Герман был человеком смекалистым и сразу догадался, что я дома.

Голос его был пьян и томен.

— Подруга звонила с телефона молодого человека.

Я положила телефон на тумбочку, поставив на беззвучный сигнал. Решила, что уснуть сейчас самое то — или, по крайней мере, сымитировать этот самый сон.

Ложь во спасение одного губит другого. Все зависит лишь от того, по какую сторону лжи тебе посчастливилось очутиться! И ни Ватсон, ни Шерлок — только самому спасаться, а чаще самой…

— Думаешь, я не чувствую, когда ты врешь, — сонно сказал Макс, садясь на край кровати. — Мне Ника все рассказала, а ты вон ее утешать бегала…

— Но у меня же ничего с ним не было.

— А какого черта ты знакомишься с «кем попало»?

— Он не «кто попало»!

— А телефон зачем надо было давать и беседу поддерживать? Не будет человек в ночи звонить девушке, если та не дала повода.

— И если ты думаешь, что я посажу себя в клетку, живя с тобой, то ты ошибаешься.

— Я просто не хочу, чтобы моя женщина вела себя как шлюха, вот и все.

Макс четко расставил приоритеты словом «шлюха».

Я решила не спорить.

И, проглотив обиду, как снотворную пилюлю, уснула младенческим сном.

Утром я проснулась, когда Макс уже уехал. Громко включила Lara Fabian и пела, не зная французского. Мне можно.

Пока не раздался звонок от мамы:

— Ты как там? Нормально? Интеллигентно скушала новость?

— Какую новость?

— Значит, спокойно. Значит, тебя совсем не раздражает, что он сделал Нике такой подарок?

— Какой, к черту, подарок? Мам, прими антипохмелин, что случилось?

Мама поняла, что передала мне новость явно зря. Я сразу вспомнила, что Макс подарков не делает, и поежилась.

— Он ей танцевальную студию открывает. Уже даже помещение нашел, деньги вложил — она персонал подбирает. Хочешь пойти к ней администратором?

Если бы я была беременна, то на этих словах у меня вполне мог случиться выкидыш.

Меня не ставят в известность, и я чувствую себя дурой. И даже если бы со мной советовались по этим вопросам, то я все равно ощущала бы себя полной идиоткой. Такая статистика состояний.

— Хочу! — ответила я.

Повесила трубку.

Почистила зубы третий раз за утро.

И на маршрутке, такси и других перекладных поехала продавать свой Blackberry, чтобы расплатиться с частным детективом. Конечно, я могла снять деньги с кредитки Макса, но я слишком боялась вопросов. Он задает их так проникновенно и чувствует ложь, как облизанный палец направление ветра. Который с моря дует и беду нагоняет.

Нечто походящее на порно из раздела «анимэ» не покидало меня последние несколько минут. Вот она интернеторизация общества — когда эротические фантазии начинают иметь расширение mpeg.

Я люблю думать о сексе в общественном транспорте. Это придает шарма и очарования. Некоторый эксгибиционизм засекреченных мыслей.

Иногда мне начинает мерещиться (креститься, как вы понимаете, я пробовала, но не помогает), что любовь, та, о которой слагают песни, абсолютная, толкающая на дуэли и наполеоновские планы, возможна только без права обладания человеком.

Получив такого рода полномочия, мы теряем жажду жизни и в пресыщении ищем забавы, другим словом — извращения.

Я подъехала раньше на тридцать минут. Впервые за долгую и продолжительную историю нашего с МММ общения (который дал мне гигабайты спокойствия) по телу бежал невроз, немного дергался глаз, руки чуть холодели и съежились, ропотно давая сосудам проявить себя на коже.

Я тонкокожий человек — потому и невротичка.

Бывает так — ты стоишь возле памятника Энгельсу, на перепутье миров, глядя на Кремль вдалеке, на храм Христа Спасителя, чувствуя дыханием речной воздух набережной и запах из прошлого — запах шоколада и «Красного Октября», этого аромата уже давно нет — а ты его ощущаешь. И тут помимо просто города этого аромата ты замечаешь толпу, ты не ощущаешь себя ее частью. Столько людей? А есть ли души? И какого размера должно быть небо, чтобы все мы там поместились? И если мы не можем найти свою вторую половинку в городе, когда у нас есть телефон, Интернет и ареал обитания, то что будет там? Неужели там будет в сто раз больше одиночества? Во сколько раз небо больше Москвы? В вечность. Ни больше ни меньше.

До приезда Василия Ивановича оставалось двадцать пять минут.

Я чувствовала себя обнаженной. Так странно многим людям снится, что они оказываются голыми на улице — мне пока ни разу. К чему бы это?

Соседи по лавке открыто обсуждали закрытие книжного на углу — что уже отгородили часть зала, скоро совсем мало книг останется, говорили о Вишневском — разговоры были банальны, но миролюбивы. Вокруг слонялись голуби, то взлетая, то продолжая свой незамысловатый крестный ход. Некоторые из них, не стесняясь, подходили к людям с вопрошающим выражением глаз, — привыкшие, что старички да старушечки достанут из хозяйственной сумки полиэтиленовый пакетик многоразового использования и начнут кормить остатками собственного хлеба, без жалости и сожаления прощаясь с едой.

Меня передернуло от этих мыслей. Нет, это все происходит в параллельном мире.

Я хочу есть. Как в детстве, когда выходишь в парк кормить уток — больше всего на свете хочется макнуть кусок булки в молоко и рассасывать прямо во рту.

Голуби подбирались все ближе. Потом их что-то спугнуло… Я не услышала ни звука среди уличной какофонии происходящего. Они разом упорхнули, еще более обнажив осень, да что там осень — начало ноября, перед глазами.

На телефоне была утренняя sms от Макса: «Если ты в Москве — подъезжай в „Вертинский“ — пообедаем, у меня там по работе встреча в два, к трем жду», поэтому я и назначила Василию Ивановичу встречу здесь. А Максу ответила «ок».

Все знают эти отвратительные слова — «ок», «хор», «норм», так пусто и звонко от этого, что даже голуби оставили меня. Я хотела дождаться момента свободы и пойти в сторону набережной.

— У нас с тобой глаза цвета Москвы-реки, — написала я Другу из Бронкса.

— Такие же грязные? — переспросил он.

— Нет, такие же родные.

Вдруг я обнаружила на своем плече экскременты одного из покинувших меня голубей.

— К деньгам, — констатировала действительность. Этот факт синхронно подтвердили мои соседи по ситуации.

Пятидесятилетний смуглый мужчина, с глубокими прокуренными морщинами, он ел мороженое, и было понятно, как этот новомодный вкус пломбира его обременяет, но он ел, пытаясь из крохотных наслаждений, как из пазла, собрать одно большое прошлое.

Его пальто было смятым в изгибах, в некоторых складках затаился пепел, а в кармане льготный билет, вряд ли по инвалидности, за спиной багаж опыта, ценность которого — воспоминания.

События. Осознание. Смирение. Воспоминания. И как ни странно, в любом из случаев ностальгия.

Макс вышел из машины и направился в сторону злачного ресторана «Вертинский», постоял около входа полминутки, из соседней машины вышла Ника, точнее выпрыгнула с помощью костылей. Ей сменили гипс — и поскольку травма была на левой ноге — она умудрялась водить.

Я не выдержала и позвонила Максу:

— Прости, что снова мешаю тебе, как там твоя встреча по работе?

Я смотрела, как он нежно поцеловал ее в щеку. И, поддерживая, повел внутрь.

— Хорошо, вот только подъехал, сейчас своего финансиста жду.

Сказать ему «ты лжешь»? И потерять? Это не компромиссы. Это чужое бесчувствие в твою сторону.

Подавленные приступы одиночества хуже толпы перед сломавшимся эскалатором, хотя второго я не видела лет десять. Отпразднуем день рождения этому одиночеству.

У меня передозировка лицемерием.

Макс спустя пару минут снова оказался в поле моего зрения — он вышел что-то забрать из машины. Хлопнул дверью с такой силой, что голуби, мигрировавшие в ту сторону, снова разлетелись, кто куда.

Я закрыла глаза, а когда открыла, его уже не было. Идеальный мужчина может только присниться.

По губам меня била осень. По чувствам близость. Зимы.