— Значит, так, ребята, — начал он. — Мне очень жаль, но вам придется просидеть здесь несколько часов. Пол крепкий, люк — тоже, так что ломать и то и другое вряд ли имеет смысл. Впрочем, дело ваше, помешать вам я все равно не смогу. Оружие ваше найдете в домике на столе в гостиной, — правда, для этого вам придется высадить дверь, потому что ключи я вам оставлять не намерен. жратвы в погребе полно, всяких соков и вин — тоже, так что можете ни в чем себе не отказывать. Когда я закончу свои неотложные дела, то дам знать в полицию, где вы находитесь. Думаю, что они хватятся вас еще до этого. Ну, привет, не поминайте лихом, — заключил он, захлопнул створки люка и приладил к их ручкам тяжелый замок. Пройдя в дом, он поставил карабин в оружейный шкаф. Затем ему пришлось сходить в гараж и без помощи лестницы взобраться на настил, чтобы вернуть на место оптический прицел. Благодаря его врожденной аккуратности в комнатах домика царил порядок, и убираться ему не пришлось. Он, правда, начал было вытирать отпечатки пальцев, но тут же, выругав себя, прекратил это занятие, поскольку уничтожить всё отпечатки, оставленные им в усадьбе; не представлялось возможным. «Ладно, оставлю свои пальчики им на память, — подумал он. — В конце концов то, что я здесь жил, само по себе преступлением не является». Он поймал себя на том, что затеять бессмысленную протирку мебели его заставило желание оттянуть тот пугающий момент, когда он посмотрит в зеркальце джипа и увидит в нем свое новое лицо. Привыкнув ни в чем себе не потакать, он тут же направился в гараж. Там он включил свет, уселся в джип на место водителя и повернул зеркальце к себе.

Он узнал себя только по глазам: светлые и холодные, они. смотрели как обычно — оценивающе, отстранение, чуть насмешливо. Смятение хозяина в них никак не проявлялось. Все остальные черты невероятным образом изменились: изящный нос с родовой корсаковской горбинкой сделался вдавленным и приплюснутым, как у старых профессиональных боксеров; подбородок из округлого стал прямоугольным и слегка скошенным, овал лица — жестким, с резко выступающими скулами. Нежная матовая кожа даже на взгляд была шероховатой, местами воспаленной, и приобрела землистый оттенок. Возле глаз развернулись морщины, и глубокие складки пролегли от крыльев носа к углам рта. Но сильнее всего изменились волосы: прежде мягкие, густые, с богатым оттенком спелой пшеницы, теперь они сделались прямыми, жесткими и ломкими, как волчья шерсть, и приобрели цвет «перец с солью», словно Корсаков ранее был брюнетом, а затем сильно поседел. Густая борода такого же цвета ничуть не скрадывала жесткости черт лица, — наоборот, она сама выглядела как воплощение жесткости. Росла она, по-видимому, медленно и отросла не настолько, чтобы ее требовалось немедленно подстричь, но в силу своей звериной густоты неплохо скрывала рубцы на месте входного и выходного отверстия пули, пронизавшей навылет обе щеки Корсакова и раздробившей коренной зуб. Корсаков подумал, что ему изрядно повезло и в момент выстрела рот у него, несомненно, был приоткрыт: вероятно, он хотел что-то крикнуть возникшим перед ним полицейским. В этот момент последовал выстрел, и пуля всего лишь прошила его щеки, а могла бы по меньшей мере оставить его без зубов и без языка — в том благоприятном случае, если бы при столкновении с преградой она не изменила бы траекторию. Корсаков изобразил широкую улыбку. Слева в ряду зубов виднелась зияющая дыра, но если не растягивать рот до ушей, то со стороны, ее вряд ли можно было заметить. Зато губы изменились весьма существенно: из прежних четко очерченных и привлекавших женские взгляды они сделались жесткими и размазанными, словно у боксера. Корсаков всегда испытывал некоторую гордость оттого, что выглядел значительно моложе своих лет, однако теперь он разом постарел лет на десять. Ошеломленный тем, что открылось ему в зеркале, он ощупывал свое новое лицо и пытался успокоиться, дабы понять, какие последствия сулит ему эта метаморфоза. Для осуществления мести она могла быть только полезна, однако огорчало то, что имевшиеся у него документы теперь невозможно будет использовать из-за несовпадения лица предъявителя и лица на фотографии. Чувствуя себя какой-то бесплотной тенью, Корсаков вернулся в домик и собрал в сумку все необходимое для бегства. Ему никак не удавалось справиться с душевным смятением, и потому он по нескольку раз контролировал каждое свое действие. После некоторого размышления он прихватил в сумку со стола армейский «кольт» 45-го калибра, а из другого точно такого же пистолета вынул магазин и тоже положил магазин в сумку. Уже. подготовившись к уходу, он вдруг остановился, вернулся в комнату, достал из шкафа четыре шерстяных одеяла и понес их в сарай. Там он отпер люк и молча свалил одеяла вниз, а затем запер люк снова, хотя шериф снизу что-то недовольно басил. Заперев все постройки, Корсаков положил ключи в условленное место — под въездной настил гаража, после чего направился по дороге к шоссе, намереваясь поймать попутку. Можно было, конечно, отобрать у агентов ключи от «Понтиака», но связываться с оперативной машиной ФБР ему не хотелось. Проходя мимо машин, оставленных в лощине, он вынул пистолет и с удовольствием прострелил три покрышки сначала у полицейского«Крайслера», а потом у «Понтиака». Приятно было сознавать, что запас времени увеличивается. Корсаков пересек поле и бесследно канул в поток машин, мчавшихся по федеральному шоссе.

О смерти Эдвардса, последовавшей за ней перестрелке и бегстве Корсакова Джо Скаличе узнал той же ночью, а утром уже держал в руках выпуск «Кроникл» с жирно набранным извещением: «Наемник и международный террорист застрелен полицией в Южном Бронксе. Подробности в следующем номере». Джо, которому сообщили о том, что перестрелка как раз для .полиции закончилась скверно, а якобы застреленный террорист бесследно исчез, ощутил в душе легкую тень надежды и велел секретарше связаться с редакцией «Кроникл». Ничего отрадного ей там не сообщили: оказалось, что произошла ошибка и агент, передавший в редакцию сенсационное известие о гибели наемного убийцы, затем сам погиб, как и трое его товарищей, от руки этого самого убийцы. Впрочем, в редакции не слишком расстраивались из-за допущенной оплошности, полагая, что она лишь придаст пикантности последующим публикациям. «Кроникл» щедро приплачивала полицейским, допускавшим утечки информации, и потому сомневаться в ее осведомленности не приходилось. Надежда на благополучный исход дела рассеялась, и помрачневший Джо, выслушав доклад секретарши, молча указал ей на свой стол. Та уже хорошо знала этот жест, а потому нагнулась, изящным движением задрала юбку, спустила трусики и оперлась локтями о столешницу. Джо поднялся с кресла, обошел стол, пристроился к секретарше с тылу и отработанным движением овладел ею. Таким образом он привык успокаивать нервы после трудных переговоров, получения неприятных известий и во всяких подобных случаях. В особо неудачные дни ему требовалось до десятка успокоительных сеансов, так что, прибыв домой к жене он валился в постель, едва успев раздеться, и сразу же засыпал как убитый. Для поддержания постоянной готовности к успокоительной терапии Джо приходалось часто менять секретарш, так что имен их он не запоминал, да и лица помнил смутно, к тому же излюбленная им поза давала возможность видеть лицо помощницы только в профиль. Левой рукой Джо оперся о спину девушки, которая стонала и вскрикивала, изображая африканскую страсть, а правой дотянулся до телефона, снял трубку и набрал номер.

— Фрэнк? — спросил Джо по-английски, но тут же перешел на сицилийское наречие: — Немедленно приезжай ко мне. Надо посоветоваться, плохие новости... А если слышал, то мог бы и сам позвонить. Давай, жду.

Не прекращая колебательных движений тазом, Джо набрал следующий номер. Голос человека, поднявшего трубку на другом конце провода, он узнал и потому сразу же заговорил на диалекте:

— Чиро? Приезжай ко мне, надо кое-что обсудить. Да, по тому делу... Нет, все не так гладко, как ты думаешь. Работать надо, а не газеты читать! Давай, жду через час.