Докуриваем косяк.

— Ну мы, пожалуй, пойдем.

Ребята поднимаются. Прощаемся. С. и К. уходят в коридор провожать, я остаюсь в комнате.

Слышу:

— Мы на самокатах сюда приехали.

— Впервые ездил на самокате.

— Ну и как?..

Выходят за дверь, разговаривают там.

Пересаживаюсь на диван. Ищу что-нибудь в Интернете.

К. и С. возвращаются. К. скручивает новый косяк.

Говорю, что у него тут круто.

— Так ты не видел всю квартиру.

Часть кухни К. отвел под столярную мастерскую. Здесь у него верстак, струбцины, токарный инструмент. Во множестве стружки.

— Раньше я делал разные маленькие вещички и дарил их. Я называю их приятностями. Но потом понял, что они никому так не дороги, как мне.

К. задумчиво смотрит куда-то под потолок.

— А сейчас я их делаю для себя.

Возвращаемся в комнату. К. подходит к шкафу с сердцем. Открывает. Небольшой освещенный закуток, в котором на красном бархате расставлены миниатюрные вещи. К. берет идеально гладкое яйцо с подставки.

— Вот они какие.

Среди вещичек есть коробочка для обручальных колец и лестница Эшера из дерева.

К. возвращает яйцо на место и закрывает ящик.

Сажусь на диван, оказываюсь в самом углу

— Вот, правильно, — говорит К. — А теперь раскинь руки.

Раскидываю руки по полкам, которые начинаются там, где закругляется спинка дивана.

— Почувствуй весь кайф. Правда, похоже на крылья ангела?..

Действительно, что-то в этом есть. Откидываю голову назад. Перевернутый Пушкин. Руки лежат на мореных досках, готов взмахнуть ими и полететь.

К. присаживается, скручивает еще один штакет.

— Ну что, может, запустимся? — предлагаю.

— Почему нет… — реагирует С.

Изначально план был другой. Зайти к К., взять кислоты и пойти к П. и компании. Они здесь же, на Комендантском, снимают квартиру-студию. Там пишут музыку. Часть компании специально для этого приехала из Е. На Урале сейчас бум новой музыки с уклоном в рэгги.

Но видно, у С. с П. что-то не срослось.

Мы с С. разворачиваем фольгу, символически чокаемся. Поехали. Половина второго.

С. снова за клавиатурой, ищет, находит, ставит.

Замечаю в дальнем углу женский манекен. Такие используют для пошива верхней одежды. На левой груди у манекена уменьшенная копия сердца со стены.

— Круто, — говорю. — У тебя и манекен свой есть.

— Это моя бывшая девушка.

К. подходит к манекену. Изучает пару секунд. А потом резко разворачивается на одних пятках. Полы черной рубашки поднимаются, и виднеется крепкий торс.

— Она сидела внутри, пока я работал. Все время… А всего лишь потребовалась пара лент скотча. Я люблю создавать из ничего.

С этими словами К. обводит руками комнату, будто каждый предмет в ней должен подтвердить справедливость его слов.

— Девушки торчат от К., — говорит С.

— Ты отлично сложен и выглядишь максимум лет на двадцать пять.

Разговор заходит о «Портрете Дориана Грея». К. выходит из комнаты, но почти сразу возвращается.

— Вот. Не выбрасываю только из-за обложки.

Он трясет в воздухе потрепанной книгой. На мягкой, желтого цвета обложке белый профиль Уайльда. Книга переходит из рук в руки.

— Про такие маленькие приятности я и говорю.

Книга ложится на столярный столик рядом с пистолем.

К. берет с полки пакетик, распечатывает его, высыпает на стол белый порошок, делит на три части и уходит на кухню. Сидим, боимся сдуть порошок.

Шельма забирается на диван и укладывается рядом с рукой. Принимается лизать. Шершавый язык проходится вверх и вниз по руке. Прикрываю глаза. Чувствую язык с тысячью выпуклостей на нем. Открываю глаза.

— Шельма, хорош.

Собака останавливается, смотрит на распростертое в кресле тело и продолжает ходить языком туда-сюда. Не неприятно, хорошо. Шершаво. Мы с С. лениво посмеиваемся.

Возвращается К. В руках кружки с кофе. Сбрасывает дорожки поочередно в каждую кружку.

— Господа, кофе готов.

Кладу три ложки сахара.

К. встает, расхаживает по комнате, пытается создать композицию из манекена, сердца на стене и пустой барочной рамы, повешенной на одну из ручек шкафа. Потом вновь уходит, возвращается с канделябром на семь свечей. Ставит его на столярный столик в угол перед зеркалом. Выключает верхний свет.

Шельма не останавливается ни на секунду.

— Дай ты ей отдохнуть, — говорит С.

— Она сама. Я же не заставляю.

— Ты руку убери.

От собаки идет тепло. Руку не двигаю.

— Ну как вам, хорошо? — К. отвлекается от своего занятия.

Киваем.

— А то самому бывает не по себе, когда гостям плохо.

Медленно тянем кофе. Два часа ночи. Пора ЛСД показать себя.

— Я знаю, что вам нужно, — говорит К. и уходит.

— Ну как ты? — спрашиваю С.

— Ничего, уже чувствую. Со свечами К. здорово придумал.

Пламя свечей дробится, как только я пытаюсь сосредоточить свое внимание на нем.

Обсуждаем, какой фильм поставить.

— «Бараку» видел? — спрашивает С.

— Обаму?

— Нет.

— Тогда нет.

С. роется в Интернете, находит, читает описание.

Слушай, — говорю. — Похоже на один фильм, который давно хотел посмотреть. Не помню название. На «К» начинается.

Ищем. Через режиссера «Бараки» выходим на «Койяанискаци».

— Это он.

Читаем про 35 тысяч метров пленки, потраченной на фильм.

Возвращается К.

— Вот, это для вас сейчас в самый раз.

На столе появляются две розетки, наполненные белой массой.

— Что это?

— Фруктики, мороженое. Коктейльчик.

Пробуем, мягкий сладкий вкус, плавно перетекающий в желудок.

— С., давай-ка сюда Александра Сергеевича.

С. залезает с ногами на диван, поднимает бюст Пушкина.

— Почувствуй силу искусства, — говорит.

Беру бюст, он и правда тяжелый. Передаю К.

К. ставит Пушкина на столярный столик, приступает к белому поэту, чтобы получился цветной. С. включает «Койяанискаци». Едим фруктовый коктейль, пьем заправленный кофе. Шельма наконец успокаивается и засыпает.

Койяа-нискаци, койяа-нискаци, — повторяет голос на фоне торжественно траурной музыки и облаков огня.

Через минуту понимаешь, что это в замедленной съемке взмывает в воздух ракета. Это начало. Время течет быстро и незаметно. Часы проваливаются, оставляя на поверхности после себя лишь минуты. «Койяа-нискаци» эхом проходит через весь фильм. Финальные кадры. Ракета идет ввысь. Та же торжественно-траурная музыка Гласса. Что-то идет не так, музыка только усиливает это ощущение. Поток воздуха обтекает корпус ракеты белой струей. Секунда, и взрыв. Камера следит за падением обломков. Выделяет один. Он падает, вращаясь и догорая. На секунду кажется, будто это кресло астронавта. Но нет, это часть ракетного двигателя. Она медленно, кружась в последнем танце, опускается на землю.

— Все бессмысленно и бесполезно, цитирую Муджуса.

К. садится за компьютер, ищет цветные изображения Пушкина. За время фильма у бюста на столике появились черные курчавые волосы.

Регистрирую изменения. Цвета углубились. Пошла рябь на границе зрения.

Думаю про тесты Кизи и проказников. Отставляю розетку с фруктовым коктейлем в сторону. С. доедает до конца.

— Говоришь, какая высота потолка у тебя? — неожиданно интересуется К.

— Да такая, нормальная, — отвечаю. — Обычная.

За окном слышим игру на гитаре, пение.

— Кажется, наши музыканты недалеко ушли.

Подхожу к окну, по дороге смотрю в зеркало. Зрачки, а в них троящиеся, четверящиеся язычки пламени.

Приморский район. Комендантская площадь, в центре которой торговый центр в виде летающей тарелки. Прямо под окнами еще один торговый центр, облицованный серыми панелями. Страшная безвкусица, типичная для спальных районов. Единственная видимая вывеска — секонд-хенд. Дальше за ними — нагромождение многоэтажных домов.

У основания торгового центра сидит молодежь и бренчит на гитаре. Рядом стоит желто-зеленый «дэу матиз». Лужи, и в них фонари. Начинается рябь. Отхожу от окна.