Витька с ужасом смотрел на полчища крупных, чуть ли не с фасолину, гамарусов и не знал, что делать. Они лезли и на спальный мешок, и под него. Смотреть на это было так же неприятно, как на полчища тараканов. Витька вскочил и торопливо принялся распутывать тесемки у входа в палатку. В спешке они никак не развязывались, а гамарусы лезли в щели палатки, скакали, как громадные блохи, ударялись в руки, в шею, в лицо. Наконец Витька кое-как развязал тесемки и выскочил на волю. В темноте пошел к болоту, на ощупь нарвал пук травы и вымел гамарусов из палатки. Потом вытряс спальный мешок, одежду, забрался в палатку и при свечке старательно завязал все тесемки у входа. Но это не помогло. Гамарусы настойчиво протискивались в щели, и Витька едва успевал ловить их и вытряхивать на песок…
Это можно было делать до бесконечности, во всяком случае, до рассвета.
Как-то Витька спросил Гераську, почему на «прибойке» столько маленьких дырочек в песке. Гераська сказал, что там прячутся гамарусы. По ночам их собиралось столько, что жители поселка зарывали вровень с песком стеклянные банки и утром в них набивались гамарусы, которыми в поселке кормили кур.
Гамарусы прорывались во все щели, запутывались в волосах. Перенести палатку с «прибойки» было некуда. Не ставить же ее в болото, в воду. И тут Витьку осенило — заклеить щели лейкопластырем из аптечки… Только так он остановил их нашествие.
«Теперь ничто не заставит меня поставить палатку в таком месте. Лучше пройти по песку еще хоть десять километров, чтобы было куда сойти с „прибойки“, чем воевать с этими тварями», — думал Витька, снова укладываясь спать.
Бывает же полоса невезений. И на Витьку нашла такая полоса. Во сне он почувствовал резкий толчок и сразу понял — землетрясение. Открыл глаза. Крыша палатки была золотисто-зеленой — уже взошло солнце. После толчка могла быть волна-цунами. Отодрал пластырь у входа и выскочил из палатки, чтобы где-нибудь спрятаться. Но куда бежать? Всюду низкая болотистая равнина. До гор не меньше десятка километров, к тому же через болото. Витька потоптался возле палатки и опять забрался в нее — досыпать. Никуда не убежишь.
«Да и почему обязательно должна быть волна? — думал он. — Сколько таких толчков было, пока я на Камчатке. А волна ни разу не подступила. Да и кроншнепы спокойно сидят на „прибойке“. Наверное, добывают своими носищами гамарусов из песка».
Но больше не спалось. Встал, уложил вещи и отправился дальше. Отоспаться решил в следующую ночь.
Откуда ему было знать, что следующие ночи тоже будут беспокойными…
На песке Витька увидел отпечатки громадных медвежьих лап. Это были следы медведя-гиганта. Витька был потрясен, как, наверное, бывает потрясен старатель, увидев большой слиток золота. Ширина подушки передней лапы на отпечатке была двадцать три сантиметра! Таких следов он еще никогда не встречал.
У совсем молодого медведя, который и ростом не больше собаки, ширина подушечки передней лапы примерно одиннадцать сантиметров, а если лапа на пять сантиметров шире — это уже хороший медведь. У самого крупного медведя, которого ему довелось видеть, ширина лапы была восемнадцать сантиметров. А у этого на целых пять сантиметров больше. Каких же размеров мог быть этот гигант?
Следы были свежие. Медведь пришел на берег из болотистой тундры и направился в ту же сторону, куда держал путь Витька.
«Если такой вздумает пошутить, вряд ли поможет ружье». Вместе со страхом его охватил и восторг: довелось увидеть следы такого медведя, каких и в мире остались, может быть, единицы. Камчатские медведи — самые крупные. А этот и среди них, наверное, самый крупный.
Витька стал осторожно, с опаской, приближаться к высоким куртинам травы, обходил вороха водорослей, за которыми мог лежать медведь, внимательнее всматривался в даль.
Кроноцкая сопка, до которой было так далеко в первые дни пути, теперь во много раз увеличилась в размерах. До нее оставался всего лишь день пути. Около этой сопки все Кроноцкое: Кроноцкий залив, Кроноцкое озеро, Кроноцкая река.
По ту сторону Кроноцкой реки, по рассказам, уже есть людская тропа, вроде бы даже дорога. «Только бы добраться до нее», — думал Витька.
Когда он оглядывался назад и рядом со следами медведя видел свои следы, у него холодок пробегал по спине. Такими маленькими, ничтожными казались они.
«Прибойка», насколько хватал глаз, была захламлена всякими выбросами. Но среди них Витьке бросилась в глаза груда деревьев, которые лежали крестообразно — так их не мог уложить океан. И песок к ней подгребен не волнами.
Витька подошел к этой груде, заглянул и тут же отступил, схватился за ружье и испуганно огляделся. Бревнами и песком медведь завалил добычу — большого выброшенного океаном сивуча.[3] Находиться возле добычи медведя — дело опасное. По медвежьим законам это карается смертью.
Но медведя поблизости вроде не было. Витька опять нагнулся — получше рассмотреть сивуча. Медведь, наверное, ночью грыз его. Витьку поразили следы страшной пасти какого-то морского чудовища, которое искромсало сивуча еще в океане. Если бы дно у железной бочки было утыкано кинжалами — только таких размеров пасть могла бы столь страшно искромсать толстокожую тушу сивуча.
Дальше на песке следов не было. Медведь свернул в тундру и, может быть, лежал где-то за гривой травы или за кустами ивняка. Задерживаться у его добычи было опасно, и Витька, оглядываясь, пошел дальше по берегу.
Океан мерно катил волны. Где-то там, под этими волнами, скрывалась акула или какое-нибудь другое чудовище со страшными зубами, следы которых он видел на сивуче.
А где-то поблизости дремал огромный медведь.
Среди небольших кустиков на границе прибрежного песка и болотистой тундры, метрах в трехстах от сивуча, Витька выбрал место для палатки. Замаскировал ее травой и ивовыми ветками. Отсюда в бинокль можно было рассмотреть все детали, если медведь подойдет к сивучу…
Весь остаток дня Витька просмотрел на берег, а к сивучу, кроме черных ворон, никто не явился. Вечером, первый раз за весь поход, Витька не развел костра. Боялся дымом спугнуть медведя. Жаль все-таки, что он не пришел днем. Ночью его не увидишь издали, а устраивать засаду поблизости, лезть под нос к такому медведю было страшно… Но Витька помнил про свой зарок.
Было сумрачно, когда он взял заряженное пулями ружье и пошел к железной бочке — она валялась на берегу океана недалеко от медвежьей захоронки. Рядом с бочкой Витька воткнул обломки доски, навешал сухих водорослей, сел поудобнее и стал ждать. Медведь не мог подойти сзади — сразу за спиной был океан, а впереди был хороший обзор на фоне зари.
Витька случайно оглянулся назад, на океан, и увидел неподалеку два странных больших треугольника. Вот они вместе погрузились в воду, и над волнами как черные паруса поплыли косые плавники. Витька понял — это были косатки. «Так вот кто, наверное, изуродовал сивуча. Эти чудовища пожирают даже акул. Что они высматривают на берегу? Неужели увидели меня?» И хотя Витька понимал, что косатки совершенно неопасны ему на берегу, он то и дело оборачивался и осматривал океан.
Рядом с бочкой на песке лежала выброшенная волной медуза. Она была похожа на абажур настольной лампы, только не цветной, а кристально прозрачный. Среди прозрачных медуз есть такие, ожог которых вызывает паралич или даже смерть человека. «Удивительно, как в этой прозрачной линзе может держаться жизнь, — думал Витька. — Где-то там сердце, кровь, яд. И все это — как чистейшая вода».
То ли сказалась привычка к постоянному шуму прибоя, то ли океан в тот вечер был тише, Витька хорошо слышал и близкий крик запоздалой чайки, и отдаленные поуркивания вулкана.
Быстро темнело, а медведя все не было. На берегу как будто все вымерло в этот вечер.
Витька то и дело оглядывался на океан, который был рядом, за спиной. Над самой головой в сумеречном небе, быстро махая крыльями, пролетел как предвестник чего-то страшного одинокий черный баклан. Он появился с океана и скрылся за черной волной. Там, в черной массе воды, шла своя таинственная жизнь. И так же, как на земле, она отличалась от жизни дневной.
