— Что ж, попробуем заняться интерпретацией, — с улыбкой сказал Лейв, — Если я переведу слово «блуд», как занятие любовью без регистрации брака, а словосочетание «языческое капище», как место для ритуалов религий, не связанных с библией, я не ошибусь?

— Ошибетесь. Та мерзость, которую вы называете «занятие любовью», не имеет к любви никакого отношения. Это ее противоположность, это низость и грязь…

— Пусть будет занятие сексом. Тогда вы согласитесь с моим переводом?

— Да!

— То есть, — продолжал Лейв, — если мужчина и женщина, не состоящие в браке, займутся сексом в месте, где совершаются ритуалы небиблейской религии, вы сочтете их действия несовместимыми со справедливыми требованиями морали?

— Да!

— Независимо от каких бы то ни было сопутствующих обстоятельств?

— Да! И если вы этого не понимаете, то вы…

— Ответ понятен, благодарю вас, — перебил Лейв и повернулся к судье, — ваша честь, могу ли я воспользоваться техническими средствами и продемонстрировать суду короткий видеоролик, относящийся к обсуждаемому вопросу? Он на этой флэш-карте.

— Пожалуйста, если считаете это необходимым… Прошу техническую службу выполнить демонстрацию записи, предоставленной мистером Ледфилдом.

…

Ролик был включен без звука, а Лейв начал комментировать.

— Вы видите на экране фрагмент новозеландской экранизации исторического романа Арно Бранда «Берег нашей свободы». Фильм признан лучшей антивоенной лентой прошлого года, удостоен приза зрительских симпатий и премии «Самая чистая любовь» открытого международного фестиваля кино. Фильм рассказывает о Саламинском морском сражении 480 года до н. э., в котором афиняне отстояли свободу и демократию. В центре сюжета не действия полководцев и политиков, а искалеченные войной жизни двух простых людей: младшего офицера флота и юной девушки из семьи ремесленника. Вы как раз видите их на экране. Эти двое случайно встретились на берегу, накануне выхода флота к острову Саламин. Ночь любви в храме Афродиты Киприды это последний подарок судьбы. Обоим не суждено пережить эту войну… Вообще, фильм очень грустный и…

— Тут что, фестиваль порнографии? — нервно перебил его Холлторп, — С какой стати вы показываете нам эту мерзость?

В ответ из середины зала громко прозвучала короткая реплика: «мудак».

— К порядку! — сказал судья, ударяя молоточком, — мистер Холлторп, суд не давал вам слова. Мистер Ледфилд, вы намерены сказать что-либо по существу, или будете читать нам лекции по киноискусству?

— Позвольте, ваша честь, задать вопрос заявителю… Мистер Холлторп, я правильно понял, что вы оцениваете только что показанный фрагмент, как порнографию и мерзость?

— Да!

— И вы считаете, что демонстрация этого фрагмента несовместима со справедливыми требованиями морали?

— Да!

— Но как вы объясните, что и весь фильм, и этот фрагмент заслужили симпатию зрителей? Ведь зрители это общество, а кто, как не общество, является носителем представлений о морали и справедливости?

— Общество развращено такими, как вы, Ледфилд! — заявил Холлторп, — оно отравлено теми помоями, которые каждый день льются с экранов! Общество приучили жить в мерзости, а блуд шлюхи с матросом считать образцом для подражания. «Самая чистая любовь», надо же… Из-за таких как вы, Ледфилд, общество погрязло в скотской похоти. А вы теперь ссылаетесь на одобрение этого общества, чтобы и дальше заколачивать деньги на людских пороках. От вас воняет, вы гниете заживо. Вы и те, кто смотрит ваши мерзкие фильмы, в которых люди совокупляются, как свиньи. Так что не говорите тут нам об одобрении общества, такое одобрение не оправдывает вас и вам подобных!

Лейв в недоумении развел руками.

— Наверное, я чего-то не понимаю. С одной стороны, заявитель обращается к обществу, представленному в суде коллегией присяжных, а с другой стороны, называет общество скотами и свиньями, неспособными судить о морали. Скажите, мистер Холлторп, если общество не обладает моральными представлениями, то кто же ими обладает? На чьи моральные представления вы ссылаетесь?

— На представления, прекрасно известные любому нравственно вменяемому человеку.

— Вот как? А имя этого «любого человека» случайно не Дольф Холлторп?

В зале послышались смешки. Судья взялся за молоточек, но передумал. Лейв продолжал:

— Понимаете, мистер Холлторп, ссылка на абстрактного «любого человека» никак не может быть аргументом. Вот если бы вы сказали, что ваше мнение о морали разделяют 51 процент граждан, это был бы аргумент, его можно было бы проверить, например, через статистику опросов общественного мнения, или…

— Моральная чистота всегда достояние меньшинства, — перебил Холлторп, — Только пример достойнейших побуждает массу к нравственному росту. Апостолы Христа тоже когда-то были в меньшинстве.

— Вот как? — задумчиво произнес Лейв, — Вы хотите сказать, что сейчас апостолы Христа в большинстве? Что общества состоит в основном из них?

Шутку оценили. Зал взорвался смехом, хлопками и свистом. Судья Морн вынужден был прибегнуть к молоточку, чтобы добиться относительной тишины.

— Мистер Ледфилд, я попрошу вас не устраивать балаган, здесь суд, а не ярмарка.

— Прошу прощения, ваша честь, но заявитель излагает настолько новаторские концепции в сфере социологии…

Зал опять залился хохотом.

— Мистер Ледфилд, — строго сказал Морн, — еще одна шутка такого рода, и я оштрафую вас за неуважение к суду.

— Простите, ваша честь. Я только хотел объяснить заявителю, что статья 211, которую мне инкриминируют, карает за демонстративное нарушение моральных норм, фактически регулирующих жизнь большинства граждан. А за несоответствие религиозным идеалам заявителя закон не карает. Это ведь так?

— Это так, — подтвердил судья, — и это очевидно.

— Тогда я не вижу, на чем основаны обвинения, которые выдвигает против меня заявитель.

— Вы не видите! — взорвался Холлторп, — скотоложество! Сношения с какими-то фейри! Да еще с механизмами! Блудить с механизмами, это неслыханно!

— Да, мистер Ледфилд, — вмешался Стилмайер, — мне бы очень хотелось знать, как вы оправдаете эту рекламу секса… хм… между человеком и металлическим механизмом, а также между человеком и какими-то сказочными монстрами. Это не просто аморально, это какое-то запредельное извращение.

Лейв повернулся к судье:

— Ваша честь, позвольте мне опросить двух свидетелей. Это позволит ответить на вопросы прокурора.

— Кто они?

— Первая — Джоанна Ши, второй — Дориан Чизвик. Они оба находятся в зале.

… Даже самая удачная девушка-ковбой из голливудских вестернов выглядела бы на фоне мисс Ши чем-то вроде Золушки. Дело было не в брутальном наряде из кожаных штанов, кожаной безрукавки, широкого кожаного пояса, кожаной банданы, охватывающей ярко-рыжие волосы, и тяжелых подкованных башмаков. Может быть, дело было в слегка ленивых, но предельно точных и уверенных движениях, а может быть, в цепком и колючем взгляде ярко-зеленых глаз. Достаточно было несколько секунд посмотреть на эту симпатичную, хорошо сложенную девушку, и начинало казаться, что на ее правом бедре висит не сотовый телефон, а старый верный «кольт» с отполированной от частого употребления рукояткой.