И только мистер Треверс, по-видимому, ничего не заметил.

Долгое время спустя после того, как лодка отъехала от «Эммы», мистер Треверс наклонился к д'Алькасеру.

— У меня очень странное чувство, — осторожно зашептал он. — Мне кажется, точно я в воздухе. Мы едем по воде, д'Алькасер? Вы уверены? Впрочем, конечно, мы на воде.

— Да, на воде, — тем же тоном отвечал д'Алькасер. — Может бьггь, переезжаем Стикс…

— Очень возможно, — неожиданно отозвался мистер Треверс.

Лингард, положив руку на румпель, сидел неподвижно, как изваяние.

— Значит, ваше мнение изменилось, — прошептал д'Алькасер.

— Я сказал жене, чтобы она предложила ему денег, — серьезно отвечал Треверс, — Но, говоря по правде, я не очень верю в успех.

Д'Алькасер ничего не ответил и только подумал, что в своем другом, болезненном настроении мистер Треверс, пожалуй, приятнее. Вообще же говоря, мистер Треверс был, несомненно, довольно надоедливый человек. Он вдруг схватил д'Алькасера за руку и едва слышно проговорил:

— Я сомневаюсь во всем. Я сомневаюсь даже, передаст ли ему миссис Треверс мое предложение.

Все это было не очень внушительно. Шепот, судорожное хватание за руку, дрожь, точно у ребенка, испугавшегося темноты, — все это производило жалкое впечатление. Но волнение было искренним. Вторично в этот вечер, — на этот раз из-за отчаяния супруга, — удивление д'Алькасера граничило с трепетом.

— У вас часы Короля Тома? — спросил голос, не придававший, по-видимому, ни малейшего значения заданному вопросу.

Иоргенсон, стоя за дверями помещения миссис Треверс, дожидался ответа. Он слышал тихий стон, испуганный крик боли, какой раздается иногда в комнатах, где лежат больные, но это совершенно не подействовало на него. Если бы он вошел в комнату, не дожидаясь позволения, он увидел бы, надо полагать, с полным равнодушием, что миссис Треверс стоит на коленях на полу, опустив голову на край кровати (на которой Лингард никогда не спал), словно она поникла после не то молитвы, не то мольбы, не то отчаяния. Всю ночь пробыла в таком положении миссис Треверс. Опустившись на колени, сама не зная почему, потому что ей не о чем было молиться, не к чему взывать, и она зашла гораздо дальше, чем какое-нибудь пустое отчаяние, — она оставалась так, пока не почувствовала себя такой измученной, что, казалось, не в силах будет подняться. Охватив голову руками и прижавшись лбом к кровати, она погрузилась в странное оцепенение, безраздельно овладевшее ее усталым телом и истомленной душой, которое часто служит единственным отдыхом безнадежно больным людям и по-своему бывает желанно. Из этого состояния ее вызвал голос Иоргенсона. Она приподнялась и села на кровать, чувствуя холод и ноющую боль во всем теле.

Стоя за дверью, Иоргенсон повторил с безжизненным упорством:

— Вы там не видите часов Короля Тома?

Миссис Треверс встала, качаясь и хватаясь руками за воздух, и оперлась о спинку стула.

— Кто там?

Она чуть было не спросила: «Где я?», но опомнилась, и ее сразу же охватил острый страх, который в течение последних часов таился в ее усталом, распростертом теле, как смутное, неопределенное чувство.

— Который час? — с трудом выговорила она.

— Светает, — произнес за дверью невозмутимый голос. Ей показалось, что при этом слове каждое сердце должно сжаться от ужаса. Светает! Она стояла, потрясенная. А мертвенный голос за дверью настаивал:

— У вас, должно быть, остались часы Короля Тома?

— Я не видала их, — отвечала она как будто в мучительном полусне.

— Посмотрите в столике. Выдвиньте ящик и увидите.

Только теперь миссис Треверс заметила, как темно в каюте.

Иоргенсон слышал, как она, спотыкаясь, переходила с места на место. Минуту спустя женский голос, даже ему показавшийся странным, слабо произнес:

— Нашла. Но часы остановились.

— Не важно. Мне не требуется знать, который час. Тут должен быть ключ. Нашли?

— Да. Ключ привязан к часам, — отвечал изнутри приглушенный голос.

Иоргенсон подождал и опять попросил:

— Просуньте мне их, пожалуйста. Осталось очень мало времени.

Неожиданно для Иоргенсона дверь распахнулась. Он ждал, что часы ему просунут в щелку. Но он не отступил и вообще не обнаружил никакого признака удивления, когда перед ним появилась миссис Треверс, совершенно одетая. В слабом свете утренних сумерек темный силуэт ее плеч и головы с заплетенными косами ясно очерчивался в рамке открытой двери. Миссис Треверс в ее неевропейском одеянии всегда производила на Иоргенсона неприятное, почти отталкивающее впечатление. Ее рост, жесты, походка казались ему совершенно не подходящими к малайскому костюму, — слишком широкому, слишком свободному, слишком смелому и вызывающему. А миссис Треверс Иоргенсон казался похожим в этом темном проходе на расплывающийся белый призрак. Его мертвенное безразличие леденило ее.

Иоргенсон, не поблагодарив, взял часы из ее руки и пробурчал себе под нос:

— Вот, вот. Я еще не забыл, как надо правильно отсчитывать секунды, но все-таки лучше с часами.

Миссис Треверс не понимала, что он хочет сказать, да и не хотела понимать. Мысли ее путались, тело ныло от усталости.

— Я, должно быть, спала, — смущенно проговорила она.

— Я не спал, — проворчал Иоргенсон, фигура которого становилась все яснее и яснее. Свет быстрого восхода усиливался с минуты на минуту, точно солнце торопилось поскорее взглянуть на поселок. — Будьте спокойны, — прибавил он хвастливо.

Миссис Треверс пришло в голову, что и она, может быть, тоже не спала. Ее недавнее состояние, скорее, напоминало неполное, полусознательное, мучительное умирание. Она вздрогнула, припоминая.

— Какая ужасная ночь! — тоскливо пробормотала она.

От Иоргенсона нечего было надеяться получить ответ. Миссис Треверс ждала, что он сейчас же исчезнет, подобно призраку, унося в руках для какой-то непостижимой цели часы Лингарда — тоже мертвые, как и полагается призраку. Но Иоргенсон не двигался. Что за бесчувственное, безжизненное существо! Миссис Треверс охватила тоска такая же смутная, как и все ее ощущения.

— Неужели вы ни слова не можете выговорить? — вскрикнула она.

С полминуты Иоргенсон не издавал ни звука. Затем он забурчал себе в усы:

— Много лет я говорил всем, кто меня спрашивал. Тому тоже говорил. Но Том знал, чего он хочет. Но почем я знаю, чего вы хотите?

Она не ожидала, что эта застывшая тень скажет столько слов. Иоргенсоновское бормотание завораживало, его внезапная болтливость — шокировала. Ей казалось, что во всем этом затихшем мире с ней остался только один этот призрак старого авантюриста. Опять послышался голос Иоргенсона.

— То, что я мог бы нам сказать, — хуже всякого яда.

Миссис Треверс не была знакома с иоргенсоновской фразеологией. Его механический голос, его слова, его безжизненный вид — все это пугало ее. Но он еще не кончил.

— Я все знаю, — забормотал он небрежно.

Нелепость этой фразы тоже нагоняла жуть. Миссис Треверс нервно вдохнула воздух и со странным смехом воскликнула:

— Тогда вы знаете и то, почему я звала ночью Короля Тома?

Иоргенсон отвел глаза от рубки и стал смотреть на загорающийся восход. Миссис Треверс тоже взглянула на восток. Показалось солнце. День наступил — новый день!

Это открытие показалось ей самым мучительным, какое она когда-либо делала или сделает в жизни. Но самая острота переживания укрепила ее и уняла ее волнение, подобно смертоносным ядам, которые успокаивают, прежде чем убить. Она твердо положила руку на локоть Иоргенсона и спокойно, отчетливо, настойчиво проговорила:

— Вы были на палубе. Я хочу знать, слыхали ли меня?

— Да, — рассеянно отвечал Иоргенсон. — Я вас слышал. Весь корабль слышал.

«Может быть, я просто заорала», — подумала миссис Треверс. Ей этого не приходило в голову. Тогда ей казалось, что у нее хватало сил только на шепот. Неужели она в самом деле закричала так громко? Мертвенный холод, проникавший все ее тело после только что миновавшей ночи, сразу куда-то исчез. Ее лицо было в тени, и это давало ей мужество продолжать. И, кроме того, стоявший против нее человек так далеко отошел от стыда, гордости, жизненных условностей, что его можно было не считать за живое существо. Единственно, на что он был способен, — это по временам улавливать смысл обращенных к нему слов и отвечать на них. Главное, отвечать на них, отвечать точно, безлично, бесчувственно.