Он малость подался назад, а тут из кустов выскочили парни, сгребли его в охапку, рот заткнули, чтоб не кричал. «Ну, погоди же, итальянская обезьяна, я тебе задам!» — сказал Мила. Я попросила Милу не бить его и закрыла окно; правда, неплотно, не могла же я не посмотреть, что с ним будут делать... «Ну, Мила, говори, как теперь с ним поступить? И какой же это парень, сердце у него дрожит, как у зайца, словно в лихорадке!» — «Выпорем его крапивой», — сказал один. «Вымажем итальянца дегтем», — предложил другой. «Нет, это не годится!» —решил Мила. Томеш, держи его, а вы, хлопцы, айда за мной!» И они побежали куда-то. Но скоро вернулись снова, принесли ведро с дегтем и палку. «Снимите с него, хлопцы, сапожки и закатайте штаны», — распорядился Мила. Парни ретиво принялись за дело. Когда итальянец пробовал брыкаться, они унимали его, как непослушного стригунка: «Тпру, стой!... Не бойся, не подкуем!...» — «Мы только пятки тебе подмажем, чтоб сподручнее было бежать домой», — смеялся Мила. «По крайности здоровых запахов понюхаешь, — издевался Томеш, — а то от тебя разит какой-то дрянью, прямо дышать нечем». Ну, вымазали ему дегтем ноги по колено, словно новые сапожки надели; положили палку на плечи и к ней привязали руки. Итальянец хотел кричать, да Томеш закрыл ему рот рукой и сжал его, как клещами. «Таким лентяям, как ты, говорит, не вредно немножко поразмяться, а то и бегать разучишься», — «Ну, хлопцы, — сказал Мила, — свяжите теперь его сапожки и перекиньте через плечо; выведем жениха на дорогу, пускай отправляется восвояси!» — «Подождите, подарим ему цветочек, пусть все видят, что идет от девушки», — со смехом предложил Виткович и, сорвав крапиву с чертополохом, воткнул итальянцу в петлицу фрака. «Ну, теперь ты красавчик хоть куда, других подарков не жди, скатертью дорога!» — расхохотался Мила. Взяли они итальянца под мышки и молча выволокли из сада.

Через минуту Мила вернулся, подошел к окну и рассказал, как злился итальянец, удирая со своей палкой. «Но где же вы его выследили?» — спрашиваю у Милы. «Я, говорит, хотел пожелать тебе спокойной ночи, попросил хлопцев обождать меня у мельницы, а сам остался в саду. Вижу, с пригорка кто-то крадется, как вор, и пробирается к твоему окну. Разглядел я, кто это такой, вышел тихонько из сада и айда за хлопцами. Здорово у нас получилось! Думаю, теперь ему неповадно будет сюда ходить!»

Вчера-то я целый день смеялась. Как вспомню всю эту комедию — так и смеюсь. Но вечером зашел к нам ночной сторож Когоутек; он любит выпить и заглядывает к нам каждый день, а чуть напьется — выболтает все, что знает. Начал он нам рассказывать, как итальянец, вернувшись ночью домой, заявил, что какие-то негодяи его избили, и пошел расписывать и пошел — из мухи слона сделал. Якобы на него даже собаки кидались, такой он был страшный. А жена, мол, до самого утра мыла итальянца и скоблила, чтобы отстал деготь. Он дал им серебряный талер, чтобы они держали язык за зубами, и поклялся отомстить парням. Теперь я боюсь за Милу; говорят, итальянцы злые. А еще Когоутек рассказал отцу, что этот хлюст зачастил к Марианке, дочери управляющего, и родители прочат его ей в мужья; княгиня, мол, чужеземца любит и даст ему хорошее место в замке... Мила тоже хотел было наняться на год в замок работником, чтоб спастись от рекрутчины, а теперь вон оно как обернулось . . . Если итальянец наговорит на Милу, управляющий ни за что не возьмет его на службу; беда будет ... Как я обо всем этом подумала, меня и радовать перестало, что хлопцы его проучили. Правда, сегодня я видела хороший сон ... Да что с того! Что вы скажете, бабушка? .. .

– Парни не очень-то умно сделали, но откуда у молодых парней ум, если ко всему прочему замешалась тут любовь!... Мой Иржи тоже выкинул когда-то подобную штуку и здорово за нее поплатился.

– Как это, бабушка?

– Ну, мне сейчас недосуг, расскажу при случае. Мы уж и так заболтались, кажись, слышен топот, это наши едут. Пойдем! ... Я обмозгую все; может, что и придумаю, — пообещала бабушка, переступая порог.

Услышав голос Кристинки, дети выбежали в сени; Ян, получивший хорошеньких голубят, от радости обхватил девушку за шею так сильно, что на белой коже загорелась красная полоса. Он хотел было тотчас отнести их в голубятню, но Барунка остановила его.

– Папенька приехал! — закричала она.

Как раз в это время к Старой Белильне подошли мельник и лесник.

Очутившись среди дорогих друзей и горячо любимой семьи, с которой он так редко бывал вместе, Прошек совсем растрогался и, когда Барунка начала произносить приветствие, на глазах у него показались слезы. Увидев, что отец прослезился, а за ним заплакали мать с бабушкой, дети начали заикаться, путать слова и тоже заревели. Бетка и Ворша, слушавшие стихи, стоя у дверей, закрыли глаза синими передниками и зарыдали. Табакерка в руках пана отца вертелась, как мельничное колесо, лесник вытирал рукавом свой красивый охотничий нож (он был в парадном костюме), чтобы скрыть волнение. Стоявшая у окна Кристинка плакала, нисколько не стыдясь своих слез, пока мельник, подойдя, не стукнул ее табакеркой по плечу и не прошептал; «Не вздумай хныкать на моем дне рождения!»

– Вам, пан отец, только бы подразнить человека, — упрекнула его девушка и вытерла слезы.

С мокрыми глазами, но с радостным и спокойным сердцем подошел Прошек к столу, налил в бокал вина, провозгласил: «За здоровье всех присутствующих!» — и осушил его до дна.

В свою очередь гости выпили за здоровье хозяина, и скоро все развеселились. А счастливее Яника в этот день никого не было. Лесник подарил ему двух кроликов, пани мама огромный пирог, сдобренный всевозможными пряностями, которые он очень любил; от бабушки Ян получил одну из серебряных монет, хранившихся в холщевом мешочке на дне сундука, родители тоже сделали ему хороший подарок. После обеда в саду неожиданно появились княгиня с Гортензией. Прошек с женой и бабушкой, а за ними и дети выбежали их встречать. Гортензия привезла Янику книгу в красивом переплете, в которой были нарисованы разные звери и птицы.

– Я приехала посмотреть, как ты сегодня веселишься, Ян, — приветливо обратилась княгиня к своему конюшему.

– В родной семье и с добрыми друзьями всегда весело, ваше сиятельство, — отвечал Прошек.

– Кто у тебя в гостях?

– Мои соседи, ваше сиятельство, мельник с семьей и лесник из Ризенбурга.

– Не задерживайся же около меня, иди к своим гостям, я сейчас уеду.

Прошек поклонился, не осмеливаясь просить княгиню остаться, но бабушка по простоте душевной рассудила иначе.

– На что это похоже, отпускать дорогих гостей, не попотчевав пирогами! — заявила она. — Ступай принеси, Терезка, аппетит приходит во время еды. А ты, Барунка, сбегай за корзинкой, я нарву черешен. Не угодно ли вашей милости отведать сливок, а то, может, вина?

Ян и Терезка были в замешательстве, они опасались, как бы простое обращение старушки не оскорбило княгиню. Но вышло совсем наоборот. С приветливой улыбкой княгиня соскочила с лошади и, передав поводья Яну, села на лавочку под грушей.

– С удовольствием воспользуюсь вашим гостеприимством, — сказала она, — но я не желаю, чтобы вы забывали своих гостей. Пусть они выйдут к нам!

Терезка убежала, а Прошек, привязав лошадей к дереву, вынес из дома столик. Минуту спустя на пороге появился лесник и низко поклонился; мельник был в большом смущении, но когда княгиня спросила, как идут дела на мельнице, и приносит ли она ему барыши, пан отец почувствовал себя, как рыба в воде; он до того разошелся, что даже предложил княгине понюхать табаку. Сказав каждому что-нибудь лестное, княгиня приняла от Терезки кусок пирога, а от бабушки стакан сливок.

Между тем дети окружили Яна, который показывал им нарисованных в книжке зверей и птиц. Гортензия стояла рядом и, радуясь вместе с детьми, охотно отвечала на все вопросы.

– Маменька, поглядите-ка, наша серна! — крикнул сын лесника, Бертик, указывая на изображение серны; матери и дети склонили головы над книгой.