К тому времени, как я кончил этот монолог, Тренхарн был уже на ногах, обрел здравый смысл и охотничий азарт.

— Да, это объясняет и феномен календаря! Моряки ведут счет времени.

— А может, это твоя Грета считает дни с тех пор, как вы расстались?

Тренхарн начал быстро спускаться со скалы. Я еле поспевал за ним. Он подгонял:

— Быстрее, Генрих! Сейчас мы с тобой возьмем ружья и мигом вышибем потроха из этой твари. И попросим Вильямса расчехлить гарпунную пушку.

Через час мы были уже на борту «Счастливчика» с полутора десятками матросов, вооруженных пиками, острогами И тяжелыми винчестерами. До вечера мы толпились возле бортов, разглядывая водную гладь бухты в бинокли или просто из-под руки.

С приходом сумерек суеверные моряки возроптали и заявили Вильямсу, что не намерены оставаться на борту этого плавучего склепа на ночь.

— Я же говорил вам, сударь, что моряки — парод суеверный, — проворчал Вильямс. И сам старый китобой не выказал желания остаться с нами.

Если Вильямс не скрывал своих суеверных страхов, то мне, человеку интеллигентному, они были не положены. Однако и ваш покорный слуга не пел от радости, когда Тренхарн предложил мне заночевать на «Счастливчике». Видимо, заметив мои колебания, он предложил провести ночь в его компании настолько насмешливым тоном, что отказаться — значило навек погубить в его глазах свою репутацию.

Мы устроились на ночлег в кают-компании, разложив на длинном столе матросские тюфяки. В салопе по обоюдному молчаливому согласию решили не курить и поэтому дружно выходили через каждые полчаса на палубу подымить сигаретой. И на палубе и внизу, в салоне, мы ни на минуту не забывали о цели нашего дежурства, нервы были напряжены, мы постоянно прислушивались к голосу океана, но ничего, кроме шума прибоя о скалы бухты, до нашего слуха не доносилось. Винчестеры наши были постоянно наготове.

И в бухте и на яхте все было спокойно. Но оба мы невольно вздрогнули, когда Тренхарн, пытаясь закурить, выронил из рук ружье. Стук металла о палубу разбудил в колодце бухты такое эхо, что нам показалось, словно со скал рычит на нас стая диких зверей. Луна ушла за тучи, и над морем стало совсем темно. Сейчас, наверное, над островом вставал туман, затянув горловину бухты. Вскоре на палубе находиться стало бесполезно, и мы спустились вниз.

В эти часы у меня было время, чтобы обдумать ситуацию. Я находился в постоянном ожидании чего-то страшного. Однако этот страх почему-то не имел никакого отношения к осьминогу из бухты. Я боялся чего-то другого, сам не знаю чего.

В таком состоянии не находишь себе места. Лучше всего — попытаться заснуть. Поэтому, когда Тренхарн вызвался дежурить первым, я не стал возражать и полез на стол, где меня ожидал жесткий матросский тюфяк. Тренхарн уселся на тот же стол, у меня в ногах, поставив между колен ствол своего винчестера. Он притушил газовый светильник на стене, и теперь мы дышали удушливым запахом страха в полумраке.

Постепенно меня окутал сонный дурман и пришел сон, который показался мне более ярким, чем любое из событий сегодняшнего дня. Мне приснилось, будто Тренхарн прислушался к чему-то и вскочил на ноги. Мгновением позже и до моих ушей долетел тот голос, который взволновал моего друга. Я услышал нежный призыв:

— Трен! Трен! — женский голос доносился из-за двери салона.

Мне приснилось, что я повернул голову и увидел в черном дверном проеме прекрасное лицо с лучистыми завораживающими глазами.

— Ангел, — прошептал я сквозь сон и тут же понял, что передо мной стояла невеста Тренхарна. А друг мой тем временем, положив винчестер у моих ног, уже протягивал к ней руки.

— Иди сюда! — снова услышал я ее голос. — Выйдем на палубу, не будем мешать спать Генриху!

Руки девушки обвились вокруг его плеч и они, еще раз оглянувшись на меня, вышли. Я услышал скрип ступенек и снова отдался стихии сна, успев почувствовать радость за своего друга.

Пробуждение было ужасным. С палубы донесся дикий вопль. Ничего не соображая со сна, я вскочил с тюфяка и, запутавшись в нем, скатился на пол. С полминуты я неподвижно сидел там, завороженный липким страхом, не в силах пошевелить даже пальцем. Но больше никто не кричал, и мое оцепенение постепенно ушло. Газовый рожок совсем погас, и помещение салопа было освещено лишь сочившимся из иллюминатора тусклым предутренним светом не взошедшего еще солнца.

Тренхарна в салоне не было, хотя ружье его лежало в ногах моей импровизированной постели. Я несколько раз окликнул друга, но ответом мне была только тишина.

Я выскочил из кают-компании и взбежал по трапу на палубу. В туманной полутьме я бегал по яхте, натыкаясь на аккуратно уложенный такелаж, умоляя Тренхарна отозваться. Мрачные скалы, нависшие над бухтой, злорадно повторяли за мной его имя, выкрикивая его разными голосами в туманной тьме, словно стая демонов дразнила меня, насмехаясь над моим страхом.

— Тренхарн! Тренхарн! Тренхарн! — кричало из сумрака эхо.

Я добежал до юта, заглянул в пустую рубку, выбежал на правый борт яхты и остановился передохнуть у поручней. Случайно бросив взгляд на воду, я почувствовал, как волосы зашевелились у меня на голове. Из воды на меня глядели бледные человеческие лица глазами, полными безысходной тоски. Я видел, как колышет вода их волосы, различал мимику. Должно быть, на мгновение я потерял сознание, потому что лица эти вдруг исчезли с волны, без звука, без всплеска. А главное — я увидел, что к «Счастливчику» направляется шлюпка со шхуны.

— К корме, заворачивай к корме! — слышал я встревоженный голос старого китобоя. Я добежал до места, к которому причаливала шлюпка и, перевалившись через поручни, рухнул прямо на головы гребцов. Я торопился потому, что мне показалось, будто слышу чьи-то приближающиеся шаги.

— Ну, сударь, вы уж слишком… — недовольно сказал Вильяме, потирая ушибленное предплечье.

— Отчаливайте! Отчаливайте! — закричал я в ответ, выхватывая у одного из матросов весло.

— А как же мистер Тренхарн? — недоумевающе спросил Вильямс.

— Он мертв! — почти провизжал я. — Отчаливайте, отчаливайте скорее. Не медлите, ради бога, или нам всем придет конец!

В эти мгновения я благословлял суеверие моряков, которые, заразившись моим страхом, налегли на весла, не дожидаясь, пока их капитан задаст мне все вопросы. Через несколько секунд мы отошли от «Счастливчика» на добрый десяток метров. Здесь мы развернулись в сторону своей шхуны и невольно чуть сбавили темп.

Я бросил взгляд на яхту. Над поручнями левого борта я различил верхнюю половину стоящей там женщины. Прекрасное лицо с тонкими нежными чертами смотрело прямо на меня невыразимо печально. Я узнал невесту Тренхарна, увидели ее и матросы. Они бросили грести, недоуменно переглядываясь.

— Значит, вы все-таки отыскали леди, — недовольно проворчал Вильямс. — Не кажется ли вам, сударь, что не по-джентльменски…

И в это мгновение, так и не закончив фразы, старый китобой закричал. Закричали матросы. Закричал и я, потому что женщина протянула к нам руки…

Нет, не руки — щупальца с бескостными беспрестанно переплетающимися когтистыми пальцами.

Я отшатнулся, соскользнул спиной вперед со скамьи и ударился затылком о дубовый борт шлюпки.

Последнее, что я услышал перед тем, как потерять сознание, был хриплый от ужаса голос старого китобоя.

Вильямс кричал матросам:

— Шевелись! Шевелись! ШЕВЕЛИСЬ!..

Тяжёлое безмолвие наполняло просторные залы и богато меблированные комнаты резиденции Джадсона Макмастерса, простираясь даже на бархатные газоны, обсаженные кустарником дорожки и пятна солнечного света от лучей, пробивавшихся сквозь кружевную листву раскидистых вязов и тенистых клёнов.

Биггз тенью скользил по комнате больного, изо всех сил стараясь занять себя хоть чем-нибудь и поминутно бросая быстрые, тревожные взгляды на массивную фигуру под белыми простынями. В комнате стоял запах лекарств и лихорадки, на небольшом орешниковом столике у кровати охваченного жаром спящего ждали своего часа бутылочка семейной микстуры, стакан и коробка с порошками. На стене над столиком у изголовья кровати висел маленький написанный маслом портрет Наполеона.