Вправо и влево косо отходили каналы; снова задул свежий ветер. Мы проплыли мимо отлогой отмели почти вплотную; я вполне мог дотянуться рукой до топкого берега, а затем легли на другой галс и свернули в канал, извилисто уходивший в туман. Он был немногим больше ста ярдов шириной, и нам приходилось петлять то вправо, то влево, ловя ветер и приближаясь то к ронановскому берегу, с его вечнозеленой рощей, то к насыпи вдоль болотистого берега Дорнов.

Мельница осталась позади; ивы углом подступили почти к самой воде. Наконец берег стал чуть выше, по самому краю его протянулась серая каменная стена около шести футов в высоту, с круглыми башнями, каждая из которых была чуть выше предыдущей. Стена все ближе и ближе подступала к берегу и вдруг оборвалась, завершившись каменным пирсом, сужавшим канал едва ли не вполовину.

Как волнующе всегда причаливать к новому берегу! Шлюпка сделала плавный разворот, пройдя впритирку к насыпи противоположного берега. Парус захлопал, и, обогнув пирс, наше суденышко скользнуло в прямоугольную гавань. Медленно и осторожно мы приблизились к стене пирса и встали между двумя другими шлюпками. Вскарабкавшись на стену, возвышающуюся над нами на три фута, я поспешил к швартовочному столбу. Кругом не было ни души. Дорн бросил мне концевой канат. Мы пришвартовались.

Я вернулся на борт, чтобы помочь убрать паруса. Само действие было привычным, чего не скажешь о мягкой на ощупь, как бы шерстяной ткани паруса. Дорн вынес наши сумки; мгновением позже мы оба стояли на верху стены.

Никто не вышел нас встречать, никто не спешил помочь нам. Пакгауз с запертыми воротами маячил впереди, и ветер завывал под скатами крыши. Туман белесо светился в лучах заходящего солнца, скрадывая тени. Перед нами был дом древнейшего из знатных родов Островитянии. Взвалив нашу поклажу на спину, мы пошли к зданию.

Около четверти мили мы шли по занесенной туманом дороге, пока она резко не свернула вправо, и я увидел обсаженную буками, прямую, как стрела, аллею. Сквозь сумерки и туман в дальнем ее конце виднелся каменный фасад.

Ветер шелестел листвой; ветви раскачивались над нашими головами. Солнце опустилось ниже верхней границы тумана; стало быстро темнеть. Когда мы достигли конца буковой аллеи, дом стоял уже совсем темный.

Здание было низкое, несимметричное. Средняя часть была двухэтажной, с крутой, крытой шифером кровлей, левое крыло напоминало центральную часть, только пониже, с маленькими окнами и обветшавшей от непогоды облицовкой из тесаного камня. На углу с этой стороны возвышалась трехэтажная, похожая на перечницу башенка. По правую руку уходили в сторону от дороги стоящие одно за другим приземистые строения.

Мы вошли в сумрачную, пустынную залу, стены и потолок которой были обшиты темным деревом. В глубине напротив двери тлел очаг. Дом был пустынен и тих. Две свечи горели над очагом.

— Подожди, я сейчас, — сказал Дорн и ушел наверх. Тихий и безлюдный, дом казался призраком, и свет не проникал в низкие проемы серых окон. Я подошел к очагу, не в силах оторваться от красного мигающего язычка пламени на одном из поленьев. Темный камень был весь покрыт резьбой.

И снова мертвенный покой воздвиг вокруг меня незримые стены! Я ощутимо представил себе раскинувшиеся вокруг болота, ветер и тьму со всех сторон, мне казалось, я слышу беспокойный рокот моря, его слабый, солоновато-влажный запах.

На лестнице послышались быстрые шаги, и, выхваченное из темноты светом свечи, показалось женское лицо с тонкими, но волевыми чертами. Большие светло-серые глаза взглянули на меня строго, но ласково. Мой друг шел сзади.

— Меня зовут Дорна, — сказала женщина. — Комната Джона Ланга готова для него.

Она протянула мне руку, и я пожал ее.

— Спасибо, — сказал я, не найдясь, что еще ответить.

Женщина слегка улыбнулась.

— Не хотите ли переодеться? Пойдемте, мы покажем вам вашу комнату.

Я последовал за ней и Дорном наверх. Мы шли по коридорам, освещенным редкими свечами, укрепленными на стенах, голых, без каких-либо украшений, и только кое-где увешанных грубыми коврами, скрадывавшими холод камня. Наконец мы подошли к широкому дверному проему. Дорна, сняв со стены свечу, отступила в сторону. Комната была большая, с низким потолком; блестело отполированное временем дерево балок. На противоположной стене располагались два глубоко врезанных в стену окна с голубовато-серыми стеклами и темно-красными занавесями. Справа от двери располагался камин с покрытым резьбой каменным наличником, а по левую руку стояла кровать, застеленная шерстяным покрывалом. Между окна ми сто ял стол; в одном из углов — высокий платяной шкаф и несколько стульев — все из темного, покрытого лаком дерева. Рядом с камином виднелась неплотно прикрытая дверь. Дорн, появившийся в дверях с моей сумой, рассмеялся:

— Гарвардские цвета, Джон!

— Спасибо тебе за все, — сказал я, поворачиваясь к нему.

— Мы все ждали вас. Мы рады, что вы приехали, — промолвила Дорна и вышла.

— Я — в соседней комнате, через стену, — продолжал Дорн. — Сейчас принесу вещи. Затопим камин и переоденемся. Я так рад, что ты наконец с нами. Это моя давняя мечта — видеть тебя здесь.

Он ненадолго оставил меня, и я принялся распаковывать свою суму. Зажженный Дорном огонь озарил комнату, и, освещенная пляшущим пламенем, она сразу словно потеплела, оттаяла, раскрылась навстречу мне. Сначала, из-за отсутствия украшений и картин, она показалась пустой, голой, но мало-помалу я стал обнаруживать удивительные вещи. Собираясь повесить одежду в шкаф, я открыл дверцу и по тому, что увидел внутри, понял, насколько это действительно была моя комната: в шкафу висел широкий плащ; в углу стояли высокие, похожие на охотничьи, сапоги; здесь же висели дробовик и винтовка — каждое ружье было помечено моим именем. Не позабыли и о войлочных сандалиях и халате. Приоткрытая дверь вела в гардеробную, где я обнаружил все, что нужно человеку, собирающемуся совершить туалет: бритвы, щетки, мыло, полотенца — все в островитянском стиле, несколько непривычное, но вполне годное к употреблению. На столе с выдвижной доской лежала пачка писчей бумаги и перо, рядом — чернильница, плитка шоколада, бутылка вина и стаканы, а также две книги: «Жизнь королевы Альвины» Бодвина и «Открытие Феррина» Дорна XVI. Благодарность, одиночество (а может быть, сама Островитяния?) с усмешкой испытывали мое самообладание…

Спустившись по ближайшей лестнице, мы оказались в слабо освещенном коридоре, в конце которого свет падал из распахнутой двери. Полыхание очага, гораздо более яркое, чем пламя свечей на покрытом тяжелой скатертью столе, заставило меня слегка зажмуриться. Тени плясали в дальних углах залы. Это большое, лишенное каких-либо украшений помещение, где встречались домочадцы, однако вовсе не казалось угрюмым, мрачным. По обе стороны очага стояли две огромные, грубо сколоченные дубовые скамьи с высокими спинками. На каждой с краю сидели две женщины.

Меня представили Файне, бабушке моего друга и сестре лорда Файна, миниатюрной и седовласой, с черными блестящими глазами. Второй была Дорна, его двоюродная сестра. Файна и Дорна знаками предложили мне сесть. У Файны был нежный голос, звучавший приветливо и ласково.

Марта, невестка лорда Дорна, вошла и села рядом с Дорной, напротив нас. Это была розовощекая, пышущая здоровьем молодая женщина лет тридцати, симпатичная, хотя и довольно заурядной внешности.

За несколько минут мы с Дорном успели вкратце рассказать о нашей встрече и путешествии, и я, растрогавшись, не смог умолчать и о том, какой радостью было для меня получить письмо от Ислаты Файны и оказаться наконец среди Дорнов. Потом мой друг предложил мне зайти к своему двоюродному деду и провел меня в дверь за одной из скамей.

Уложенные на высокой плите поленья весело горели, охваченные румяным пламенем. Несколько мгновений глаза мои различали только его и четыре тяжелые невысокие опоры, поддерживающие стрельчатые арки и мощную круглую, наподобие колонны, дымовую трубу. Очаг казался единственным источником света. Темная стена за ним полукругом охватывала большой центральный очаг; балки высокого потолка прятались во тьме.