Эльза перестала улыбаться. Нахмурившись, она посмотрела на пол, выложенный пятиугольной серебристой плиткой. Положив руки на колени, девушка неуверенно начала говорить:
— Я… я понимаю, что сейчас не время… что нам нужно думать о других вещах. Но… но, Уолт, а если он говорил правду? Если Тварец… если его действительно нет?
«Гм. Не знал, что она придерживается веры в персонализированный Абсолют», — Уолт решил было отшутиться, но Эльза вдруг вся сжалась, задрожала, и стало понятно — остротами тут не поможешь.
— Может, он говорил так, чтобы поколебать мои убеждения, мою веру… но если это правда — и Тварца нет, Уолт?
Посмертие Тысячи Болей! Эльза подняла на него взгляд — и что это? В уголках ее глаз поблескивали слезинки?
— Понимаешь, дедушка мне объяснял, что лишь благодаря Тварцу смертные знают, что такое любовь, добро, дружба, помощь, жалость. Что если бы Его не было, то не было бы и абсолютных ценностей, дающих нам смысл жизни. Убоги… Убоги извратили ценности Тварца, и смертные познали через Разрушителей отвлечение от Его Благодати. Я… я очень долго верила в это. Когда попала в Школу, многое переосмыслила, но благодаря магии убедилась, что существуют незыблемые законы, с помощью которых творится волшебство — и, значит, такие незыблемые законы существуют для иных областей бытия. Если они есть в такой изменчивой субстанции, как создание чар, то в иных формах жизни их просто не может не быть. Если, то. Простая импликация. Я, конечно, читала олорийских вольнодумцев. И много думала о пари Аскаля. Ты знаешь это пари?
— Знаю.
«Если вера в Тварца ложна, вы ничем не рискуете, считая ее истинной; если вера в Тварца истинна, вы рискуете всем, считая ее ложной», — написал двести лет назад в своем сочинении «О божественном и разумном порядке», направленном против олорийских вольнодумцев, Лез Аскаль. Он убеждал: верить в то, чего нет, неопасно для жизни, а вот неверие в то, что есть, приведет к ужасным последствиям. Поэтому лучше верить в Тварца, даже если мы о нем знаем со слов жрецов, чем не верить, — в случае отсутствия Тварца мы просто потратимся на религиозные обряды, которые иногда возносятся Тайному Богу, символу Тварца для простолюдинов и непосвященных.
— Я всегда думала, что это духовное уродство — представлять веру подобным образом. Но понимала его. Если нет абсолютных ценностей, лучше жить так, будто они есть. Так я поняла слова Аскаля. Но…
— Но трудно жить, зная, что вокруг на самом деле пустота, и нет ничего, на что можно было бы опереться, к кому можно было бы обратиться, кто мог бы свершить истинное Чудо — не локальные чудеса, творимые богами в определенной области, но Чудо как оно есть — сделать бывшее небывшим и наоборот.
Эльза потрясенно посмотрела на него. «Ты прочитал мои мысли?» — бился в голубых глазах вопрос. Нет, Эльза, не прочитал. Просто однажды сбежавший из райтоглорвинского монастыря мальчишка с корнем вырывал вбитые ему в голову знания, отказывался от всего, во что верил или во что его заставляли верить до этого. И тогда он думал почти так же. Мальчишке повезло — место веры заняла магия, и пустота заполнилась.
Но если вера и магия сошлись друг с другом в схватке и никто не хочет уступать?
Уолт усмехнулся и принялся надевать штаны. Надо показать, что все происходящее буднично, обыденно — вот как надевание штанов. Мелкая деталь, незначительное с виду действие, но жизнь и строится из таких мелочей и действий.
— Эльза, я не смогу ответить на твой вопрос. Врал Глюкцифен или говорил правду — не знаю. Но однажды мне довелось познакомиться с одной восточной мудростью: Великий Абсолют есть Единый и Единственный. Помнишь, Глюкцифен упоминал нечто подобное? Так вот, боги и убоги — лишь отражение бытия, порожденного Абсолютом, Тварцом ты его назови или Великим Перводвигателем, Дао или Брахманом. И если боги — это аспект Единого, то убоги — аспект Единственного. Бог жаждет стать Единым, стремится охватить собой как можно больше вещей и обмениваться с ними энергиями. Убог хочет стать Единственным, неповторимым и уникальным, превосходящим любые вещи и их энергии. Но боги и убоги таковы потому, что таково порожденное бытие. Мы, смертные, такие же. Люди, эльфы, гномы, кентавры, остальные — такие же. Это в нашей природе — быть или Единым, или Единственным.
Уолт взялся за камзол. Эльза молчала, казалось, будто она затаила дыхание.
— И знаешь, там еще говорилось, что если бы не питающая Бессмертных вера смертных, они остались бы богами, стремящимися к Единству. Вера смертных, жаждущих быть единственными, создала убогов — богов, отринувших Единство. Смертные, изменчивые, как становление, в которое заковано бытие, сделали из Созидателей Разрушителей, одарив их через веру Единственностью, заставив усомниться в Едином Замысле.
Застегнув пуговицы, Уолт повернулся к девушке.
— Я уверен и буду уверен: мы сами создаем мир вокруг себя. Но мы, смертные, ограниченны, и вся бесконечность мира нам не подвластна. Мы сами выбираем качества, из которых строим нашу жизнь и в которые верим. Судьбы нет — но ее можно создать. Абсолютных ценностей нет — но и их можно создать. Каждый раз создавать все заново и заново — но разве не таков сам мир вокруг нас? Разве не меняется и не воссоздается он с каждым мгновением? С каждым мельчайшим хрононом он уже не тот, что был раньше, с каждым новым мигом времени новый, отличающийся от того, каким был миг назад. И мы меняемся. Может, я говорю коряво, может, не хватает сравнений или красивостей, но кто кроме нас самих удержит нашу веру и наши дела? Если верить — то так, чтобы небеса дрожали! Если делать — то так, чтобы небо и земля поменялись местами. И тогда будет все — и Тварец, и абсолютные ценности, и равновесие, и гармония, и, убоги его побери, мир во всем мире. И тогда…
— Спасибо.
Уолт замолчал. Голубые глаза смотрели благодарно и — слава богам! — никаких следов слезинок в уголках. Эльза взяла его руки в свои, сжала — и ему захотелось, чтобы так продолжалось вечно, потому что она…
— Ох, не то время и не то место вы выбрали для любовного гнездышка, голубки, — хмуро проворчал Джетуш, возникнув рядом с кроватью. Позади наставника закрылся межпространственный туннель.
Эльза покраснела и быстро отпустила руки Уолта. Ракура важно поднялся и, гордо подбоченившись, сообщил:
— Мы, учитель, были удручены вашим отсутствием, а так как вы не спешили объявиться, нам пришлось искать моральное утешение в разговоре друг с другом. И как вам не стыдно видеть в наших отношениях не высокие идеалы товарищества и взаимопомощи, а низменную похоть? Разве не вы учили нас, что боевой маг должен быть уверен в своем напарнике, как в себе? Но — ах и ох! — вы увидели не то, что есть на самом деле, а лишь желаемое, выдаваемое за действительное, и это значит…
— Огненным Молотом по затылку хочешь получить? — перебил Джетуш. — Ладно, ладно, неудачно пошутил. Хотел вам настроение поднять, а то в будущем никакого повода для радости не предвидится.
Подвинув Уолта, Земной маг сел на кровать между ним и Эльзой. Только сейчас Ракура обратил внимание на черный шарик в руках наставника.
— Наш контракт, — проследив за взглядом ученика, сказал Джетуш. — Мое и ваши имена вписаны в договор. И имя фон Неймара. Не кривись, Уолт. Знаешь, что будет, если мы вернемся в Равалон, а приставленный к тебе дознаватель исчезнет? Можешь сразу к объятиям пеньковой тетушки готовиться — Конклав ни за что не поверит, что ты не причастен к пропаже. Конечно, если невероятно повезет, Эв убережет тебя от виселицы, но боевым магом тебе не быть, уж поверь. А если и быть, то отправят тебя на месяц стажироваться в Заграбию — сам понимаешь, к чему это приведет.
Уолт понимал. В Заграбии, крупном острове на востоке Равалона, из-за непонятных магических возмущений, оставшихся еще со времен войны титанов и богов, могли «жить» только мертвые в прямом смысле этого слова: там обитали андеды и некролюды, не считая иных сущностей, созданных некромагией. Живые без магической защиты умирали в Заграбии в течение дня, с защитой же могли протянуть около недели. Умерший преображался в андеда со всеми вытекающими из этого последствиями.
