Мне не спалось. Но впервые за долгое время я не думала о жизни и смерти и не придумывала себе страшные болезни, принимая аллергический прыщ за экзему.

Около восьми утра я не выдержала и встала. Побродила по квартире, взяла Фиму и пошла гулять. Мы долго искали клумбочку побольше, чтобы покакать, в результате остановились на зеленом коврике у входа в магазин — к такой траве привыкают собаки, живущие на Остоженке.

Я вернулась домой.

Долго думала, можно ли зайти утром в спальню к маме, когда у нее есть молодой супруг. Потом подумала, что ничем из раздела гениталий меня удивить не возможно, и приоткрыла дверь.

Эмиль спал один.

Где же мама?

Я прошла по коридору до кабинета.

На разложенном кожаном диване спала мама, укрывшись пледом. Солнце пробивалось в незашторенные окна.

— Мам, давай продадим квартиру и купим огромный дом. Нам с Фимой негде гулять.

— Милая, — сказала он, потирая глаза и открыв один из них ровно наполовину. — Ну кто же будет этим заниматься, это тебе не стеллаж новый купить. Давай поспим еще?

— Мам, расскажи мне про Макса, все, что ты знаешь! Иначе я не усну и превращусь в девочку из фильма «Звонок».

— А я злой мамой, которая кричит: «Я тебя породил, я тебя…» — Она забыла конец предложения и решила изобрести свой: — Хочешь, я тебя завтраком накормлю?

— Хочу!

— Тогда иди готовь, а я тебя буду кормить с ложечки.

— Почему, мне кажется, если я его увижу, то разочаруюсь? Может, все дело в стрессе и вегетососудистой дистонии?

— Да нет, все намного проще — ты просто дура. Это все объясняет.

Мама закурила тонкую вкусную сигарету, дала мне затянуться, я легла рядом с ней — обняла ее. Первый раз за пять лет.

— Почему ты не спишь с Эмилем?

— Не захотелось сегодня. Не умею засыпать рядом с одним мужчиной и думать о другом. Моральное блядство в этом доме недопустимо.

— А как же правила касательно мата?

— Ты помнишь, как отец матерился? — Мама засмеялась в голос. — Он только гостям говорил, что забывает мат, выходя из театра, а на самом деле — иногда такое говорил, что я едой кидалась. Один раз кинула в него куском цветной капусты. Было очень смешно. Ты помнишь?

— Забыть все пытаюсь.

— Зачем?

— Так ведь помнить — это так больно. Вот говорят, не плачь по тому, что ушло, а радуйся тому, что это было. Это слишком сложно для таких, как я!

— Почему ты считаешь себя особенной? Хотя что я спрашиваю, в Лондоне все считают себя особенными — вся жизнь там состоит в том, чтобы стать как можно более уникальным, в то время как здесь все метят под одну гребенку. Как же все надоело!

— Мам! А расскажи мне про Макса. Все, что ты знаешь.

— Да я толком ничего не знаю. Одно время мы часто виделись у Брушевских, почти каждые выходные я ездила пообщаться с Нонной — ты помнишь, я все время уезжала. Он тогда снимал дом по соседству. Сначала снял на лето — потом решил, что и зимой неплохо, решил, что как закончит ремонт во второй квартире, начнет строительство дома.

— Я была там.

— У Брушевских? Конечно была, но строит он не там.

— Да нет, я была у него в новом доме.

— В ту ночь, что ли?

Мама перевернулась на бок и посмотрела на меня достаточно сурово, задавая свой вопрос, на который у меня не было желания отвечать.

— Пошли зубы почистим. А лучше давай продадим эту квартиру и построим дом, — настаивала я на своем.

— Зубы почистим. О доме вопрос закрыт. Просто тебе понравился мужчина, вот тебе и захотелось быть на него похожей. Это пройдет. Через недельку. Пошли потренируемся.

В соседнем доме открылся спортклуб, где у нас (у них, постоянное это «у них», я с ними без году неделю и имею прав не больше, чем лабрадор Фима) семейная карта. Мы пришли вместе с мамой, где она раз сто повторила врачу о моем диагнозе на почве стресса из-за смерти отца. Да плевать мне на ваше странное слово «тахикардия».

Хотя признаюсь, в кардиозале меня всегда настораживают эти циферки — от 110 до 140… Пульс возрастал. Такое странное чувство, что внутри тебя нечто отбивает чечетку, и ты не совсем контролируешь ритм, однако йоги говорят, что всем, сердцем и прочими органами, реально управлять, мне на это очень хочется ответить как в том ужасном анекдоте «Дамочка, вы бы хоть за пиздой последили».

Мы с мамой встали на соседние беговые дорожки. Шли в одном ритме, поглядывая на плазменные панели с новостями.

— Что у вас с Максом было, рассказать не хочешь? — давила на свое мама. — Никогда не думала, что буду с дочерью обсуждать мужчин своего круга.

— Ничего. Просто секс. Утром он довез меня до метро, и я вернулась домой. А кто такая эта Ника его?

— Насколько я знаю, он ее очень сильно любит, относится к ней безумно трепетно. Расскажу тебе одну историю. Только никогда и никому — это что-то вроде сплетен. Нику он практически подобрал, она девушка из очень бедной семьи — он помог ей во всем, вырвал ее из того злачного круга. Она балерина. До сих пор танцует. Может, поэтому за эти почти восемь лет у них так и не появились дети.

Я сразу провела ассоциативную линию к Другу из Бронкса и его Женьке. Правду говорят — все мужики одинаковые. А бабы дуры!

— Она очень красивая, — высказала я маме свое впечатление от Ники.

— А мне не нравится — вобла какая-то, на рыбу похожа — видела такие рыжие в ресторанных аквариумах плавают, брррр. Мы лучше.

— Откуда ты все это знаешь пор него?

— От Нонны. Тот еще информатор. Но после того, как он съехал из того дома, о нем ничего не слышно. Так забавно было — когда Ника была на гастролях, он часто бывал с нами по выходным, шутил, был очарователен и безумно приятен. Я влюбилась в него того. Но стоило ей вернуться — он становился каким-то мрачным и нервным. Хотя отношения у них были хорошие.

Я и сама не заметила, как пульс перестал скакать — я стабильно остановилась на ста двадцати сердечных хуках в минуту.

— Я не боюсь вас, показания пульса на тренажере. Я же просто хочу танцевать. Одна. Потому что я счастлива! — закричала я на тренажер.

Мама настоятельно попросила меня больше не разговаривать при ней с неодушевленными предметами. Стыдно ей. Краснеет.

А все оттенки красного дамам в районе сорока не к лицу.

Температура была в норме — 36,6 за бортом. Никогда не могла понять, почему человеку так некомфортно быть одной температуры с воздухом?

Жара нахлынула внезапно, как сказала мама. А поскольку английские дожди в мой чемодан не уместились, то температура лишь росла с моим появлением.

Мы вернулись домой. Эмиль как раз пришел в себя и извинялся перед мамой.

Они покричали еще полчаса друг на друга.

Я сквозь сон слышала, как они ушли. Дверь щелкнула. Я снова погрузилась в мутное зарево мыслей.

Меня разбудил Друг из Бронкса, который сказал, что со мной хочет познакомиться Евгения.

Я открыла им дверь в пижаме, с размазанным по лицу выражением обиды на раннее пробуждение. Около десяти часов вечера.

Если честно, от той Жени — сморщенной и забитой в угол серой мышки, осталось только название. Передо мной стояла высокая блондинка с длинными прямыми волосами, достаточно худая — тех щек, которые я видела на фотографиях, обнаружено не было, одетая с иголочки — не могу сказать, что дорого или суперстильно, скорее взято самое неброское и не столь кричащее и скомпоновано между собой. Она была очень хорошенькая, не глянцевая фарфоровая красавица, а очень хорошенькая!

Пока Женя мыла руки, а я ставила чайник, Сашка на удивление цинично произнес:

— Посмотри, что я сделал! Как тебе произведение искусства?

— Ты считаешь, что девушку можно взять и слепить, и тебе не стыдно вот так об этом говорить? — моему возмущению не было предела.

— А почему нет, если это МОЯ женщина?

— Странное потребительское отношение к людям у тебя возникло.

Женька вышла из ванной, такая радужная и молчаливая. Она улыбалась. Вот объясните мне логику: сначала кричать, что не разрешает разговаривать со мной по телефону, а потом приходить ко мне в дом и улыбаться как ни в чем не бывало? Если честно, логика и вправду железная.