– Уж и не знаю, мужчины точно сговорились, все завели эту дурную привычку, — послышался в дверях голос хозяйки, до которой долетели слова бабушки.
– Не притворяйся, будто куренье тe6e не по вкусу, ведь сама приносишь мне табак из города, — шутил лесник, зажигая трубку.
– Эко дело, кого любишь, того и голубишь. А теперь начинай-ка свою историю, — распорядилась хозяйка, усаживаясь с веретеном возле бабушки.
– Я готов, слушайте.
Промолвив эти слова, лесник пустил к потолку первое колечко дыма: положив ногу на ногу, прислонился поудобнее к спинке стула и начал свой рассказ о Викторке.
6
Викторка — дочь крестьянина из Жернова. Родители ее давно умерли, а брат с сестрой живы и по сей день. Лет пятнадцать тому назад была Викторка девушка что ягодка: далеко окрест не найти было ей равной. Резва, как серна, трудолюбива, что пчелка, — лучшей жены и пожелать нельзя. Такая девушка, да еще с хорошим приданым, разумеется, не засидится в девках. О Викторке шла молва по всей округе, от сватов отбою не было. Иные из женихов нравились отцу с матерью, попадались и сыновья богатых хозяев, у которых нашла бы дочка, как говорится, дом — полную чашу. Но она никак не хотела этого взять в толк. Ей лишь тот был люб, кто лучше всех плясал, и обязательно под музыку.
Нет, нет, да и засверлит у отца в голове, что дочь слишком привередлива, и вскинется он тогда на Викторку, требуя остановить выбор на ком-нибудь из женихов; не то, мол, он сам выберет и заставит выйти замуж. Девушка принималась плакать, просила не гнать ее из родительского дома, говоря, что время еще не ушло, минуло ей всего двадцать лет и не нарадовалась она вольной волюшке: ведь один бог знает, кому она достанется, счастлива ли будет в замужестве. Отец в Викторке души не чаял и, слыша такие слова, смягчался; любуясь красивым личиком девушки, он думал про себя: «Можешь и повременить, для тебя женихи найдутся!»
Но люди судили иначе: шли толки, что Викторка чересчур горда и ждет, когда за ней приедут в золоченой карете; пророчили, что гордость до добра не доведет, кто долго выбирает, тот всегда ошибается, — словом, несли всякую околесицу.
В то время стояли в деревне на постое егери. И вот начал один из них заглядываться на Викторку. Идет она в костел — он за ней, в костеле станет как можно ближе и, вместо того чтобы смотреть на алтарь, с девушки глаз не спускает. Идет она накосить травы — он тут как тут. Короче, куда бы она ни пошла, всюду следовал он за ней как тень. Люди говорили, что егерь не совсем в уме: а Викторка, когда в кругу подруг заходила о нем речь, спрашивала:
– И чего этот солдат за мной ходит? Ничего не говорит, будто упырь какой. Боюсь я его. Встанет рядом — мне делается душно, от взглядов голова кружится ...
А глаза егеря ... глаза, по общему мнению, действительно не сулили ничего хорошего: ночью они будто светились, а черные брови, нависшие над ними, словно два вороновых крыла, срослись посередине, a это уж верный знак, что глаз у человека недобрый. Некоторые жалеючи говорили: «И боже мой, не виноват же он, что таким родился! Да и не на всех этот глаз силу имеет, чего же каждому бояться». Тем не менее соседки, чуть только взглянет солдат на детей, холодели от ужаса и торопились обтереть ребенка белым платком, а если на деревне у кого-нибудь дитя заболевало, обязательно говорили: «Его сглазил черный солдат!» В конце концов люди привыкли к хмурому лицу егеря, девушки уже начали поговаривать, что оно не казалось бы противным, если бы стало чуточку приветливей. Общее же мнение было таково: «Чудной человек. Бот весть кто таков и откуда: может быть, и не человек совсем . . . Лучше при встрече с ним перекреститься и сказать: «С нами бог, сгинь-пропади, нечистая сила!» Он ведь и не танцует, и не разговаривает ни с кем, и не поет. Лучше не обращать на него внимания. И думать о нем забыли. Да только это не помогло. Легко девушкам сказать — не обращать внимания! За ними-то он не бегал. Викторке же никогда покоя от него не было. Она уж не выходила из дому без надобности, лишь бы хоть на время спрятаться от всюду преследовавших ее глаз. Перестали радовать Викторку и танцы: всегда из какого-нибудь угла следил за ней сумрачный взгляд. Уж не с былой охотой шла она на посиделки, ибо знала наверняка, коли нет в горнице черного солдата, стоит он под окном; и срывается у девушки голос, рвется нитка . . . Измучилась она. Каждый видел, как изменились ее черты, но всем было невдомек, что виной тому черный солдат. Ведь все считали его блаженным и думали, что Викторка, не ведая, как избавиться от солдата, махнула на него рукой. Однажды Викторка сказала своим подружкам:
– Поверьте мне, девушки, если бы сейчас кто посватался ко мне, бедный или богатый, красивый или урод, тотчас бы за него пошла, лишь бы это был нездешний.
– Да что это взбрело тебе в голову? Дом родной надоел, что ли? Отчего ты так торопишься? Или ты нас разлюбила? — удивились девушки.
– Не думайте так обо мне. Не могу я в деревне оставаться, пока живет тут этот черный солдат. Вы не можете себе представить, как этот человек изводит и терзает меня своими преследованиями. Не в силах я ни спать спокойно, ни молиться: все чудятся мне его глаза, — со слезами жаловалась Викторка подругам.
– Боже мой, ну отчего ты не запретишь ему ходить за тобой? Отчего тебе не сказать, что видеть его не можешь и что он тебе, как бельмо на глазу! ... — советовали девушки.
– А разве я не пробовала? С ним то я, правда, не говорила, да и как с ним заговоришь, если он бродит за мной как тень и молчит. Я передала через товарищей.
– Ну, и он не послушался? — допытывались девушки.
– Где там! Сказал, что никто не имеет права ему приказывать, будет ходить куда хочет и к кому хочет. Впрочем, он ведь ни разу не заговаривал со мной о любви . . . Как я могу ему сказать, чтоб он за мной не ухаживал?. . .
— Вот невежа! — сердились подруги. — Много о себе понимает! Надо его проучить!
– Ну, с таким лучше не связываться, еще околдует, — предупредил кто-то более благоразумный.
– Тра-та-та!... Ничего он нам не сделает! Для этого ему нужно сначала заполучить что-нибудь такое, что мы носим на теле, а такой вещи ни одна не даст, да и от него ничего не возьмет, какие же тут страхи? И ты, Викторка, не бойся, мы всегда вместе с тобой будем ходить и улучим время, отплатим чертяке! — кричали смелые.
Но Викторка, боязливо озираясь, только вздыхала. «Сохрани меня, боже, от беды!» — думала она.
Слова, сказанные Викторкой подружкам, не остались втайне: они скоро разнеслись повсюду и дошли до соседней деревни.
Уже через несколько дней в дом отца Викторки заявился какой-то услужливый человек из другого села. Поговорили о том, о сем, вокруг да около; наконец, гость смущенно объяснил, что его сосед хотел бы женить сына, а сын рад бы взять Викторку — вот и попросили его быть сватом и разузнать, можно ли заводить разговор о помолвке.
– Обождите минутку, я спрошу Викторку; пусть сама вам и ответит. Что до меня, я знаю и Шиму и ею сына Тонду и не прочь с ними породниться: хозяйство у них справное.
Так сказал отец свату и пошел звать дочку в горницу, чтобы с ней посоветоваться.
А Викторка, как только услышала, что собираются ее сватать, говорит не задумываясь:
– Пускай приходят!
Отцу показалось странным, что она так быстро решилась, стал он ее допрашивать, правда ли, что она знает Тоника, а то нечего попусту людей за нос водить.
Но Викторка стояла на своем и утверждала, что Шимов Тоник ей хорошо известен, парень он славный.
– Обрадовала ты меня, — сказал отец, — а впрочем, делай как знаешь ... Значит, с богом, пускай приходят!
Лишь только отец направился проводить гостя, в горенку к Викторке вошла мать, перекрестила ее и пожелала счастья.
– Больше всего радует меня, что не попадешь ты ни к свекрови, ни к золовкам, а будешь сама себе хозяйкой — молвила она.
