?

— Не забыл, василевс. Со мной был друг.

— Юлхуш. Твое отражение.

— Да. Мы говорили с ним на родном… о разном. А кроме того, я учил своих контуберналов моему языку. Как бы я их учил, если бы забыл…

— Славно, Амар. Юлхуша я учел, а что ты сам увеличишь родную речь округ себя, даже не подумал. Славно. И все равно… слова-то помнишь, а говор незаметно меняется… Но ты молод, ум твой гибок, и ты сможешь все быстро вспомнить, если время не будет упущено… Примерно так я и думал тогда, когда крохотное посольство привезло мне мугольского мальчика. Я тогда много думал, как поступить с тобой, Амар.

— А я тогда… подумал, что…

— Договаривай, Амар. Я за честность не казню. Её и так днем с Диогеновым фонарем не сыщешь.

— Подумал, что ты просто отослал меня с глаз долой, василевс.

— Нет, Амар. Хотя тот мальчик, которым ты был, и мог подумать так. А сегодня, после того что я тебе сказал, ты ведь уже понял, что нет. Многую возможную пользу я в тебе видел, Амар. А теперь ты, не тот мальчик, а сегодняшний муж, скажи мне, какую?

И с этими словами император остановился, испытующе глядя Амару прямо в глаза.

— Ну… — Амар задумался. — Ты сказал, василевс, что хотел сделать меня немного ромеем, но чтоб и муголом я быть не перестал. — Император на Амара смотрел, не выражая ни согласия, ни отрицания. — Тогда, вернувшись обратно к отцу, я был бы как мост между двумя берегами и разрешил бы многие непонимания… Больше мне ничего не приходит в голову, василевс. Только все это не имеет смысла, ведь отец не просто послал меня учиться. Он ведь меня выгнал.

Маска невозмутимости сползла с императора, и он уставился на Амара расширенными от удивления глазами.

— Выгнал тебя? Мальчик! О чем ты говоришь?… Он… — Император замолк на секунду. — Он даже тебе не сказал? И ты все это время думал…

Диодор усмехнулся, и взгляд его устремился к потолку, пока он обдумывал какую-то новую для него мысль.

— Ну-ка пойдем присядем, Амар. — Предложил Император. — Разговор, похоже, будет дольше, чем я думал. Нет… не сюда… здесь из-за вазы мы не увидим, если к нам кто подойдет. Давай вот на эту скамейку.

Они присели на скамью, рассчитанную как раз на двоих человек, без того чтобы жаться, но и без того, чтоб на неё мог сесть третий. Император потер переносицу.

— Выходит, Амар, у меня для тебя новостей больше, чем я думал. Я ведь и предположить не мог, что он не скажет и тебе…

— Отец?

— Да, твой отец… Великий хаган, Хуран-Бохо…

— Что? Что он?…

— Нет, давай-ка теперь я начну с самого начала. — Император помолчал. — Амар, мы с твоим отцом долгое время были добрыми соседями. Это потому, что до того мы кроваво воевали.

— Как это?

— Знаешь, у моих русских этериотов есть хорошая поговорка: «Добрая война лучше худого мира». Разумеешь ли, о чем сказано?

— Воину война всегда в радость, василевс. — Покачал головой Амар. — В ней слава и добыча. Но ты, наверное, мыслишь о большем…

Диодор улыбнулся.

— Война все решает и определяет. В ту или иную сторону. Война показывает, кто силен, а кто слаб. Кто укрепился, а кто сгнил. Война прочищает зрение правителям от иллюзий, которыми отравляют их льстивые сановники. Только вот правда эта непомерно дорого стоит простым людям, да и для самих правителей бывает смертельно горька… Мы с твоим отцом воевали. Отведали силы друг друга. Потому и стали после добрыми соседями. И мир был прочным, пока он был на троне.

— Вы воевали из-за куманов.

— Да, из-за кочевых куманов, давних недругов твоего народа и давних союзников моего. По крайней мере, формальная причина была такой, — усмехнулся Диодор. — Еще при жизни правившего до твоего отца, хагана Угэдея, вы отбросили куманов от Танаиса, Эрака и берегов Меотиды. За куманов пытался вступиться Русский Каганат. Но он сам так раздроблен междоусобицами, что я уже давно запутался, кого там считать архонтом[29]. Все эти десятки вотчинных каганчиков, которые рвут друг другу глотки за формальное верховенство… Муголы разбили объединенное войско Русского Каганата и куманов. Каганат обязался платить дань, а куманы большей частью, опять откатились, за Херас и далее, в земли венгерских турок, где они поступили на службу к турецкому королю. На некоторое время возникло затишье. Ваш хаган Угэдэй прожил свое, и стала править регентшей при сыне, его вдова Туракина. Но многим ветеранам она не нравилась, и когда был отравлен покоритель западных земель бег[30] Бату, ветераны обвинили в этом Туракину и взбунтовались. В результате кровавой смуты погибли все реальные претенденты на трон из «золотого рода» чингизидов, и новым великим хаганом стал тот, за ком пошло больше солдат.

— Мой отец, — прошептал Амар.

— Да, — кивнул Диодор. — Популярный у солдат полководец, твой отец — Хуран-Бохо. Утвердившись и успокоив распри, твой отец снова взялся за покорение земель. То, что начал Темучээн разгромив в раздираемых усобицами циньских землях, царства Цзинь и Ся, докончил твой отец, захватом царства Сун. Позже его тумены заняли земли фарсов и исмаилитов. Я наблюдал с тревогой за происходящим и не ошибся. Спустя несколько лет он двинулся в поход к землям турок, хотя, конечно, вряд ли это уже было связано с переставшими быть реальной угрозой куманами. Да и к тому моменту, когда войска Хурана-Бохо добрались до турецких пределов, куманов там уже не было. Турецкие магнаты, обеспокоенные, что их король усилился иноземной гвардией, перебили главу куманов и всех его приближенных. Куманы намек поняли и ушли, а муголы тем временем вошли в земли турок. Турки выступили и были наголову разбиты. Муголы прошли по окрестным королевствам, разоряя по пути все крупные города. Устроив туркам разор, муголы развернулись, и двинулись обратно, но уже другим путем, аккурат через земли, населенные сербами и болгарами. А это, Амар, — одарил степняка холодной улыбкой василевс, — был уже прямой вызов мне. Потому что и те, и другие живут в границах моей державы.