– Чем, батя, князь тебя потчевал?

– Метаксой.

– Должно быть, вкусна.

– А то! Она же греческая.

– В землях южнее Орды, – Альберт Калужский распеленался из кокона, сел на топчане, зевая и потягиваясь, – правит эмир бухарский. Его счастливые подданные регулярно пребывают в благородной бухаре. Лучшие умы того царства изобрели напиток, называемый айраном. Для того смешивают молоко коровье или кобылье с водой и крепят пустынной солью. Сей напиток айран утоляет похмельную жажду, ибо огонь спиритуса суть имеет бесовскую и окончательно загасить его возможно лишь молоком, как чистый огонь или Сварожича.

– Отчего же у нас такой айран не делают? – спросил Михан.

– Особенности потребления обусловлены культурными различиями, основанными на традициях, происходящих от национального менталитета.

– Ну да… И чего?

– Это значит, что бухарики пьют айран, а мы рассол огуречный или капустный либо простоквашу.

Под эти разговоры Щавель отбился. Метаксы было употреблено не так много, чтобы утром посылать за рассолом, но мысль об айране не шла из головы. Отведать бухарский напиток казалось дело нетрудным, требовалось раздобыть ковш воды и щепотку соли. Щавель промучился полночи, но всё-таки поднялся, вроде как в сортир, однако на обратном пути решил заглянуть в трапезную, там всегда кто-то есть.

Заполночная гостиница жила своей жизнью. В коридоре сновали тени, слышались шепотки на неведомом говоре, пахло жареным и странной гарью. Щавель наткнулся на оборванца. Пролаза держал перед собой обрубок сушёной руки, в окостеневших пальцах которой потрескивала чадная свечка.

– Спи! Спи! – зашептал оборванец, тыча в непокорного постояльца мумифицированным подсвечником.

Щавель крепко завернул ему в челюсть. Оборванец грохнулся кулём, сухая рука отлетела под стену, свеча потухла, лишь грубый фитиль продолжал тлеть.

На шум из соседнего нумера выглянули двое. Один с мешком, другой с коптилкой вполне заурядного вида. Мешочник оставил добычу, выдернул из-за пояса дубинку. Щавель прыгнул, едва не порвав в шагу портки. Левый кулак вбил рёбра в самое нутро татя. Он выронил дубинку, согнулся. Подельник, не выпуская коптилки, схватился за нож. Пальцы Щавеля крепко обвили запястье, придавив к поясу. Вор изо всей силы боролся, не думая, однако, бросать коптилку, исправно держа её в другой руке на отлёте. Щавель отобрал нож, он был широкий и кривой, будто кусты подрезать. Этим садовым ножом Щавель в одно движение перехватил вору горло.

Глиняная коптилка упала, разбилась и погасла. Щавель ринулся в номер, предчувствуя нехорошее, ведь парни должны быть давно на ногах, а они дрыхли, и разбудить их оказалось невозможно даже тряской.

«Хитрый огонь!» – сообразил Щавель. В распахнутое окно попадало немного ночного света. Щавель схватил крынку, вышел в коридор. Хрипел, как зарезанная свинья, умирающий, да внизу топотали бегущие тати. На полу красной точкой тлела колдовская свеча. Щавель вылил на неё крынку. Уголёк погас. Всё в гостинице разом пришло в движение.

– Подъём, парни! – предупредил Щавель о своём появлении; Жёлудь уже поджидал гостей возле притолоки с ножом наготове.

Коридор наполнялся растревоженным людом. Многие постояльцы обнаружили пропажу. Мигом стало светло.

«Сходил айрана попить», – Щавель посмотрел на сушёную руку в луже молока, на оборванца, замершего рядом. Обернулся к своим.

– Ещё одно дело есть, – сказал он.

в которой Щавель ведёт парней на торжище

Спасла грамота. Вызволять из околотка победителя шайки прибежал Иоанн Прекрасногорский.

«Командир Щавель снова в деле! – подумал заместитель начальника канцелярии, выяснив у ночного дежурного обстановку. – Не успел объявиться в Новгороде, как на погост потянулись телеги. То-то светлейший князь спешит отправить героя подальше». Иоанн Прекрасногорский не злился. Жизнь в присутствии героя становилась красочней и разнообразней.

Он шагал рядом со своим кумиром по рассветным улицам. Шуршали мётлами гастарбайтеры. С окраины доносилось мычание – по навозной дороге на выпас гнали скот. От пекарен несло свежим хлебом и калачами. Над Новгородом висел малиновый перезвон колоколов. Щавель поднял голову. Высоко на колокольне, как бешеный паяц, метался звонарь, оповещая православных о появлении Отца Небесного. Верующие люди выходили к заутрене, смотрели на розовеющие облака, ждали, когда Отец выглянет из-за окоёма. Лица православных разом расцвели, пальцы стали обводить напротив сердца святой круг. Когда Отец Небесный целиком явил Свой лик, толпа на набережной взорвалась под размеренный звон: «Слава! Слава! Слава!»

– Ты не православный? – спросил Щавель.

– Я служу знанию, – смиренно молвил Иоанн. – У меня нет времени на ритуалы.

– Знание – сила, но ритуалы тоже дело полезное.

Молодой бюрократ покосился на спутника. Сотни вопросов вертелись у него на языке. Наконец Иоанн не вытерпел:

– Я всё понимаю, Щавель из Ингрии. Ритуалы, обряды… Но поясни: зачем ты вору, как бы сказать по-вашему, по-лесному, в дупло Счастливую руку забил?

– Он искал на свою жопу приключений, – спокойно ответил Щавель. – Он их нашёл. Теперь пусть не плачет.

– Вора в околотке задушить пришлось из милости, – поведал Иоанн. – Он бы не выжил. Ты ведь Счастливую руку в дупло по локоть забил, это всё равно что на кол посадить. В Новгороде так не делают, у нас воров…

– Мы в Тихвине тоже на кол только разбойников сажаем.

– …отправляют на тяжёлые работы.

– Воров мы вешаем, – закончил Щавель.

– Крутенько. Так всех не перевешаете ли?

– У нас свои не воруют.

– В Новгороде обхождение с ворами иное, – деликатно заметил Иоанн. – Здесь они пользу приносят.

– Был бы он просто крадун, а он колдун. Вдруг ещё чего наворожит. Колдуна перво-наперво обезвредить надо. Забиваешь ему в гузно орудие преступления и более не ждёшь от него неприятностей.

– Много ли доводилось тебе встречаться с колдунами, Щавель из Ингрии?

– У нас эльфы, – объяснил Щавель. – Эльфу пока полную задницу талисманами не набьёшь, не уймётся.

– А потом?

– Потом голову отрезать и на костёр.

– Почему на тебя не подействовала Счастливая рука? – задумался Иоанн Прекрасногорский и тут же спохватился: – Кровь птеродактиля! Вот ещё её тайное свойство. Я должен внести это в анналы!

«В чьи анналы?!!» – с подозрением покосился Щавель на пылкого молодого человека, но тот не повёлся, мечтая о своём.

Расстались у постоялого двора, весьма оживлённого после налёта шайки. Завидев Щавеля, люд примолкал удивлённо. В нумерах он застал ватагу в полном сборе. Парни радостно кинулись навстречу:

– Что в околотке было, дядя Щавель?

– Поговорили и отпустили. Сейчас на рынок пойдём.

– Не чаял видеть тебя, – признался Альберт Калужский, – после того, что ты учинил. За убой в Новгороде положена виселица либо общественно-полезный труд.

– За злонамеренный убой, – уточнил Щавель. – За самооборону не наказывают.

Он достал из-под топчана сидор. Порылся. Вытащил прихваченную из дома мошну.

– И того татя, которому вы сушёную руку забили, тоже… ты самооборонился?

– Конечно, самооборонился. От колдовства, – Щавель привесил мошну рядом с мытарской, одёрнул пояс, подвигался. Одёжа сидела ладно. – Объяснил в околотке. Там люди сидят неглупые, всё поняли и отпустили с миром.

– Отпустили… Даже без суда. Не могу поверить своим ушам, но верю своим глазам, – пробормотал Альберт Калужский. – Видать, непрост ты, лесной человек.

– Простота хуже воровства, но лучше толерастии, – Щавель прикрыл полой безрукавки костяную рукоять ножа. – Идёшь с нами на базар?

Гостиный двор помещался на другом берегу Волхова. Надо было миновать полгорода, чтобы добраться до него. Завернули в кабак, в укромном углу покормили Хранителей да сами подкрепились пшённой кашей и продолжили путь на сытый желудок, дабы не сверкать глазами на торгу, понуждая купцов взвинчивать цену.