В шесть часов прием в городской ратуше. По этому случаю там будет большой британский контингент, причем одна из звезд — Дикки Уилсон.

Я вышел в город, отыскал библиотеку и набрался кое-каких сведений о топографии Таллинна. Когда я вернулся на "Лисицу", Дин смывал соль с палубы из шланга с пресной водой.

— Мы идем на вечеринку, — объявил я.

Он подозрительно посмотрел на меня. На загорелом лице выделялись зеленовато-желтые зубы.

— Что еще за вечеринка?

— Там будет мистер Джонсон.

— Елки-палки! — изумился он.

— Принарядись, — сказал я. — Покажешь мне его.

Дин немного подумал, трогая пальцем пятнышко на подбородке. Потом согласился.

— Ага. Почему бы нет?

Я спустился вниз, облачился в блейзер, повязал галстук "Молодежной компании". Без пяти минут шесть мы с Дином шагали по вымощенной булыжником финской территории к ступеням ратуши.

Огромная толпа гудела в просторном зале с лепным потолком, похожем на свадебный пирог.

— Господи, — сказал Дин. — Ты ж говорил, вечеринка.

— Так и есть, — ответил я.

Он с ужасом вытаращил глаза при виде испанского адмирала с целым иконостасом на кителе, а потом цапнул два стакана водки с подноса, который проносили мимо. Мне тоже не нравились такие вечеринки.

Вокруг мелькали знакомые лица. Я поговорил с Отто Кэмпбеллом.

— Рад, что у тебя вышло, — сказал он.

— Еле-еле, — ответил я.

— Я ж тебе говорил. Только и надо было сидеть тихо и ни во что не лезть. Все улеглось, верно?

— Разве?

— На той неделе я видел моего полковника. Его ребята решили, что от Ребейна все равно не было никакого толку. А тебя сняли с крючка.

— Очень мило с их стороны.

Интересно, подумал я, какова во всем этом роль Невилла Глейзбрука?

— Завтра гонки, — сообщил он.

— Ну, молись.

— На сей раз не ты рулишь у старика Невилла, — сказал он.

Я не ответил. Я искал в толпе голову со стальными волосами, ниже уровня моих глаз, и не находил ее.

Толстяк с белым как бумага лицом в синей форме с медными пуговицами взобрался на эстраду в конце зала и принялся стучать по столу молотком. Наступила мгновенная тишина, прерываемая только звяканьем стаканов о зубы. Дин обнаружил бутерброды с копченой кетой. Он загреб пять штук. Человек в синей форме завел речугу о братстве.

— А теперь, — говорил он, — я хочу представить вам друзей парусного спорта, которые прибыли к нам издалека.

По эстраде промаршировали знаменитости. Дин оторвался от кеты и проговорил:

— Прямо конкурс "Мисс Вселенная", елки-палки!

И он тоже появился — этакий щеголь в блейзере, во фланелевых брюках с острой стрелкой, глаза поблескивали, как твердые маленькие сапфиры под широкими бровями. Дикки Уилсон.

— Ну? — сказал я Дину.

— Что — ну? — удивился Дин.

— Кто это?

— Хрен его знает, — сказал Дин.

Я быстро повернулся к нему и спросил:

— Ты что, никогда его не видел?

Дикки заговорил — такой добродушный, открытый, обаятельный. Дин смотрел на него без интереса. В аккуратной конструкции, выстроенной в моем мозгу, подломилась подпорка, потом еще одна. Все здание накренилось. Земля задрожала.

— Не-а, — сказал Дин.

— Это Дикки Уилсон, — объяснил я. — Разве это не твой мистер Джонсон? — Конструкция зашаталась: вот-вот развалится.

Дин сказал:

— Если это Дикки Уилсон, значит, тот был не Дикки Уилсон. А этого я в жизни не видал.

И стены рухнули.

Вернувшись на "Лисицу", я стал подъезжать к нему и так, и этак. Но, наверное впервые в жизни. Дин был непоколебим. Тогда, в Чатеме, он не видел Дикки на борту, он ведь был внизу, собирался спасаться бегством.

— Слушай, — сказал Дин. — Он был в Чатеме на набережной, этот мистер Джонсон. Большая шишка, вместе с остальными, понял?

— И он был похож на Дикки?

— Ага, — сказал Дин. — Ну, понимаешь, богатый и старый.

Я начал что-то понимать. Для Дина каждый человек старше двадцати пяти лет, который обычно носил пиджак, был старым и богатым. В Чатеме таких была сотня.

Если Дикки нечего бояться пленки, значит, кто-то другой велел "Противовесу" заставить меня замолчать.

Дин, думал я. Сейчас он вахтенный с львиным сердцем. Но вруном родился, вруном и помрет.

Сколько же в его словах вранья?

Я налил себе виски, плеснул немного воды и выпил залпом. Дин просунул голову в люк.

— Пошел в город, — доложился он.

Я кивнул, с каменной от злости физиономией.

— Осторожней там, — напомнил я по привычке. На фестивале международного братства в спокойном городе Хельсинки остерегаться нечего.

Дверь каюты открылась. Вошел Пит. В бороде у него были опилки.

— Пить хочу, умираю, — сказал он. — Ребятишки двинули в город выпить. Пойду-ка я за ними, на всякий случай.

У него был слегка встревоженный вид. История в Чатеме не прошла для него бесследно.

— Я тоже иду.

Между высокими зданиями, тесно прижатыми друг к другу, еще было светло.

— "Водитель Свенсон", — сказал Пит. Так назывался бар.

Мы свернули под неоновую вывеску. Ребята сидели в углу. Я помахал им, сделав вид, что удивился. Дин навязал на запястье одной из девушек бант из корабельного каната. Они болтали. Точнее, болтал Дин. Он все время держался компании. С того мига, как я подобрал его на Аллертонском кладбище, он ни минуты не оставался в одиночестве. Боялся. На "Лисице" он был в безопасности. Так же как и я.

В дальнем углу бара за стойкой сидел какой-то человек. Когда я взглянул на него, он быстро отвернулся и стал смотреть в зеркало за бутылками.

— Подожди-ка, — сказал я Питу.

Я подошел к стойке. Тот человек продолжал смотреть в зеркало. У него был темный острый профиль. Волосы как черная замша. Я сказал легким, спокойным тоном:

— Давно мы с вами не виделись.

Он обернулся. Скулы у него казались сплющенными, будто он когда-то был боксером. Жесткие усы, крючковатый нос. Глаза-щелочки смотрели враждебно.

— Вам что-нибудь надо? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Извините. Я вас принял за другого.

Он улыбнулся: быстро, бессмысленно растянул губы. Потом бросил на стойку деньги и вышел из бара.

— Очень любезный тип, — заметил Пит.

Я допил пиво.

— Пошли, — сказал я. — Завтра рано вставать.

Как бы поймать Дина, чтобы он не врал? Рано утром, подумал я. Когда человек спит, он не в состоянии врать.

Мы погнали команду обратно в гавань. Вечер был теплый. Они пели "Малл из Кинтайра".

Человека из бара я видел раньше, в сторожке у ворот замка Варли Фицджеральда в Хэмпшире.

Этой ночью мы выставили еще одну вахту. Формально это была не моя вахта. Но я все равно не спал и волновался. В четыре утра я оделся и вышел на палубу. Луна зашла. Море плескалось о борта. Занимался грязно-розовый рассвет. Это мне напомнило ночь гибели Мэри.

Коробочка, сказала она. Меньше сигаретной пачки. Разве так говорят о пленке?

Дин, врун поганый.

Я сорвал с люка крышку, спустился вниз. В мужской каюте пахло носками и сонным дыханием. Дин спал на верхней койке со стороны правого борта. Я схватил его за плечо, потряс как следует.

— Чего? — сказал он.

— На палубу.

Он поднялся: за недели, проведенные на море, у него выработался рефлекс. На нем были джинсы и футболка.

— Что ты спрятал в муке? — спросил я.

— Пленку, — ответил он.

— Сколько пленок?

— Чего? — Лицо у него было бледное, волосы торчали, как у огородного пугала.

— Одну пленку?

— Я ж тебе говорил.

Я схватил его за горло, пихнул на ванты. Его дыхание было затхлым со сна.

— Правду! — потребовал я. — А то выставлю за борт. И тебя убьют.

— Господи, — произнес Дин. Он окончательно проснулся.

— Пять секунд, — сказал я. — Четыре…

— Две, — буркнул Дин. — Две пленки.