«Странная логика, совершенно непонятный склад мышления…»

Ненюков оглянулся: бортпроводница с аптечкой вновь скрылась в первом салоне.

В Каргополе Ненюкову сообщили: Сенников Иван Алексеевич, запечатленный на любительской фотографии, несколько лет назад умер, захоронен в деревне Кирге. Сын его, Константин Сенников, в деревне не проживает, осужден за кражи, местонахождение неизвестно.

«Если преступник по непонятным причинам все же хотел — надо же прийти в голову такому! — чтобы милиция узнала о Торженге, почему он так странно распорядился уликами? Можно было много раз беседовать со старухой Ковригиной и ее дочерью, смотреть на полыхающую в сумерках трубу медеплавильного комбината и не догадываться о существовании погоста. А сам блокнот с телефонами? Разве не был он сфабрикован, чтобы завести следствие в тупик?»

«Рецидивист-уголовник, подбрасывающий «улики», — Ненюков сомневался. — Невероятно!»

Летели на юго-запад, Ненюков видел ветры, дувшие за окном, их всеобъемлющую голубизну. Внезапно четко разграничились три слоя: черный — снег под машиной, голубое — небо вверху и багровая полоса между ними.

Вставало солнце. В поразительно яркое по чистоте соцветие была врезана сверкающая обтекаемая сигара сопла.

До сих пор оставалось неясным, почему преступники оставили онкологу его вторую подписанную Тордоксой икону — «Апостола Петра». Зачем, оставив ее профессору, преступники потом завладели никому не известным, кроме специалистов, «Святым Власием»?

Ненюков чувствовал, ответы на вопросы где-то совсем рядом. Не следовало только ни в коем случае спешить.

Осторожно, чтобы не беспокоить соседей, Ненюков достал из пиджака блокнот с репродукциями. С обложки глянуло ставшее знакомым изображение человека со свитком. Апостол Петр, написанный Тордоксой почти четыреста лет назад, казалось, без остатка погрузился в нелегкие свои раздумья, оставаясь в то же время здешним, не до конца умиротворенным и искренним.

«Константин Сенников?» — снова подумал Ненюков.

Иметь противником рецидивиста-уголовника, даже очень опытного, для инспектора все-таки удобнее, чем бороться с новичком.

«Пристегнуть ремни, не курить!» — зажглось табло.

Пока глушили двигатели, пассажиры вели обычную игру: никому не хотелось выходить из самолета последним, но и ждать в проходе было тоже неинтересно. Поэтому, оставаясь на месте, каждый зорко следил за соседями. Когда в задних рядах неосторожно скрипнуло кресло, все двести человек поднялись одновременно.

«Где сейчас «Апостол Петр»? — попытался Ненюков сделать совсем крошечный шажок в рассуждениях. — Куда профессор определил его после кражи?»

Ответить на этот вопрос мог Гонта.

Набрав номер, Ненюков представил переполох, поднятый его ранним звонком, — оглушительный лай Альзена-младшего, шиканье Гонты — всю обстановку квартиры, в которой под утро раздается бодрый телефонный призыв. Однако ждать рабочего дня Ненюков не хотел.

Трубку взяли не сразу. Услышав третий гудок, Ненюков нажал на рычаг, несколько секунд переждал — ему и раньше приходилось прибегать к этому приему.

Шофер снизил скорость, но мера явно была лишней — телефон в машине работал отлично. Когда Ненюков снова набрал номер, жена Гонты уже дежурила у трубки: она снимала ее первой в любой час суток.

— Сто извинений, — сказал Ненюков: Марина Гонта работала в управлении, они хорошо знали друг друга, — сможешь еще заснуть?

— Что-нибудь случилось?

— Несколько слов Андрею…

— Доброе утро, Владимир Афанасьевич! — послышался голос Гонты. Докладывая, он снова проделывал мучительную операцию по усечению каждой фразы. — Получено заключение дактилоскопической экспертизы. Отпечатки на бутылке в избе Смердова оставил Константин Сенников…

Можно было сколько угодно гадать — кем совершено преступление, новичком или преступником-рецидивистом, но вот наука произнесла свое слово, и новую версию следовало строить с учетом неопровержимых данных.

— Не ожидали?

— Действительно, новость номер один…

— Я запросил архивные дела, направил ориентировки.

— Где он находился последние месяцы?

— В Архангельске. Сейчас в столице…

Ненюкову показалось, что он ослышался.

— В Москве?

— Здесь! Сенников дал телеграмму дочери Ковригиной. Она встречала его на вокзале.

Ненюков кивнул шоферу, тот прибавил скорость. Машин на дороге было совсем мало.

— Встреча не состоялась: Сенников вышел из поезда перед Москвой.

— Ковригина знает об этом?

— Нет. Между прочим, она ищет сотрудника, который приезжал к ее матери. На всякий случай я направил к вам.

— Как с передвижными выставками этой весной?

— Скоро начнут разъезжаться, — Гонта отметил неожиданный интерес Ненюкова.

— Что с «Апостолом Петром»: Профессор решился его выставить?

— Сейчас «Апостол» в Залесске, на выставке северной иконы.

— Там есть еще работы Тордоксы?

— Две.

— А кто из искусствоведов?

— Ассоль Сергеевна.

Ненюков задумался.

Впереди замелькали каскады стекла и стали — новые здания на Ленинском проспекте. Ехать осталось недолго.

— Как долго продлится выставка в Залесске?

— Послезавтра закрывается. — Гонта помолчал. — Вы считаете — нам придется там побывать?

— Несомненно!

«Апостол Петр» в Залесске, — подытожил Ненюков, положил трубку. — Выставка послезавтра закрывается. Сенников приехал в Москву. В нашем распоряжении два дня».

Около девяти позвонили из бюро пропусков.

— К вам гражданка Ковригина.

— Мать или дочь?

— Зинаида Ивановна.

Дочь Ковригиной обрушилась на Ненюкова прежде, чем он успел предложить стул.

— Там мать, соседи. Здесь милиция. А что у меня личной жизни нет, кого волнует? Зачем приезжали к матери? Думаете, я против, чтобы, вместо этих знакомств, одно и навсегда? — Визит Ненюкова она истолковала по-своему. — Сейчас кто выходит замуж? У кого квартира да диплом!

Ненюков попытался ее успокоить:

— Нас интересовал Большой Починок…

— Будто?

Он встал, чтобы показать ей справочник по Каргополю, купленный в аэровокзале.

— А обо мне?

— Ни слова.

— И про то, что жених должен приехать?

— Можно поздравить?

— Не приехал! Встречала, как дура…

— Понимаю.

— Не понимаете. Мать тоже этого осознать не может. Старый человек. Как жила в деревне, так этими понятиями и здесь живет, — она вздохнула как-то спокойнее. Ковригина была некрасива: вздернутые губы, набухший нос. — Видите, всю биографию рассказала…

— Давно знаете друг друга?

— Земляк, стоял на квартире в Москве на фабрике зонтов… Два раза сводил в кафе — с кем-то должен был встретиться, — и вся любовь! Значит, ко мне претензий нет?

— Нет.

«Ходил в кафе «Аврора», — мысленно повторил Ненюков, — снимал комнату на фабрике зонтов… Начинать следует отсюда. И одновременно с Залесска!…»

Сразу после ее ухода зашел Гонта:

— У вас что-то в связи с залесской выставкой? Вы спросили об «Апостоле»…

Ненюков выдвинул ящик стола, достал ластик, несколько форменных пуговиц.

— Представьте, в руке у меня камешки. Знаете эту игру? Следите. — Гонта был весь внимание. -…Один подбрасываю, другие лежат. Пока этот летает, я собираю остальные в кучку, — Ненюков показал, — а смотрю только на тот, который подбрасываю. Еще бросок, камни кучнее, ближе. Наконец — р-раз! — все камни в руке, и тот, что летал, тоже.

— Вы хотите сказать… — Гонта замолчал.

— У нас до сих пор перед глазами отвергнутый преступниками шедевр Тордоксы «Апостол Петр». Поэтому мы не блокировали иконы Тордоксы, которые сейчас экспонируются на залесской выставке… — Ненюков вложил Гонте в ладонь ластик, загнул пальцы. — Готовится кража последних раскрытых шедевров Антипа Тордоксы. Надо действовать!…

Кафе «Аврора» отличалось от многих других разве что близостью к реставрационной мастерской и художественному училищу. В остальном ничто не напоминало о богине утренней зари — «розовоперстой», «прекраснокудрой», как называли ее поэты; все обычно — крохотная эстрада, буфет с пыльными бутылками марочного коньяка, музыкальный агрегат. В «Аврору» шел народ легкий, тянувшийся к общению: многие были знакомы, у каждого третьего имелось излюбленное место.