Тавернье принялся расспрашивать санитаров о том, что происходит во дворце, и они рассказали ему, что все заложники, отдельно — мужчины, отдельно — женщины, заперты в туалетах и примыкающих к туалетам курительных комнатах. Из секретариата до санитаров донеслись обрывки разговора команданте Диего с каким-то важным чином, возможно, с самим Коронадо. Террорист затребовал два армейских десантных вертолета для переброски его людей и части заложников в партизанскую зону. Там он обещал этих заложников освободить. Остальных он собирался выгнать на лужайку за дворцом, где предстояло сесть вертолетам, и после взлета заложники освобождались как бы сами собой. Обязательным условием оставалась предварительная пресс-конференция, очень краткая — всего на пятнадцать минут. «Нам болтать некогда, мы только сделаем заявление о происходящем в стране, вот и все», — сказал команданте Диего. Судя по его веселому виду после окончания разговора, сторонам удалось прийти к согласию. И действительно, вскоре вслед за полицейской машиной с включенными сиреной и мигалкой на площади появилось несколько легковых автомобилей, и оттуда высыпало множество журналистов, нагруженных приспособлениями для съемок. Тавернье и Шарль тут же юркнули в эту толпу. Кто-то, удивленный их растерзанным видом, крикнул им вслед: «Эй, эй, а вы куда?!» — однако было уже поздно: пишущая братия неудержимо устремилась вверх по лестнице. В вестибюле дворца каждого из вошедших подвергли тщательному обыску, осмотрели всю принесенную аппаратуру и затем, бесцеремонно подталкивая, препроводили всех журналистов в один из парламентских конференц-залов. Большинство террористов выглядели сущими мальчишками, они обменивались шутками и весело скалили зубы. Их не смуща ли ни лужи крови на мозаичном полу, ни щербины  от осколков на стенах, ни пороховая вонь; стоявшая  внутри здания. Затолкав журналистов в конференц-зал, юные конвоиры скромно присели в уголке, составляя благожелательную публику для своих  командиров. Когда журналисты расположились на передних рядах кресел и приготовились к съемке, в президиуме конференц-зала появились команданте Диего, лицо которого скрывали смоляная борода и огромные зеркальные очки, и комиссар Анхель, нижняя часть лица которого была обвязана пестрой косынкой. Странное словосочетание «комиссар Анхель» заставило смешливого Шарля прыснуть в кулак, что привлекло к нему негодующие взгляды рядовых боевиков, сознававших, по-видимому, всю серьезность момента.

— Тихо! У нас мало времени, сейчас прибудут вертолеты! — рявкнул команданте Диего в микрофон так, что у всех заложило уши. Возбужденно переговаривавшиеся журналисты притихли. Кое-кто из замешкавшихся бросился к президиуму, чтобы установить перед выступающими диктофон, а главарь террористов, не обращая на них внимания, уже принялся размеренно зачитывать по лежавшей перед ним бумажке «Обращение к мировому сообществу». В обращении констатировался срыв переговорного процесса правящей хунтой и подчеркивалась та роковая роль, которую сыграл в возобновлении гражданской войны лично генерал Коронадо. Тавернье подумал, что такие слова, как «негодяй», «горилла» и «кровавый мерзавец» в обращении к мировому сообществу вряд ли уместны и уж никак не свидетельствуют о стремлении к примирению. С другой стороны, Тавернье сам был свидетелем того, что вновь развязала войну именно правительственная сторона, причем о серьезности ее намерений  говорили огромные силы, собранные для удара по повстанческим зонам. Команданте Диего продолжал рычать; он отшвырнул бумажку и перешел к угрозам. В душе Тавернье воцарилось уныние: он понял, что и вторая враждующая сторона преисполнена жаждой войны, и захват заложников для партизан вовсе не способ заявить на весь мир о своих страданиях, а просто боевая операция, жестокость которой прикрывалась высокими словами о справедливости и гуманности. Изрыгнув напоследок обещание превратить в ад все города страны, команданте Диего поднялся и, не слушая посыпавшихся вопросов, удалился через специальную дверцу для выступающих с таким видом, словно в этом зале его смертельно обидели. За ним последовал комиссар Анхель, за все время пресс-конференции не проронивший ни единого слова. Однако в дверном проеме комиссар на мгновение задержался, повернулся к залу, поднял над губами косынку и внятно произнес:

— В освобожденной зоне сейчас ад. Но этот ад скоро придет сюда.

«Какого еще ада им надо?» — подумал Тавернье, вспомнив заваленную трупами площадь. Журналисты потянулись к выходу из зала. Конвоиры поднялись и последовали за ними в огромный гулкий вестибюль и далее к выходу. В центре вестибюля стоял худощавый седой мужчина в темных очках, со снайперской винтовкой в руке. Он внимательно вглядывался в лица проходивших мимо него журналистов. Когда его взгляд упал на лица французов, он, издав негромкое восклицание, указал на них конвоиру. Тот, орудуя автоматом, отделил Тавернье и Шарля от толпы уходящих и заставил их подойти к неизвестному в темных очках. Впрочем, тот снял очки, когда французы приблизились к нему.

— Вам привет от команданте Виктора, он же мсье Корсаков, — на безукоризненном французском обратился незнакомец к журналистам. Когда Тавернье услышал его голос, журналисту показалось, будто он сходит с ума. Этот человек, которого он видел впервые в жизни, говорил голосом Корсакова! Было от чего прийти в замешательство. Впрочем, растерялся не только он, но и мальчишка-конвоир, не понимавший, почему команданте Виктор говорит о себе в третьем лице. Седой человек закинул винтовку на плечо, повернулся и зашагал обратно в опустевший конференц-зал, сделав французам знак следовать за ним с той великолепной уверенностью, которая изобличала в нем многолетнюю привычку приказывать. Тавернье и Шарль проследовали за незнакомцем в зал и там, повинуясь его жесту, присели в кресла. Конвоир закрыл дверь и остался снаружи.

— Не могу понять, узнали вы меня или нет, — обратился незнакомец к Тавернье.

Тот ответил:

— Я никогда не забываю людей, с которыми мне довелось встречаться. Ваши голос и походка мне определенно знакомы, но вот лицо...

— А вы присмотритесь повнимательнее, — предложил незнакомец. Его синие глаза испытующе впились в глаза Тавернье.

Француз пробормотал:

— Боже мой, эти глаза... Что случилось с вашим лицом?!

— Вы помните, конечно, сообщение в газетах о моей смерти? — с усмешкой спросил Корсаков. — Слухи о моей смерти оказались несколько преувеличены, но все-таки меня и впрямь едва не застрелили. Пуля прошла сквозь обе щеки, я получил контузию, потерял сознание и при падении раздробил себе кости лица. К счастью, мне удалось связаться со старым другом, он нашел хорошего хирурга, и тот собрал мое лицо по кусочкам. Как видите, то, что у него получилось, не очень походит на прежнее лицо. Впрочем, друг впоследствии разъяснил мне позицию этого врача, которая заключалась в том, что сходство нового лица с прежним может мне только повредить. По-моему, некоторые исправления эскулап внес еще и от себя.

— А волосы? — спросил Тавернье. — Вы же были блондином!

— Произошел сдвиг в обмене веществ — то ли из-за стресса, то ли из-за лекарств, — объяснил Корсаков. — В результате изменился цвет волос. Такие случаи, как мне объяснили, не так уж редки. Куда реже вместе с цветом волос меняется еще и лицо. Впрочем, нет худа без добра: в нашем деле всю жизнь носить одно и то же лицо — слишком большая роскошь.

Тавернье пробурчал что-то невразумительное. Перемена лица казалась ему совершенно немыслимым событием, близким к катастрофе.

— Скоро прибудут вертолеты, — продолжал Кор саков. — С нами полетит часть заложников, и вы вместе с ними. В этом случае вас никто не упрекнет в том, что вы якшаетесь с террористами. В освобожденной зоне вы сможете хорошо поработать, а я вам помогу. Сейчас эти ублюдки из хунты одумались, и дальше все пойдет гладко. Об одном я жалею: что мне не удастся перестрелять шайку жуликов, называемую парламентом Республики Тукуман. Каждый уже сто раз заслужил пулю.