В бушующем кольце ослепительного сине-зеленого света.

Сладко-терпкая боль в сведенных судорогой пальцах.

Жидкий огонь, текущий под кожей.

Боль. Свет. Кровь на губах. Дорожка слез на ледяной щеке.

Звериный оскал на лишенном татуировок лице орка. Золотистые глаза счастливого кота, глядящие из-под завесы черных смолянистых прядей, как из зарослей густой травы.

Эрмидэец кричит, кричит от острейшего наслаждения, как от соединения с любимой женщиной, с единственной женщиной, и крик его захлебывается, переходит в птичий клекот. Волосы, заплетенные в тоненькие косички, шевелятся, как живые змеи. Гордая птица бьется с коварной змеей. Птица победит.

Неугасимый, вечный, изначальный огонь пляшет в темных зрачках тангара. Он видит только огненные письмена, седой пепел, океан света и бездну ледяного пламени, и из прокушенной губы обжигающей струйкой стекает по подбородку и шее живая кровь. Но боли больше нет. Уже нет.

Человек хрипит и задыхается, пытается кричать, и у него ничего не выходит. Потому что он больше не человек, он – острие самого острого меча, он – вершина поднебесной горы. Человечья судьба больше не властна над ним.

Эльф молча терпит боль, и нет предела его терпению, как нет конца вечности. Медленно, медленно, медленно осыпаются легкие белоснежные перышки, которые уносит прочь ветер. Он сам станет этим ветром, скоро он станет дождем, чтобы пролиться в озеро, на берегу которого родился и вырос. Но время еще есть. Немного, совсем немного, но есть.

Плачет, плачет маргарский мальчишка, нашедший свой истинный дом, никогда раньше не знавший ни дружбы, ни верности. Сердца друзей ему отныне дом, и верность – божество.

Тьма обступала Познавателя со всех сторон, и у нее были теплые губы, и сильные руки, и волосы, пахнущие полынью и медом. Тьма сжала объятия, он выпил ее вздох, задыхаясь от счастья. Тьма обещала стать мукой, но подарила блаженство. Она не умела лгать. Она пообещала довести его до конца Пути, туда, где он смог бы узнать, что…

Лилейная Амиланд не посмела. Даже она, ныне вознесенная на самую вершину власти, даже она не решилась пойти против ланги. И когда они, все семеро, явились к ней во дворец вместе с ее детьми, леди Чирот не смогла молвить ни слова упрека. Джиэссэнэ смотрел мимо. Он был невыносимо вежлив и одуряюще любезен. От его благородства хотелось до крови расчесать кожу. Говорить было совершенно не о чем. Ну не прощения же просить у бывшего возлюбленного за обман и неудавшееся покушение? Если бы Амиланд действительно пыталась его убить, Джиэс мог бы понять и простить. Но людям мастера Сайи был дан приказ убить всех наемников, кроме него самого. Для эльфа нет хуже оскорбления. Милосердие покровительницы – как плевок в лицо.

Такого бесчестья он простить не мог. Ну нелюдь! Что с него взять?

Как там утверждает эльфийская поговорка: «Доспехи чести легче перышка, но тверже алмаза»?

А есть еще и другая, гласящая, что перышко маленькой лжи перешибает стальной хребет доверия.

Дались же остроухим эти распроклятые перья.

К слову, вы думаете, Карстана простила матери свой брак с Идиго Сфэлл и-Марро?

Как бы не так.

Корчма называлась простенько – «Мухобойка» и располагалась не в самом благополучном квартале Ан-Риджи – Малом Загибе. До зловещего Адашха, в котором и днем появляться без оружия и охраны равносильно извращенному самоубийству, Загибу, конечно, было далеко. Народ здесь обитал незлобливый и относительно законопослушный. В Малом Загибе, зажатом между землей гильдии Кователей и территорией клана Сэанх, помимо множества дорогих борделей и игорных домов имелись также укромные места для серьезных разговоров.

«Мухобойка» имела репутацию солидного и уважаемого заведения. Здесь подавали только саффское двенадцатилетней выдержки, прислуживали исключительно молодые мужчины – коренные ан-риджанцы, привычные с детских лет пользоваться ножами-серпами. Но самое главное – здесь можно было не опасаться выстрела из духовой трубки откуда-нибудь из-за тяжелых портьер. По крайней мере так утверждал хозяин – толстенький бородатый весельчак с колкими черными глазками по имени Кумалан. Доказательством его слов служил тот бесспорный факт, что в «Мухобойке» за все время с момента открытия ни разу никого не убили. Ни меч, ни стрела, ни яд, ни магия не должны были коснуться гостя, перешагнувшего порог корчмы. Кумалан без устали заботился о репутации своего заведения и не пожалел денег на содержание многочисленной охраны, охранные заклинания и услуги колдунов, которые стоили… Короче, об этом лучше не вспоминать на голодный желудок. Можно и язву заработать от напрасных переживаний. Обычно Кумалан был относительно спокоен за исход большинства бесед меж своими посетителями, а уж тем более тех, что происходят в разгар жаркого полдня. В такую жару лишний раз шевелиться не хочется, не то что убивать кого-то.

Однако с обычными мерками к событиям, что разворачивалось на глазах Кумалана, подходить не следовало ни в коем случае. Сначала пришел Фриз в сопровождении двух громил непотребного вида. И хотя эти двое чинно, как детишки в храме, сидели, сложив руки на коленках, одного взгляда на них доставало, чтобы покинуть корчму сразу и надолго. Да-да! Тот самый Длиннорукий Фриз. В Ан-Ридже Фриз слыл если не правой, то по крайней мере левой рукой Бьен-Бъяра – Степного Волка.

Его приход Кумалан пережил более-менее спокойно. Пусть хоть с десятком громил, лишь бы трезвый. Но очень скоро в «Мухобойку» зашли такие гости, что бедняга корчмарь чуть со своего стула не свалился. Он в жизни своей не видел живого эльфа, но сразу догадался, к какой расе принадлежит высокий мужчина, решительно направившийся к столу, за которым сидел Фриз. И неважно, что по эту сторону Маргарских гор эльфы не появлялись уже добрые две-три сотни лет, но не признать эти светлые миндалевидные глаза невозможно. Странное дело, тонкие черты лица не производили впечатления женоподобности, как утверждали знатоки. Даже две толстые косы, толщине и густоте которых позавидовала бы любая красавица, казались отлитыми из стали, словно какое-то немыслимое оружие, носимое на плечах. Впрочем, возможно, эльф казался столь опасным, потому что через его правую щеку тянулся светлый тонкий шрам от уголка губ к виску, очень заметный на фоне загорелой кожи. Его рубашку на спине и на груди крест-накрест пересекали ремни диковинной перевязи для двух крепившихся на спине мечей, чьи рукоятки торчали над обоими плечами эльфа. Нелюдю достало только мазнуть ледяным взглядом по Кумалану, чтобы тот буквально примерз к месту, не в силах пошевелиться. С эльфом тоже заявились двое. Оба люди, в которых и Кумалан, и даже Фриз с изумлением опознали оньгъе и островитянина-эрмидэ. Оньгъе, как водится, рыжеватый, с мощной курчавой бородой. Невысокий крепыш, словно сошедший с картинки в книжке знаменитого путешественника Изумрудного Гарани, описавшего все известные земли мира и всех его обитателей, от аймолайцев до подгорных тангаров и эльфов из Валдеи. По молодости лет Кумалан увлекался подобным чтивом и даже мечтал стать путешественником. Отцовская плетка избавила его от этого желания лишь с третьего раза. Второй спутник эльфа тоже мог претендовать на место в справочной литературе. Крючковатые выдающиеся носы островитян вошли в поговорку, как и сотни косичек, в которые они любили заплетать свои русые кудри.

«Итак, что же мы имеем? – спросил себя корчмарь и сам себе ответил: – Ланга – вот что!»

Эльф, оньгъе и эрмидэец, о которых уже успела прослышать вся Великая степь. На самом же деле их не трое, а семеро, как и полагается в ланге. Два эльфа, тангар, орк и трое людей. Только ланга могла объединить в себе таких разных существ, только ланге такое под силу. Да кто бы сомневался! Каждая собака на континенте знает, что оньгъе ненавидят эльфов и вообще всех нелюдей поголовно, а у орка обязательно найдется повод выпустить кишки любому тангару.