Я стоял на палубе на своем обычном месте, зацепившись локтем за бакштаг, и мне приходилось напрягать все мускулы, чтобы не терять равновесия. Старый парусник летел по бушующим волнам с отчаянной скоростью, то взмывая ввысь, то проваливаясь в бездну. С моего места можно было поглядывать через плечо рулевого на зеленый светящийся компас. Стрелка указывала на зюйд-зюйд-вест.

Черные как смоль волосы рулевого Дина были собраны на затылке в хвост, в правом ухе поблескивала серебряная серьга. Дин столько раз ходил в плавание, что считал для себя необязательным все тщательно проверять, я же так и не смог за всю жизнь расстаться с этой привычкой.

И сейчас мой взгляд то и дело придирчиво обшаривал пятьдесят пять футов мокрой палубы из тикового дерева, проверял бушприт и три фока, развевающихся над ним, поднимался вверх, обследуя семьдесят пять футов мачты, спускался вниз по гроту, вантам и ходовому концу, чтобы упереться наконец в люк. Серые волны устья Темзы упорно старались разнести в щепки наш старый парусник.

Сквозь рев ветра и удары волн о борт было еле слышно, как стучат насосы в деревянном брюхе парусника. Непогода преследовала нас с тех пор, как "Лисица" покинула гавань Эймейден[1]. Деревянный корпус трещал, но оснастка держалась, и насосы работали. Только я уже еле держался, вымотанный непрестанной головной болью и бессонницей.

Вдали сквозь грязно-серую мглу начали прорезываться огни бакенов мыса Лонгсэнд. Рулевой Дин должен выйти победителем, как бы ни швыряли нашу "Лисицу" злые порывы ветра. Мы шли к спасительной песчаной отмели, и она была уже близко. Мы хорошо знали, где находимся. Все-таки утешение.

Но и ночь приближалась.

Ветер налетал с той стороны, где тяжелые тучи нависли над побережьем Эссекса. Темза дотащила до моря свои воды вместе с лондонскими нечистотами. Ветер срывал с гребней волн подозрительно желтую пену. Но, кажется, он стал ослабевать. Еще одно утешение.

Команда "Лисицы" состояла из восьми подростков, отправленных в плавание инспекцией по делам несовершеннолетних, чтобы "прочистить им мозги". Вряд ли я способен наводить чистоту в чьих-нибудь мозгах, но многочасовая "пляска смерти" на старом паруснике сделала наш экипаж единым целым — меня, моего матроса Пита и эту компанию семнадцатилетних. Теперь до конца маршрута рукой подать, и я могу расслабиться.

Но только не слишком!

Мой взгляд опять перемещался с грязного грота на мачту и на ванты. На "Лисице" ванты сделаны из стальных тросов. Кто бы мог подумать, что один из тросов лопнет в самый неподходящий момент! Но именно так и случилось, когда мы уже отошли на шестьдесят миль от Эймейдена. Настоящая катастрофа! Мачта могла полететь ко всем чертям. Но мой экипаж не струсил, и мы в конце концов изловчились заменить лопнувший нижний вант куском якорной цепи.

А главное — нам не понадобилось возвращаться на ремонт обратно в Эймейден. Мы продолжали свой путь в Чатем. Там соберется множество парусников, что должно было напоминать живописное морское зрелище времен деревянного флота. Экипажи состояли из таких же подростков, как мои. Семь стран договорились отправить в совместное плавание своих деток, нуждающихся в перевоспитании. "Лисицу" там сегодня ждали, и нам не хотелось, чтобы парусная флотилия вышла в море без нас.

Всего две недели назад, когда "Лисица" вышла в плавание, покинув порт Сен-Кэтрин, мой экипаж состоял из бледнолицых и трусоватых подростков с бегающими глазами. Теперь их физиономии обветрились, покрылись загаром, а глаза приучились смотреть прямо и сосредоточенно, стараясь ничего не упустить.

"Лисица" так и врезалась носом в песок. На палубу обрушился грязный поток, и я почувствовал, как холодная струя потекла мне за ворот водонепроницаемого костюма. Рядом ругался и отплевывался Дин. Моталась серьга у него в правом ухе, и мотался хвост на затылке.

Я засмеялся. Слава Богу, все кончилось хорошо. Я смеялся громко, от души.

"Лисица", пропахав песок и разметав желтую пену, села на одну из отмелей Блэк-Дина. Я спустился в кубрик, чтобы отметить на морской карте это историческое место. Когда я поднялся наверх, уже моросил мелкий, нудный дождь.

…Несколько часов спустя "Лисица" скользила в кромешной тьме мимо причалов узкой горловины Темзы, и моя команда приветствовала радостными криками череду красных буев, обозначающих фарватер реки Медуэй. Я стоял у руля, пропуская мимо ушей воркотню моего матроса Пита. Меня больше интересовало настроение экипажа. Ребята весело обсуждали приключения минувших суток. На торжества мы опоздали, но завтра будет тоже интересный день. Мне казалось, что голоса ребят звучат как-то по-другому, чем две недели назад. Тогда они были хриплыми от курения, теперь мой экипаж орал просоленными глотками. Мы прошли мимо паромной станции Олау, и моим ориентиром стал красный сигнальный огонь на башне электростанции. Было время прилива, вода поднималась. Дождь прекратился. О том, что мы входим в Медуэй, можно было узнать и по запаху. Мерзкая речонка, несущая в своих водах всяческие отбросы. Дно у нее — сплошной ил, потому ночью "Лисица" скользила по реке, как по ледяному черному катку.

— Малость осталось, — пробормотал у меня за спиной знакомый голос.

Я обернулся и увидел Дина, но не мог сразу разглядеть, что у него в руке. Кажется, бутылка. Да, бутылка из-под рома, в которой еще что-то осталось. Дин был старше остальных — ему уже сравнялось двадцать, и он был лондонец, что тоже давало свои преимущества в компании юнцов, не ладивших с законом.

На "Лисице" действовал сухой закон, и по правилам я должен был строго отчитать Дина. Но мы приближались к городу, и там таких, как он, ожидали опасности в тысячу раз большие, чем самый свирепый шторм. Поэтому я просто отобрал у Дина бутылку, вылил остатки рома и вернул ему пустую посудину.

Дин размахнулся, и бутылка полетела за борт в воду. Экипаж, наблюдавший всю эту сцену, развеселился. Я не стал читать им лекцию о бережном отношении к окружающей среде. Река Медэй для этого не самое подходящее место. Подумаешь, еще одна бутылка в придачу ко всему человеческому мусору, устремляющемуся отсюда в море!

Я сказал:

— И чтобы больше никаких бутылок!

— Есть, босс! — ответила одна из девиц.

Вокруг одобрительно захихикали. Мне вовсе не нравилось их веселое настроение. Две недели назад ответом на мое строгое замечание была гробовая тишина.

Экипаж опять разбрелся по палубе. Кто-то выругался, споткнувшись о якорную цепь. Я все больше понимал, что мне нужна передышка.

Чатем встретил нас вереницей грязно-красных огней. В ночном небе виднелись гигантские, похожие на паутину рангоуты парусной флотилии. Я знал, что в Чатем уже пришли русские парусники "Крузенштерн" и "Союз", а также финские и шведские, французские и испанские корабли. Должен быть даже один китайский. Завтра я увижу всех этих непутевых подростков, отправленных в море на перевоспитание.

Мои ладони воспринимали дружественные токи, идущие от руля "Лисицы". Руль, отполированный за годы собственными руками, — это все равно как близкий друг. Я чувствовал себя уверенно в хорошо знакомом мне Чатеме, где ночную тишину нарушал только шум редких автомобилей и какой-то странный гул. Я не сразу понял, что это песни, доносящиеся из кают парусников. Какие песни могут петь дети, не видевшие в своей жизни ничего хорошего, фактически выброшенные из общества?

— Смотрите, наши! — сказал Дин. Он очень обрадовался, что увидел "Вильму" раньше, чем я.