Немного южнее Росса «Елена» бросила якорь в большой бухте у голого скалистого мыса. Илья сказал, что это мыс Дрейка. Когда ветер разогнал туман, на противоположном берегу бухты показалась гряда каменистых холмов; их пологие склоны, обращенные к морю, были занесены песком. Два дня байдарки обшаривали все уголки залива в поисках морских бобров, однако результат был ничтожный. Скудная добыча вконец испортила и без того скверный норов капитана. Пока охотники поднимали на борт свои лодки, он до полусмерти избил двух алеутов, которые показались ему недостаточно расторопными.

Когда судно снова вышло в море, туман до того сгустился, что Захару казалось, будто они плывут под огромным опрокинутым горшком сметаны. Он стоял у поручней, уныло наблюдая, как проносится мимо темная вода.

Илья остановился рядом, поглядел на это сырое белое одеяло, окутывающее их со всех сторон:

— Ну и туман! Считай, нам повезло, что мы попали к Годви.

Я уже бывал с ним прежде. Он плывет наугад, но всегда приходит туда, куда надо.

— А куда нам надо? Куда мы идем? — мрачно спросил Захар.

— К Скалистым островам. На карте они называются Фараллоны — то же самое, только по-испански. Наши там промышляют морских котов и сивучей. Один русский и с ним дюжина алеутов. — Он перегнулся через поручень и сплюнул в пену. — Каждый компанейский корабль обязан заглянуть туда, если проходит поблизости, и подбросить им дров и воды. Там ведь ни деревьев, ни пресной воды, кроме дождевой.

Приблизившись к Фараллонам, шхуна стала против ветра и сбавила ход. Огромный каменный горб вынырнул из тумана.

— Это главный остров, здесь у нас фактория, — сказал Илья.

Узкие фьорды выглядели черными щелями в массивной скале. Шхуна подошла так близко, что Захар сумел разглядеть в расщелинах сотни небольших черно-белых птиц, стоявших столбиком, как пингвины.

— Кайры, — пробормотал Захар.

Он еще помнил, что отец любил их яйца. Недалеко от их дома на скалах был птичий базар, и каждой весной Захар ходил туда с отцом. Отец оставлял Захара внизу, он не позволял ему карабкаться на крутые скалы. Когда отец спускался, его рубашка оттопыривалась спереди от яиц, которые он складывал за пазуху.

Под оглушительные крики чаек «Елена» бросила якорь. Пеликаны взмахивали огромными крыльями и парили высоко над стаями темных буревестников, срезавших верхушки волн. Горбатые скалы ощетинились бесчисленными черными столбиками бакланов, сидевших на гнездах. Корабельная шлюпка вошла в узкую, как лезвие ножа, бухточку, которую море и ветер вырезали в твердом граните. На берегу лежало несколько перевернутых байдарок. Вода шиферно-серого цвета плескалась в этом заливчике.

Горсточка людей в парках с капюшонами подбежала к шлюпке и вместе с гребцами стала разгружать ее. Русского промысловика нетрудно было узнать среди алеутов по окладистой рыжей бороде. Широкие, безволосые лица алеутов, работавших на берегу, просияли при виде земляков, сгрудившихся на носу «Елены». Они начали бойко перекликаться, заглушая чаек.

Неожиданно на палубу выскочил капитан, яростно размахивая кофель-нагелем — железным штырем, которым обычно пользуются для крепления снастей. С гневным ревом он начал дубасить алеутов по головам, и те бросились врассыпную. Когда последний алеут скрылся в трюме, Годви стал на носу с победным видом, широко расставив ноги. Он подбоченился, достал свой клетчатый носовой платок и затрубил в него громко, как снежный гусь.

Илья вперевалку зашагал к нему по палубе. Вместо того чтобы заступиться за своих людей, он стал извиняться перед шкипером. Захару Илья напоминал большую, но трусливую собаку, униженно виляющую хвостом. Шкипер снова трубно высморкался и направился на корму.

Илья заметил Захара, наблюдавшего за этой сценой, и подошел к нему:

— Бешеный этот шкипер, не приведи господь! Алеутов бьет почем зря!

Захар хмыкнул, но ничего не сказал.

— А ты не больно-то задирай передо мной нос! — вскипел вдруг Илья. — Не могу я с ним из-за этого лаяться. Только хуже будет. Деньги уплывают, вот он и звереет. Повезет с охотой — и он подобреет.

«Елена» подняла якорь. Обогнув остров, они прошли мимо лежбища — каменной площадки, на которой расположилось стадо сивучей — огромных серых зверей весом с тонну каждый, с толстыми, мясистыми, вислыми мордами. На одном из немногих ровных клочков земли на острове стояла хижина, сложенная из камней; она выглядела такой же холодной и негостеприимной, как и сам остров. Птичьи гнезда покрывали каждую пядь поверхности, и чайки тучами носились над головами с бесконечным оглушительным гамом.

— И надолго остаются здесь промышленные? — спросил Захар.

— Когда на год, когда на два.

Захар содрогнулся:

— Как же они здесь выдерживают, в этой холодной пустыне? Одни голые камни да туман. А когда туман разойдется, только и видно, что это холодное, серое море.

— Да еще птичье дерьмо по колено, — ухмыльнулся Илья. — Ты прав, не все здесь выдерживают. На моей памяти здесь уже свихнулись двое. Русские. Алеутам — тем хоть бы что. Они ко всему привычные, не то что наш брат.

10. ГОРЬКОЕ ПЛАВАНИЕ

ахара огорчали мелкие, но очень досадные неприятности, которые то и дело случались с ним. Едва «Елена» вышла из Росса, как алеуты начали враждебные действия против него. Они не воевали с Захаром в открытую. Но под ноги ему то и дело летели предметы, о которые он спотыкался. На его одежду проливали всякую вонючую дрянь. Его вещи бесследно исчезали, а если и находились потом, то в безнадежно испорченном виде.

Алеуты вели против него форменную партизанскую войну. Это уже не было похоже на обычное поддевание новичков на борту корабля. Кроме того, рассуждал Захар, алеуты слишком покорный, нерешительный народ, чтобы позволять себе такие шутки с русским. Кто-то должен был подбивать их на это.

Захар все чаще обращал внимание на байдарщика, который с ведома Ильи командовал остальными охотниками. Этого коренастого, с литыми плечами алеута из Росса звали Тайин. У него были необычные для алеутов желтые глаза, которые временами казались янтарными. Когда кто-нибудь из его людей в очередной раз пытался насолить Захару, Тайин наблюдал за этим с ухмылкой. Но Захару ни разу не удавалось поймать его взгляд. Стоило Захару взглянуть на него, как эти желтые глаза на широком, бесстрастном, желтоватом лице уже смотрели куда-то в сторону.

Проделки алеутов до предела натягивали нервы Захара, который и без того был в безнадежно плохом настроении. И наконец, однажды вечером, когда корабль стоял на якоре у входа в залив Сан-Франциско, Захар не выдержал. Весь день алеуты охотились в бухтах и фьордах пролива, ведущего в этот большой залив. Ведя счет добыче, Захар стоял на палубе рядом с растущей горкой тушек морских бобров. От их вида и запаха у Захара все переворачивалось внутри.

На борт поднялся последний охотник и тяжело уронил убитого котика прямо под ноги Захару. Когда туша шлепнулась на палубу, из вспоротого брюха вывалились внутренности. Захар отскочил, но зловонная кровавая каша обдала его сапоги и забрызгала штаны.

Захар обрушился с бранью на охотника, маленького, невзрачного алеута. Тот бросил на него испуганный взгляд и убежал в трюм. Рядом стоял и ухмылялся Тайин. Его глаза ускользнули от яростного взгляда Захара.

И тут Захар взорвался. Один прыжок — и он схватил Тайина за плечи, навис над его приземистой фигурой:

— Это ты его подговорил? Ты их всех подбиваешь на эти пакости, так ведь?

Глаза алеута замерцали янтарным блеском.

— Убери руки, господин Петров, — сказал Тайин ровным голосом.