Литмир - Электронная Библиотека

Одна Неизбежность — по-женски коварная дама!

Зачем на нее так в делах полагается Бог?!.

Понять не могу! Неужели настолько уж, прямо,

Надежна она?! Никогда до конца я не мог

Природу почувствовать эту… да мне и не надо!

Сбежав из земного, из сплошь рукотворного ада,

Живу в этом смысле с тех пор я — как будто в раю

Земном! Разве сетовать смею на долю свою?!

Тем более… лица… которые время, хоть тресни,

Стирает из памяти, будят меня по ночам.

И, столько хлопот доставляя родным и врачам,

Слабею, и жить мне становится все неуместней.

Темно. За окошком январь южнорусский. Едва ли

Сравнима такая ночная холодная тьма

С той тьмой, что была в нареченном «еврейским» подвале,

Где немец держал десять дней нас и где мы с ума

Сейчас бы сошли, а тогда не сходили — держались!

А впрочем, кто — мы? Все, что были там — с немцем сражались

И в плен были взяты в лесах Белоруссии, — все

Ребята погибли! Один на земном колесе

Я долго катаюсь — за них всех ем жизни хлеб сладкий…

Темно. В полудреме то в сон погружаюсь, то в явь.

Нет, сил еще хватит! Вот чудится: крылья расправь —

И как полетишь… над Ростовом родным без оглядки.

Нет, есть еще силы, есть шанс победить неизбежность!

Есть выбор! Есть повод дать смерти суровый отпор!

Пока в жилах кровь, в мыслях ловкость и хлад, в сердце нежность,

Мы, смерть на примерку позвав, заготовим топор.

Хотя… ведь когда-то уйти нам всем необходимо?!

Жаль близких оставить! Ответственность снять за любимых

С себя неохота, в последний готовясь поход!

Хотя я им стал доставлять слишком много хлопот

Последнее время. А это солдату постыдно.

И лица стирает бессовестно память, на дне

Которой — отчаянье… Но что это? Чудится мне —

Иль вправду звонок? Ночь! Соседям звонят, очевидно!

Наверное, утро уже! Так бывает: не спится,

Задремлешь — и кажется: спал полчаса, а кругом

Уж утро, иль утро тебе еще медленно снится.

Пока надеваешь очки, наполняется дом

Шумами. И только вглядевшись в часы, понимаешь,

Что мир оживает. И ты, замерев, оживаешь,

Забыв то, что снилось. И лишь неотчетливый след

Того сновидения, бреда — как прожитых лет

Исправленный образ — в тебе остается надолго.

В Ростове январь — это месяц не для стариков!..

Опять телефонный звонок! Кто же это таков?

Нет, братцы, я думаю — спать уже больше без толку!

Никто не подходит!.. Звенит и звенит, окаянный!

Как будто, лишая навеки покоя, зовет.

Жену не бужу. Подойду! Что за деятель незваный

Больным старикам в это утро пожить не дает?!

Когда я уснул, мне приснилась война. Почему-то

Она мне не снилась давно. Стало горько и мутно.

Потом в сон явился Леон, в сорок пятом убит

Поляками был он. Мы вместе бежали. Забыт

Мной лик его — я констатировал это с тоскою

Отчетливой, только, уверен я, это был он!

Я тысячу раз вспоминал его, но в этот сон

Явился он, словно звонок, не дающий покоя.

И вот я проснулся и думал, век не подымая,

О том, что я сделал на этом веку? Кто я есть?

Похоже, я прожил, призвание не понимая

Свое. Мстил за мертвых. Но месть моя — все же не месть,

А лишь привлеченье внимания мира к примеру

Отпора ужасному зверству, не знавшему меру,

Примеру спасенья от смерти, надевшей мундир

Немецкий, примеру — какого не знал еще мир —

Геройства тишайших людей, умерщвляемых тучей…

Сегодня и пару шагов мне пройти тяжело.

За стену держась, шел и тапки терял я… «Алло!

Алло! Кто звонит? Говорите, коль свел уж нас случай! —

Хрипел он. — Алло…» В трубке долго и горько молчали.

И он, осердившись, хотел уж прервать монолог.

Но тут на другом конце провода вдруг зазвучали

На идиш слова. И почудилось, что потолок

Кренится и падает — так голова закружилась.

Там был голос женщины: «Саша! Ну вот, я решилась

Приехать! Теперь много легче приехать в Союз!

Ну, здравствуй! Меня, Саша, ты не узнал, я боюсь!»

И сердце с тревогой забилось. От этого стука

Он долго не мог говорить, только слушал. Потом

Промолвил: «Вы кто?» — пересохшим до ужаса ртом

И, зная ответ, содрогнувшись, услышал: «Я — Люка!»

«Как… Люка?..» — сказал он и вдруг оглянулся с опаской.

Пустой коридор. Тишина в коммунальном жилье.

И тут он покрылся как будто бы белою краской.

Ему показалось, что нет никого на Земле.

И только она где-то рядом, приехав оттуда,

Подобно знаменью и обыкновенному чуду,

Так запросто с ним говорит, прерывая слова

Молчанием долгим. И он прохрипел: «Ты жива?» —

И сам ужаснулся бестактной ненужности этих

Вопросов. На том конце провода слышался плач.

Он поднял свой взгляд, взгляд вперился на вешалке в плащ,

И, взяв себя в руки, он все теперь четко наметил.

«Мы можем увидеться?! Я расскажу тебе, Саша,

Как жизнь моя после сложилась! — на той стороне

С рыданием справилась женщина, будто слез чаша

Наполнилась. — Ты не слыхал ничего обо мне

С тех пор. Я за все объяснюсь!» Он почувствовал: силы

К нему возвращались стремительно, будто крутила

Земля время жизни обратно. И он по-мужски,

Спокойно промолвил, не выдав того, что в куски

Внутри него сердце рвалось: «Я готов! Через десять

Минут выхожу!» (он позвать не решился к себе).

И ноги окрепли, и дрожь прекратилась в губе.

«Ты где?» — «Я в гостинице! Я тебя жду! Нынче месяц

Холодный! Наверно, сейчас неуместны гулянья?!

Я жду тебя в номере! Ты приходи ко мне, Саш!

Записывай адрес мой!» И исковеркав названья,

Она диктовала: гостиница, номер, этаж!

Оделся он быстро, как будто ему было тридцать —

Не восемь десятков. Казалось — земля загорится,

Когда он бежал, под подошвами зимних сапог.

Записку жене не оставил: признаться не мог

Пока — с кем назначил в гостинице нынче свиданье.

Бежал, как тогда — в октябре он по польским лесам,

Не чувствуя боли. И лишь, в темноте по глазам

Ударивши, ветер слез вызвал ручьи без рыданья.

Бежал он космически-быстро и вместе с тем долго,

Мучительно-долго. Бежал, вспоминая про то,

Про что вспоминал уже тысячи раз он — по долгу

Призванья, про то, что почти что не помнит никто.

Их — спасшихся — мало на нашей планете осталось.

И крохотность эта, и эта спасенная малость

Его удручала всю жизнь — он немногих довел

До наших. «Я мог бы и больше!» — корил себя. Мол —

Не все удалость, как планировал он. «Потому-то

Спаслись единицы, а думалось — сотни. И вот

Еще одна жизнь! Получается — Люка живет…»

И он поражался тому — как случайности круты.

Он множество раз пересказывал эту балладу —

И устно, и письменно. В книгах, в статьях, в интервью.

Он тихо, но жестко твердил, что так больше не надо!

Что мир должен помнить историю эту свою!

Но нынче, теперь, на бегу вспоминалось все как-то

Иначе — точнее и выпуклей делались факты,

И даже сильней, чем тогда, когда он выступал

В суде, где судили охранников. Будто копал

Все глубже и глубже историк неведомый, душу

Терзая ему. Только лица людские почти

Все стерлись из памяти — будто бы он на пути

Забыл их. И неузнаваемей, тише и глуше

Звучали в ушах голоса их… Был призван с начала

Войны, дальше фронт, плен, подвал без окон — когда он

20
{"b":"183562","o":1}