– Ты хорошее дело сделал, Щавель из Ингрии, – после завтрака лепила подобрел. – Я слышал от постояльцев, что шайка немало бед причинила богатым новгородцам. От Счастливой руки спасу нет. С ней заходи в любой дом, когда все уснут, и хоть кол на голове у хозяев теши, никто не проснётся. Многие так пострадали.
– Почему её «счастливой» зовут? – спросил Михан.
– Потому что в ней счастье воровское, – просветил Альберт Калужский. – Для добрых людей – горе. А вообще сие есть зело человекопротивное колдунство. Вор вора поедом ест за него, в самом буквальном смысле. Ведь этот пакостный талисман как делают? У повешенного вора надо в полночь отрезать правую руку по локоть и так плотно замотать в кусок савана, чтобы вышла вся кровь без остатка. Потом её засыпают солью и чёрным молотым перцем, сгинают пальцы в кулак, заворачивают обратно в саван и сушат недели две, пока полностью не иссохнет. Потом вешают досохнуть на солнце или кладут в протопленную печь. На этом мерзости не кончаются. Для изготовления свечи надо с трупа повешенного вора срезать всё сало, включая нутряное, и вытопить из него жир. Три части этого жира надо смешать с пятью частями свечного сала и одной частью лапландского кунжута.
– Вот чем в коридоре воняло, – смекнул Щавель. – Уж больно ты сведущ, как я погляжу. Сам-то не промышлял со Счастливой рукой?
– Что за поклёп! – возмутился Альберт Калужский. – Всякий просвещённый человек должен знать не только свою отрасль, но и смежные. Если я исцеляю людей, я должен разбираться во всём, что можно сделать с человеком и из человека, включая способы свежевания, ушивания ран и постановку представлений в анатомическом театре. Убогие колдовские манипуляции вроде приготовления Счастливой руки или какой-нибудь головы-оракула ни в какое сравнение не идут с мастерством выскребания плода из беременной бабы.
– Это-то на кой творить? – Михана чуть не вывернуло.
– В самом деле, – заинтересовался Щавель. – Для колдовства или то кулинарные изыски народов востока?
– Чтобы баба не рожала.
– Так пускай себе рожает.
– Бывают нежеланные дети, – сказал доктор.
– Нежеланных всегда придушить можно, – заметил Щавель. – Или отваром из поганок напоить. Иных берут за ноги и головой об угол.
– Моряки называют сей способ «об борт», – поведал Альберт Калужский. – Он распространён на судах торгового флота Швеции, где бабы запросто работают в команде наравне с мужиками. А вот суеверные греки считают, что женщина на корабле к беде, и пользуются домашним скотом.
За разговорами о странных обычаях иноземцев миновали кремль и добрались до Горбатого моста. С него открывался на обе стороны вид величественный. Как на ладони лежали причалы, в три ряда уставленные пришвартованными борт к борту расписными ладьями новгородцев, смолёными волжскими барками, двухпалубными греческими галерами, чёрными баржами и серыми шведскими буксирами. За пристанью белела колоннада Гостиного двора, украшенная пёстрыми навесами. У каждой торговой компании – свой раскрас. Там копошился чёрный людской муравейник. По левую руку раскинулась набережная Александра Невского, вдалеке виднелась священная роща. Постояли, полюбовались. Ветер дул в спину, в сторону торга.
– Больше прежнего, – сказал Щавель. – Цветёт Великий Новгород.
Парни, отродясь такого не видевшие, замерли в восхищении. Вздыхали только: неужто не придётся здесь жить?! Щавель раздал им по копеечке. Бросили с моста в Волхов, на удачу, чтобы Водяной царь, имеющий с купцами самую тесную связь, не позволил околпачить покупателей. Недаром умные люди говорят: торг вести, не мудами трясти. Одной поддержки Хранителей для такого важного дела могло не хватить. Хранители для леса, а тут эвон какая силища!
– Могуч светлейший князь! – заключил Щавель и двинул ватагу вниз.
Новгородское торжище даже в будний день кипело. Лотки с разнообразной снедью начинались от Горбатого моста, чтобы мухи не слетали с пахучей рыбы на дорогие заморские ткани, разложенные в глубине торговых рядов, да и бабам ходить за провизией удобно – к дороге близко. Рыбы было… Одного только снетка, что таскают сетями из Ильменя, имелось во всех мыслимых видах: сушёного, вяленого, варённого в томатном соусе, перепревшего под гнётом в особую приправу (у лесных парней дух перехватило от насыщенного амбре). Лежали рыбы солиднее: щуки, судаки, голавли, громоздились подлещики и плотва. Свежие, вяленые, копчёные. Водяной царь щедро одаривал почтительных ловцов, которые не забывали каждый год отправлять к нему в гарем красавицу девку. За рыбным рядом начинался мясной, где краснолицые давальцы гоняли мух от свежатины, раскинутой на скоблёных прилавках. За мясным рядом шёл калашный, почище, уж туда со свиным рылом не лезь, зашибут! Парни шли и дивились на прорву жратвы, которую Новгород исправно поглощал каждый день.
Вдоль набережной вышли к Гостиному. Зажатые складами и лавками проходы больше не позволяли шагать по-человечьи. Надо было проталкиваться через плечи, где извиваясь ужом, а где самому давая пинка. Глаза разбегались от мельтешения непривычных чернявых лиц и красочных одеяний. Здесь говорили и спорили на всех языках. Здесь, на полпути из грек в варяги, встречались купцы и брали оптом. Солидные негоцианты свершали сделки на складе за чашкой кофе, мелкооптовые торгаши забирали прямо с прилавка, грузили на рабов, гнали дальше, добивая ассортимент. В адской сутолоке никто не обращал внимания друг на друга. Активно работали базарные воры, подрезая кривыми широкими ножиками мошны и сумки. Жизнь била ключом в центре России.
Щавель остановился под серым в оранжевую полоску тентом. Жёлудь и Михан протиснулись к нему, чуть погодя выкарабкался из толпы лекарь. Здесь было тесно, но терпимо. В лавке продавали луки и стрелы.
Щавель провёл рукой у пояса. Деньги были на месте.
– Первым делом надо купить драконового волоса, – объяснил он парням. – Тетива из него не растягивается, а драконовый волос сам по себе прочнее стальной тонкой проволоки. Такая тетива, конечно, сильнее бьёт по рогам и рассаживает плечи, но зато стрела летит дальше.
Они протолкались к прилавку и пригляделись к разнообразию выставленного оружия. Хозяин лавки, пожилой грек с большим носом, старался увлечь покупателя не столько качеством, сколько изощрённостью товара.
– Ух, батя, а это чего? – тут же указал Жёлудь на диковинный лук длиной в руку, к рогам которого были навинчены железные кругляши. – Глянь-ка, раз, два… три тетивы!
– Это старинный лук, его сделали ещё до Большого Пиндеца, – улыбнулся Щавель, разглядывая облезлый антиквариат как предмет забавный, но бесполезный. – Называется «блочный» из-за вот этих колёсьев.
– Три стрелы разом может метать?
– Не, тут одна тетива. Она обкручена об эти железки. Тянуть надо за петлю напротив гнезда специальным крючком. Когда тянешь, колёсья крутятся, видишь, они неровные. Поначалу идёт туго, потом происходит сброс и становится легко, хотя ты ажно до уха вытянул и держишь. Он очень медленный, блочный лук. Почти как арбалет. Без стрелы его спускать нельзя, тетива сразу рвётся.
– Зачем такой сделали? – изумился Жёлудь.
– В старые времена делали много странных вещей, – обронил Щавель.
– Ты стрелял из него?
– Стрелял. Неудобно, да медленно. Крючок надо всякий раз цеплять за петлю, да на усы нажимать. Я за это время семь стрел выпустить успею. А если крючок потеряешь, то из блочного лука стрелять уже никак.
– Дураки делали, – решил Михан.
– Чем интересуются опытные стрелки? – грек спровадил покупателя и переключился на новых.
– Есть ли у тебя катушка драконового волоса?
– Дакроновой нити… Нет, разобрали всю, – развёл руками грек. – Весь запас скупил оружейник светлейшего князя. Недели через три будет завоз из Швеции, вы уж заходите всенепременно. Чем ещё могу услужить разбирающимся людям?
– Покажи вон его, – кивнул Щавель на перегородку за спиной грека, на которой были выставлен товар.
Ушлый торговец безошибочно угадал и положил на прилавок тяжёлый прямой лук в пять локтей длиною. Лук был клееный, обмотанный жилами вперемежку с золотистой и красной нитью. Рога стояли из белой кости. Широкая полка была выточена под толстую тяжёлую стрелу, пробивающую кованую кирасу. Тетива не было натянута туго, чтобы не сажать плечи. Щавель сразу отметил качественное плетение и прихотливые усы с кисточками.
