Кармоди нагнулся, чтобы подобрать обертку. Но едва протянул к ней руку, как из ближайшей водосточной решетки выскочила металлическая клешня, схватила бумажку и исчезла.
— Ладно, — сказал Город. — Я привык убирать за другими. Мне все время приходится это делать…
— Гм, — пробормотал Кармоди.
— …не ожидая благодарности.
— Я благодарен, благодарен! — заверил Кармоди.
— Вовсе и нет.
— Ну хорошо, может быть, и нет. Что мне прикажешь говорить?
— Лично мне ничего не надо, — сказал Город. — Будем считать инцидент исчерпанным.
— Достаточно? — спросил Город после ужина.
— О, вполне, — ответил Кармоди.
— Не очень-то много вы съели.
— Я поел, сколько хотел. Все было очень вкусно.
— Ну а раз так, то почему бы не съесть еще?
— Больше некуда.
— Если бы вы не испортили аппетит конфетой…
— Черт побери, конфета не испортила мне аппетит! Я просто…
— Вы опять закуриваете, — заметил Город.
— Ага, — подтвердил Кармоди.
— А нельзя ли потерпеть еще немного?
— Послушай, — резко начал Кармоди, — какого черта ты…
— Нам надо серьезно потолковать, — поспешно вставил Город. — Вы не задумывались, на что будете жить?
— Пока у меня не было времени задуматься над этим.
— Ну а я уже подумал. Хорошо, если бы вы стали врачом.
— Врачом? Но сперва нужно закончить специальное отделение колледжа, потом медицинский факультет, потом…
— Я все могу устроить.
— Не привлекает.
— Так… Юриспруденция?
— Ни за что!
— Инженер? Прекрасная профессия!
— Не для меня.
— Кем же вы хотите быть?
— Летчиком! — запальчиво воскликнул Кармоди.
— О, бросьте…
— Я серьезно!
— У меня даже аэродрома нет.
— Тогда я стану летчиком где-нибудь в другом месте.
— Вы говорите так нарочно, назло мне!
— Вовсе нет, — сказал Кармоди. — Я хочу быть летчиком, честно хочу. Я всегда хотел быть летчиком. Это моя мечта.
Наступила тишина. После долгого молчания Город произнес:
— Дело ваше.
Голос прозвучал холодно, как сама смерть.
— Куда это вы идете?
— Гулять, — ответил Кармоди.
— В полдесятого вечера?
— Ну. А что?
— Мне-то казалось, вы устали.
— Я успел отдохнуть.
— Понятно. Мне-то казалось, что вы посидите, и мы хорошенько потолкуем.
— А может, потолкуем, когда я вернусь?
— Ладно, не имеет значения, — горько произнес Город.
— Хорошо, к черту прогулку, — горько произнес Кармоди и сел.
— Я уже не хочу, — сказал Город. — Идите, гуляйте на здоровье.
— Спокойной ночи, — произнес Кармоди.
— Прошу прощения?
— Я сказал «спокойной ночи».
— Вы собираетесь спать?
— Разумеется.
— Спать? Прямо сейчас?
— А почему бы и нет?
— Да так… — промолвил Город. — Вы забыли умыться.
— А-а… действительно. Ничего, утром умоюсь.
— Вы давно не принимали ванну?
— Да, очень давно. Утром приму.
— Разве у вас не улучшится самочувствие, если вы примете ванну сейчас?
— Нет.
— Даже если я сам наберу воды?
— Нет, черт побери! Нет! Я хочу спать!
— Поступайте как знаете, — сказал Город. — Не умывайтесь, не учитесь, неправильно питайтесь. Но тогда не пеняйте на меня.
— Пенять? За что?
— За все, что угодно, — ответил Город.
— Ну а именно? Что ты имеешь в виду?
— Не важно.
— Зачем же ты вообще об этом заговорил?
— Исключительно ради вас.
— Понимаю.
— Мне-то все равно, моетесь вы или нет…
— Ясно.
— …когда относишься к делу неравнодушно, — продолжал Город, — со всей ответственностью, очень неприятно выслушивать брань в свой адрес.
— Этого не было.
— Сейчас не было. А раньше днем было.
— Ну… погорячился.
— Все из-за курения.
— Ты опять за свое!
— Ладно, не буду, — сказал Город. — Дымите, как труба. Мне-то что?
— Вот-вот! — Кармоди закурил.
— Но я оказался несостоятельным, — посетовал Город.
— Нет-нет, — заверил Кармоди. — Не надо так говорить. Пожалуйста.
— Забудем об этом, — произнес Город.
— Хорошо.
— Иногда я чересчур рьяно берусь за дело.
— Да уж.
— Все это очень тяжело — и особенно потому, что я прав. Я прав, вы же знаете.
— Знаю, — сказал Кармоди. — Ты прав, ты прав, ты всегда прав. Прав-прав-прав-прав…
— Не надо перевозбуждаться, — остановил Город. — Хотите выпить стакан молока?
— Нет.
— Точно не хотите?
Кармоди закрыл лицо руками. Ему было не по себе. Он чувствовал себя крайне виноватым, слабым, грязным, нездоровым и неряшливым. Он чувствовал себя глубоко испорченным человеком и, более того, навеки обреченным на такое состояние, если только он не изменится, приспособится, исправится…
Но Кармоди и не пытался сделать что-нибудь подобное. Он поднялся на ноги, расправил плечи и решительно зашагал прочь от римской площади и венецианского мостика.
— Куда вы? — спросил Город. — Что случилось?
Поджав губы, Кармоди молча шествовал мимо детского парка и здания «Америкэн экспресс».
— Что я сделал плохого? — воскликнул Город. — Что? Скажите мне просто, что?!
Храня молчание, Кармоди миновал французский ресторанчик и португальскую синагогу и вышел, наконец, на опрятную зеленую равнину, что окружала Бельведер.
— Неблагодарный! — закричал ему вслед Город. — Ты такой же, как все остальные! Вы, люди, вообще склочные создания, никогда не бываете довольны.
Кармоди сел в машину и завел двигатель.
— С другой стороны, — задумчиво произнес Бельведер, — вы никогда не выказываете и своего недовольства… Мораль, полагаю, в том, что Городу необходимо запастись терпением.
Кармоди выехал на шоссе и взял путь на Нью-Йорк.
— Счастливой поездки! — закричал на прощанье Бельведер. — Не волнуйтесь обо мне, я буду вас ждать!
Кармоди с силой надавил на педаль газа. Он предпочел бы не слышать последней фразы.
Исаак Башевис Зингер
ЙОХИД И ЙОХИДА
Пер. В. Ананьев
В городских пейзажах слышны колокола ада. Любовь там — болезнь, ведущая к смерти, зеленые поля и синее небо — сцена для разврата, а смерть — лишь мелкий эпизод вечной жизни. Исаак Башевис Зингер, признанный мастер еврейской литературы, мстительно мажет черным философские игрушки, которые так любит современный человек. С насмешливым взглядом всезнающего скептика он пробует реальность на прочность, швыряет в нее камни и отталкивает в прошлое картонные шаблоны. В результате получилось отличное еврейское иконоборчество.
Дж. Данн
В тюрьме, где осужденные души ждали отправления в Шеол [45]— так там называли Землю, — была одна женская душа, Йохида. Души забывали свое прошлое. Пура, Ангел Забвения, рассеивающий Божественный свет и сокрывающий Его лицо, царил над ними. Йохида, позабывшая о своем спуске с Трона Славы, много грешила. Всему виною была ее ревность. Она подозревала все женские души, не только верные Богу, но и отринувшие Его, в связях со своим любовником Йохидом. Души, говорила она, не были созданы, они просто возникли из ничего, а значит, у них нет ни целей, ни задач, которые следовало бы выполнить. Хотя власти и проявляли к ней исключительное терпение и многое прощали, но в конце концов случилось так, что Йохиду все же приговорили к смерти. Судья объявил срок, в который ее должны были отправить на кладбище под названием Земля.
Защитник Йохиды подавал апелляцию в Верховный Небесный Суд и даже написал петицию самому Метатрону, но Йохида настолько погрязла в грехах и проявляла такое нежелание раскаиваться, что ничто уже не могло ей помочь. Ее схватили, разлучили с Йохидом, ей остригли волосы и обрезали крылья, а потом ее обрядили в длинный белый саван. Она не могла больше слышать музыку сфер, вдыхать ароматы Рая и размышлять над загадками Торы, которая дает душам силы. Она не могла нежиться в ваннах дивного бальзама. В тюремной камере было темно, и ни единая весточка из окружающего мира не доходила до нее. Величайшим же испытанием стала разлука с Йохидом. Ни общаться с ним телепатически, ни послать ему записку с верными она не могла. Единственное, что у нее осталось, — это страх смерти.