— Как ни странно, дорогами приходится заниматься мне. Дороги — одни из важнейших факторов войны: тот, кто не успевает вовремя подбросить резервы к месту схватки, оказывается разбит. Отчасти, конечно, за дорогами следят и местные крестьяне, но крестьянские и военные требования к дорожной сети далеко не всегда совпадают. Я всегда считал себя исключительно военным, но здесь выяснилось, сколько забот у военного помимо поля боя. Раньше меня обеспечивали всем необходимым, чтобы я мог воевать, а здесь я сам занимаюсь обеспечением. Вот, к примеру, видите эти строения справа от дороги? Здесь целый комплекс: оружейные склады, оружейные мастерские, авторемонтные мастерские, продовольственные склады с холодильниками, электростанция. Мне пришлось заниматься строительством с самого начала, с поиска подходящих специалистов и технической документации.

Машины въехали в довольно большое селение, раскинувшееся в неширокой долине среди покрытых лесом гор. По местным масштабам это скорее был городок, если судить по наличию каменных общественных зданий. Встречные крестьяне, увидев Корсакова, кланялись, снимая шляпы. Тавернье удивился:

— Как, однако, вас здесь уважают!

— Оно и понятно, — усмехнулся Корсаков. — Когда-то я руководил карательной экспедицией в эту деревню. Местные власти решили, что поддержка партизан слишком дорого им обходится, и простой народ убедили в том же. Возможно, они были правы, но меня послали сюда ликвидировать мятеж, а не выяснять, кто прав, кто виноват.

— И что же, пришлось кого-то... э-э... казнить? — полюбопытствовал Шарль.

— Ну а как же без этого, — равнодушно промолвил Корсаков. — Если бы я не устроил экзекуции, жители подумали бы, что им разрешается продолжать в том же духе. Так уж они здесь воспитаны.

Машины остановились перед длинным одноэтажным зданием, у входа в которое в плетеном кресле важно восседала толстая негритянка. Увидев Корсакова, она всполошилась, с трудом выбралась из кресла и, размахивая руками, с радостными возгласами ринулась к джипу. Корсаков спрыгнул на землю, подошел к кабине затормозившего грузовика, в котором ехали рядовые бойцы, открыл дверцу и что-то приказал шоферу. Перегруженная машина натужно взревела, окуталась облаком выхлопных газов и, поднимая пыль, покатила дальше по поселку. Корсаков наградил подбежавшую толстуху вежливым объятием и, высвободившись, показал на нее журналистам:

— Прошу любить и жаловать — Анна-Мария, хозяйка местной гостиницы. Образец чистоплотности и трудолюбия, добрейшее существо в мире. Ненавидит только одну вещь в мире, а именно кокаин. Сын у нее работал в городе и там пристрастился к зелью.

Корсаков отдал негритянке по-испански несколько распоряжений касательно того, как разместить гостей, причем та пристально смотрела ему в лицо и постоянно суетливо кивала. Затем он обратился к французам:

— До завтрашнего утра у вас есть время хорошенько отдохнуть. Денек сегодня выдался тяжелый. А завтра нам предстоит довольно длительное путешествие:  мы должны посетить одну кокаиновую фабрику,  принадлежащую генералам.  Предупреждаю: дело опасное. Можно ограничиться экскурсией по такой же фабрике,  но только партизанской. Правда, съемок уже не будет — если я разрешу вам снимать кокаиновую фабрику, принадлежащую партизанам, они меня не поймут.

— А нельзя ли совместить и то и другое? — спросил Тавернье. — Осмотреть в спокойной обстановке фабрику, чтобы понять, что к чему, а потом уже пойти в рейд. Там-то у вас не будет времени на разъяснения.

— Хорошо,  так и поступим, — кивнул Корсаков. — Утром я за вами заеду. Учтите, это будет довольно рано, так что не засиживайтесь.

Он вскинул руку в партизанском приветствии, повернулся и пошел к джипу. Журналисты направились в дом вслед за непрерывно болтающей и жестикулирующей Анной-Марией. Им отвели просторную комнату с двумя широченными кроватями, застланными чистейшим накрахмаленным бельем. На беленых стенах были развешаны пучки душистых трав, распятия, образки святых и портреты марксистских лидеров: Че Гевары, Карлоса Фонсеки, Фиделя Кастро, Даниэля Ортеги. После всего пережитого за день хотелось расслабиться, и Тавернье спросил у негритянки, не найдется ли в ее заведении чего-нибудь выпить. Та удивленно взглянула на иностранца, неожиданно заговорившего по-испански, но затем заулыбалась, закатила глаза и сделала восхищенный жест, давая понять, что поражена чистотой выговора Тавернье. Проворно сбегав куда-то, она принесла на подносе два блюда с фруктами, лед и, к удивлению французов, бутылку весьма недешевого виски «Джек Дэниэлс». На подносе стояли три бокала. Анна-Мария заявила, что хочет выпить с гостями за их здоровье.

— Вижу, что вы из тех людей, которые знают, на чьей стороне правда, — произнесла она торжественно, призвала на помощь своим постояльцам всех святых во главе с Богородицей и Иисусом Христом, после чего опрокинула в рот полный бокал неразбавленного виски без льда. Провожаемый удивленными взглядами французов, напиток глоток за глотком исчез в ее горле. Удовлетворенно крякнув, Анна-Мария извлекла из кармана опрятного передника дешевую сигарку, прикурила от самодельной бензиновой зажигалки и, пожелав гостям приятного отдыха, величественно удалилась.

— Прекрасная женщина, — с умилением глядя ей вслед, заметил Шарль. — Жаль, что мне не по средствам платить экономке, а то я бы непременно сманил ее в Париж.

 Да, похоже, вы с ней поняли бы друг друга, — усмехнулся Тавернье. В окно он заметил Анну-Марию, направившуюся куда-то через обширный двор с ведрами. — Кажется, мы сможем принять душ, — сообщил он.

— Не сейчас, — простонал Шарль, с бокалом в руке раскинувшийся поперек кровати. — У меня нет сил. Только завтра утром.

— Боюсь, утром на это не будет времени, — предупредил Тавернье.

— Ничего, я встану пораньше, — заверил его Шарль. — Ты ведь знаешь: сон алкоголика крепок, но краток.

— Если ты меня разбудишь, я, пожалуй, тоже потерплю до утра, — сказал Тавернье. — Похоже, сил у меня не больше, чем у тебя. Хочется просто выпить и забыть весь этот ужас.

О принятом решении гости сообщили хозяйке, вскоре появившейся в дверях. Та в знак понимания выставила вперед огромные розовые ладони:

— Само собой! Я слышала, что у вас сегодня был трудный день, но господь помог вам все выдержать. Душ в конце коридора и направо. Там будет все приготовлено. Тапочки я вам сейчас принесу. А свои вещи положите на стул за дверью, когда соберетесь ложиться спать: я сейчас же их постираю, и до утра они, пожалуй, высохнут.

Друзья не в состоянии были бороться с этим мощным натиском дружелюбия. Потягивая виски, они неторопливо обсуждали бурные события минувшего дня, пока усталость, алкоголь и непроглядная тьма за окном в сочетании с монотонным звоном цикад на улице и столь же монотонным мурлыканьем Анны-Марии где-то за стеной не заставили их раздеться и нырнуть под одеяла, предварительно воспользовавшись ночным горшком, который вместе с двумя парами домашних туфель принесла Анна-Мария.

Когда Тавернье утром вернулся из душа, завтрак уже стоял на столе. Выглядел он по-английски: яичница с беконом, поджаренные хлебцы с маслом, джем, кофе. Волчий аппетит гостей явно внушал симпатию Анне-Марии, которая сидела на стуле у двери, сложив руки на объемистом животе.

— Кушайте, кушайте, — повторяла она, от усердия ерзая на сиденье. — Я вам и с собой съестного приготовила. Путь-то, слышно, вам предстоит неблизкий.

— Откуда слышно? — поинтересовался Шарль с набитым ртом.

— Ну как же, ведь команданте Виктор хотел вас взять с собой, а он водит людей бог знает куда, — объяснила толстуха. — Некоторые наши боятся с ним ходить, а некоторые, наоборот, так и рвутся к нему под начало. Он — настоящий мужчина. Многие говорят, будто он жестокий, но вы им не верьте, на самом деле он очень добрый. Шутка сказать, половину своих заработанных денег тратит на наших бедняков, больных, раненых... Вот господь ему и посылает удачу в бою.

С улицы донесся сигнал джипа. Журналисты торопливо допили по третьей чашке прекрасно заваренного кофе и вышли на улицу. Следом за ними вперевалку семенила Анна-Мария и что-то толковала о белье, которое не совсем еще высохло, и о том, что белье, которое она оставила взамен выстиранного в душевой, тоже совсем неплохое. Корсаков сам сидел за рулем и был в машине один. Он поздоровался с журналистами, подставил щеку для поцелуя Анне-Марии, глянул на часы и сообщил: