Математик требовательно протянул руку
— Дайте сюда папку.
— Зачем?
— Должен же я знать, в разрушении чьей жизни меня обвиняют.
— Здесь свидетельства не против вас, а против Ледфилда!
— Как это понимать, сэр? — повысив голос, спросил Дориан, — Вы, на глазах у суда и у миллионов телезрителей, которые сейчас находятся перед экранами, обвиняете меня в том, что я низвел до скотского состояния более двухсот человек. Но когда я хочу узнать, что же это за люди и чем я им повредил, вы прибегаете к нелепым уверткам. Шутки кончились. Дайте мне папку, или я немедленно попрошу суд возбудить дело о клевете, и будьте уверены, я вытрясу из вас и вашего фонда все, до последнего цента!
— Мистер Остенбрю, — вмешался судья Морн, — требования мистера Чизвика вполне обоснованы и я настоятельно рекомендую вам дать ему возможность ознакомиться с вашей папкой.
Остенбрю поджал губы и положил папку на стол.
Дориан мгновенно вытащил оттуда бумаги и привычно разложил их веером. Всего минуты три он смотрел на них. Затем, отойдя от стола, прошелся туда-сюда по залу, заложив руки за спину. Только после этого заговорил:
— Леди и джентльмены! Чтобы не называть имена людей, чьим бедам посвящены эти бумаги, я прибегну к аналогиям. Когда эскимосам, аборигенам нашего Севера, жившим в ужасных, с нашей точки зрения, условиях приполярного холода и первобытной нищеты, дали современное комфортабельное жилье, инфраструктуру и хорошо оплачиваемую работу, их уклад разрушился, семьи распались, общественная жизнь потеряла привычный смысл. К эскимосам я еще вернусь, а теперь…
— Свидетель, позвольте вас прервать! — воскликнул Стилмайер и, обратившись к судье, добавил, — Ваша честь! То, что сейчас рассказывает мистер Чизвик, не имеет никакого отношения к делу! Я прошу…
Судья Морн жестом остановил его.
— Прокурор, напоминаю, что именно вы подняли вопрос частного обвинения, которое мы сейчас рассматриваем. Нежелательно, чтобы впоследствии суд упрекали в недостаточном исследовании обстоятельств дела. Суд считает здесь уместной свободную дискуссию, и эти двое будут говорить столько, сколько сочтут нужным. Продолжайте, Дориан.
Математик с достоинством поклонился.
— Благодарю вас. Теперь случай из моего опыта. На одном моем летнем семинаре некий юноша слишком энергично вертелся. Предметом его беспокойства была юная леди, чья одежда состояла лишь из коротких штанишек и двух лент, расположенных на манер подтяжек. Как обычно в таких случаях, я пошутил, что симпатичная фигура, которую он столь увлеченно изучает, хотя и достойна всяческого внимания, но не является предметом сегодняшнего занятия. Реакция юноша была парадоксальной: он пришел в сильнейшее возбуждение, покраснел, вскочил и, переворачивая мебель, бросился вон из аудитории. Позже у него возникли серьезные проблемы, и он покинул университет. Причина была такова: Юноша воспитывался в семье со строгими пуританскими нравами и получил среднее образование в школе с раздельным обучением полов и другими архаичными правилами того же рода. В результате, университетская раскованность жизни стала для него источником психической травмы.
— А почему вы, профессор Чизвик, позволили студентке присутствовать на занятиях в таком вызывающем и оскорбительном виде? — спросил Ной Остенбрю.
— Не понимаю вас, — сказал Дориан, — из чего вы заключили, что ее вид был вызывающим и оскорбительным?
— Но вы же сами описали, как она была одета!
— Да. И как же из этого следует ваш вывод?
Остенбрю ненадолго растерялся, затем, вновь обрел уверенность и язвительно спросил:
— А разве не вы сказали о психологическом срыве, который испытал от ее вида хорошо воспитанный юноша?
— Леди была одета нормально, но юноша был воспитан отвратительно. Вид обнаженного участка женского тела вызывал у него острую реакцию, которую он считал порочной.
— Ах, вот как, — произнес Остенбрю, — интересно, что бы вы сказали, если бы ваша жена или дочь появилась в общественном месте в подобном виде.
— Наверное, пару комплементов, — ответил Чизвик, — я всегда так делаю.
— То есть, вы позволяете своей жене и дочери одеваться, как шлюхам?
Математик посмотрел на своего оппонента, как на экзотическое насекомое, и произнес:
— Это важный вопрос. Для мистера Остенбрю шлюхой является любая женщина, чья грудь не полностью прикрыта одеждой. Для исламского фундаменталиста — это женщина с неприкрытым лицом. Для бушмена-киали — женщина с необрезанным клитором. Все эти трое дикарей, в сущности, очень похожи…
— Вы назвали меня дикарем? — покраснев от гнева, перебил его Остенбрю, — что вы себе позволяете… Вы ответите за это!
— Да, — подтвердил Чизвик, — вы назвали шлюхами мою жену и приемную дочь, а я назвал вас дикарем, и позже мы разберемся, кто и за что ответит. А в связи с вашей репликой и вашими бумагами мне вспоминается такой случай. Отец 19-летней студентки обратился ко мне, как к одному из старших преподавателей кафедры, в связи с проблемой: его дочь со скандалом ушла из дома. Я попросил его зайти завтра и переговорил с юной леди. Оказалось, отец нанес ей побои за игру в аморальных, по его мнению, любительских спектаклях в студенческом театре-студии. На второй беседе этот господин прочел мне лекцию о библии и отцовском долге. Я в ответ предложил ему написать обязательство не применять все это к дочери. Он согласился, поскольку альтернативой для него был арест за истязание и год тюрьмы, как минимум. Информированный полицейский офицер уже ждал в приемной. Затем я потребовал, чтобы он зачитал это обязательство своей жене по телефону в присутствие полицейского офицера…
— Но это шантаж! — возмутился Остенбрю, — вы шантажировали несчастных родителей, вы под угрозой насилия заставили их отречься от своей религии и от своих прав на ребенка!
Чизвик несколько раз утвердительно кивнул, а затем обратился к залу.
— Леди и джентльмены, только что прозвучала фраза, которая многое объясняет. Речь идет о позитивном насилии, защищающем цивилизацию НТР. Принцип НТР: каждая личность принадлежала самой себе и более никому. Это не либеральный каприз, а необходимое условие личного творчества. Любой творческий акт может стать импульсом для нового направления в науке и технике, колоссально обогатить все общество и каждого его члена. Кто подавляет личность, тот грабит общество. Запреты должны сводиться к минимуму, необходимому для поддержания технического порядка. На эту тему имеются разумные законы. Если родители считают, что ребенок это их вещь, если муж считает, что жена это его собственность, если религиозный или политический лидер заявляет права на общество, как на стадо скота, то общество должно применять к подобным деятелям позитивное насилие. Именно это было сделано полицейским офицером и мной в данном случае и должно делаться всегда. Оппонент, вероятнее всего, заявит, что такой подход подрывает традиционную нравственность, разрушает сложившийся семейный уклад и противоречит каким-то библейским принципам. Тут я возвращаюсь к своему примеру с традиционными эскимосами. Их обычаи и нравы, их семейный и общественный уклад, подобно библейскому укладу, сложился в первобытную эпоху. Он, конечно, ценен в этнографическом смысле, но полностью несовместим с обществом НТР. Семьи или общины с таким укладом не способны жить в современном технологичном мире…
— Я протестую! — это поднялся с места прокурор Стилмайер, — свидетель теперь уже совершенно без повода оскорбляет религиозные чувства присутствующих.
— Почему-то я этого не заметил, — задумчиво произнес судья Морн, — в чем состояло оскорбление?
— Вы не слышали, как он сравнил христиан с эскимосами?
