Тяжелые струи дождя, принесенного с юго-запада, косо хлестали в окна моего кабинета, и покрытые разбегающимися кругами лужи стояли на мостовой. Кусты в саду на крыше дома напротив метались под порывами ветра; их мокрая листва сумрачно зеленела на фоне серых, набухших влагой туч. Свет ранних сумерек был болезненным, неуютным.

Дверь открылась, и в кабинет вошел Дорн.

Он был с головы до ног закутан в мокрый, лоснящийся темно-синий плащ. Когда он откинул капюшон, я заметил, что лицо его как будто осунулось, но румянец все так же просвечивал сквозь темно-коричневый загар. Медленно поднимаясь ему навстречу, я различал его так ярко и так подробно, словно глядел в увеличительное стекло. Все остальное виделось как в дымке.

— Джон! — раздался низкий, звучный голос Дорна.

Мы крепко схватили друг друга за руки и стояли так, смеясь и не в силах отвести друг от друга глаз. Только позже я заметил, что в кабинете находится Джордж. Я представил их, по островитянскому обычаю называя не только имена, но и степень родства относительно глав их семейств.

— Джордж из Герна, брат; Дорн из Нижнего Доринга, внучатый племянник.

Дорн скинул плащ. Все такой же крепкий и широкоплечий, он, казалось, похудел.

— Твоя комната готова, — сказал я по-островитянски.

Дорн рассмеялся и ответил по-английски:

— Дядя знал, чем меня порадовать. Он рассказал мне про твое письмо.

— Я очень благодарен вам обоим.

— Когда мне сообщили, что ты уже девять дней как приехал, я мигом отправился в Город.

Наступила пауза. Дорн не сказал, где застало его это известие, но, судя по тому, что дорога отняла у него столько времени, он был в каком-то из дальних уголков страны.

— Я не успел закончить несколько дел, — сказал он. — Думал, что, когда мы вместе поедем к нам, сделаю их по дороге. Но это потребует целых двух недель вместо пяти дней.

— Не важно, — сказал я.

— Когда покончу с делами, то на какое-то время освобожусь, — продолжал Дорн. — Скажи, ты сможешь поехать со мной — две недели в пути, а потом к нам — погостить у нас подольше?

Мои обязанности консула, мои общественные обязательства, планы внимательно наблюдать за работой Совета — все растаяло, как тени в полдень.

— Да! — воскликнул я.

— Если мы поедем вместе, мне удастся пробыть с тобой здесь только два дня. А значит, ты не сможешь присутствовать на открытии Совета. Если хочешь, задержись и приезжай позже…

— Нет, если можно поехать с тобой!.. Но я бы не хотел тебе мешать!

Дорн с улыбкой посмотрел на меня, и все мои сомнения исчезли.

— Я хочу переодеться, — сказал он. — Целый день пришлось ехать под дождем.

— О ваших лошадях уже позаботились? — спросил Джордж.

Дорн кивнул и повернулся ко мне.

— Я захватил одну для тебя, — сказал он слегка смущенно, — обычно я езжу на ней сам.

Сумка Дорна осталась в прихожей. Я взял ее и проводил друга в его комнату, внутренне радуясь, что позаботился ее подготовить. Пока она мылся и переодевался, я рассказывал о своей жизни в Нью-Йорке и о том, как стал консулом. Дорн слушал внимательно, молча и, когда я наконец закончил, сказал лишь:

— Я думаю, тебе будет у нас хорошо.

Лона хорошенько постаралась насчет обеда. Когда первый голод был утолен, Дорн завел разговор о нашем предполагаемом путешествии. Обычный путь к его дому лежал на запад, через перевал Доан, и на всю дорогу уходило пять дней; мы же, сказал Дорн, поедем сначала на север, в сторону Ривса и через высокогорное ущелье, известное под названием ущелье Мора, попадем в долину в верховьях реки Доринг, спускаясь по течению которой, двинемся к его дому.

— Первые несколько дней нам придется ехать быстро, — сказал он, — потому что я дал слово, которое не могу нарушить. Жаль, мне так хотелось показать тебе Ривс и Фрайс и остановиться в доме двоюродного дедушки в Исла-Файн. Но потом мы наверстаем упущенное.

Раз уж было решено выехать из Города, я хотел повидать и узнать как можно больше. Пожалуй, в этом мог помочь и Джордж.

— Как ваши лошади? — спросил он у Дорна.

— Лошади в порядке. Хотя несколько дней отдыха им не помешают.

— Если бы я хотел дать роздых лошадям, — сказал Джордж, — я пустил бы их пастись на какой-нибудь зеленый лужок, а не запирал в конюшне в городе.

— Хочешь выехать поскорее? — отрывисто спросил меня Дорн.

— Да, очень.

— Завтра?

Это значило бы, что весь вечер придется провести в хлопотах.

— А чего хочешь ты?

— Я бы, пожалуй, поехал прямо завтра, — сказал Дорн после минутного раздумья. — Ты успеешь собраться?

— Да, — незамедлительно ответил я.

— Тогда так и сделаем, — улыбнулся Дорн. — Я готов.

— Что мне с собой взять? У меня есть седельная сумка и дождевик.

Дорн ненадолго задумался.

— А ты не прочь одеться в наш костюм?

— Нет, напротив!

— Мы подберем тебе что-нибудь в Ривсе, так что можно выехать завтра пораньше. Возьми то, что тебе нужно для туалета, немного денег и кое-что из книг; надень костюм для верховой езды и захвати дождевик. Пока тебе больше ничего не понадобится.

Сборы, таким образом, значительно упростились. Вскоре после этого Дорн оставил нас, и мы с Джорджем отправились улаживать консульские дела.

Мне нужен был совет, и я спросил Джорджа, правильно ли я поступаю, не дав моему другу и лошадям хоть несколько дней отдохнуть в Городе.

— Дорн сам сказал, что хочет отправиться поскорее, — последовал ответ.

— Но он мог сказать так ради меня!

Джордж был явно удивлен.

— Но ведь вы спросили его?

— Да, конечно…

Мы не поняли друг друга, и снова я на практике столкнулся еще с одним различием в национальной психологии. Только какое-то время спустя до меня дошло, что, раз я спросил своего друга, чего он сам хочет, я не имею права усомниться в его ответе. Когда же я наконец это понял, лицо Джорджа прояснилось, и он решил порассуждать о поведении Дорна.

— Он хочет ехать завтра не просто, чтобы сделать вам приятное. Вы все равно окажетесь у него, поедете вы с ним или нет. Думаю, у него есть свои причины, по которым он не хочет, чтобы его здесь видели. И это не должно нас касаться.

Во всем этом было что-то загадочное, но я уже чувствовал себя в некоторой мере островитянином и не пытался искать скрытый смысл в том, что слышал.

Еще несколько часов мы с Джорджем просидели над делами, которые я на время своего месячного отсутствия передавал ему, и я отправился спать.

Когда я проснулся, было еще совсем темно и дождь тихонько стучал в стекла окон. Часы показывали четверть шестого; предстоящее пьянило, как холодное терпкое вино.

По доносящимся сверху звукам я понял, что остальные уже встали, и, выйдя из своей комнаты, нашел завтрак на столе. Дорн успел вывести лошадей из конюшни. Копченая рыба, хрустящий, как крекеры, хлеб, шоколад и фрукты; шум дождя; кожаная сумка с уложенной в нее пижамой и туалетным набором, тремя книжками, пачкой бумаги и чернилами; перекинутый через руку дождевик; я сам в дорожном платье — все это было прекрасно!

В семь часов мы с Дорном накинули плащи и, взяв сумки, вышли на улицу. Как просто! Не надо было покупать никаких билетов, гоняться за носильщиком, подолгу ожидать на вокзале. Мы вышли из дома — мы в пути.

Дождь продолжал накрапывать, но было тепло. Серо-белые облака, клубясь, скользили над нами, поднимаясь из-за неровной каймы зелени на краю крыш. На улице, внизу, под аркой моста, тихо и тесно стояли три лошади. Все они были одной масти — буланые, в рыжеватых подпалинах, с густыми, коротко подстриженными гривами. Капли дождя мягко ударяли по мостовой. Холодная струйка скользнула мне за ворот, и я позавидовал Дорнову плащу с капюшоном, хотя в нем он выглядел со спины, как девочка-переросток. Он быстро и ловко связал наши мешки, перекинул их через седло вьючной лошади и приторочил длинным ремнем к луке.