Нет, затворническая жизнь в церковном приходе надоела. Ее девичье тело жаждало любви. Напичканная фантазиями душа рвалась к безумному поступку. Ей хотелось романтики и приключений. Она мечтала, чтобы самые красивые мужчины; высокие и сильные, снимали сапоги с ее точеных ножек и целовали ей стопы. И она этого заслуживала уже только потому, что была так хороша.

Ох, уж эти неоновые вывески реклам, эти роскошные лимузины, дамочки в норковых шубах, кавалеры в черных смокингах, рестораны с экзотическими кушаниями… Почему вся эта жизнь для кого-то, а не для нее, чем хуже она этих расфуфыренных местных кукол? Неужто ей изо дня в день придется открывать свой разваливающийся шкафчик в крохотной комнатушке и перебирать омерзительные, совсем не модные платья, которым самое место в топке. Нет охоты жить в гнетущих стенах! Лену тянуло в свет, но она пока не знала, что придумать. Пока оставалось лишь предаться мечтам о лучшей доле. Она предчувствовала, что судьбою ей дарована иная дорога и долго она здесь, в мрачных застенках, не задержится. И не даст себя удержать даже любимому папе. Быть может, и вышла бы из нее богобоязненная послушница, если бы не была она так дьявольски красива.

Не так-то легко было пристроить шалопая с бандитским складом ума, хотя и довольно неглупого, садовником в зарубежном приходе. Для этого его отцу, рядовому дьякону подмосковной церквушки, пришлось идти на поклон к зазнавшемуся братцу. Но надо было выбирать между двух зол. Или Боря окончательно превратился бы в мелкого уркагана под влиянием своих дружков-гопников, или же отцу удалось бы вырвать его из лап улицы с помощью брата его, выбившегося всеми правдами и неправдами в личные секретари самого Патриарха Московского. Брат Аркадий был неожиданно приветлив и учтив, он даже пожурил дьякона, почему тот не обратился к нему раньше. Он посчитал, что ему самому выгодно на блатные вакансии сажать своих родственников, тем более племянник показался ему смышленым.

С подачи отца Аркадия все решилось в считанные недели, документы были оформлены, Борису на церковные деньги приобрели недорогой костюм, и после недолгого собеседования на Лубянке, которое больше походило на инструктаж, Борису оставалось помахать папе ручкой и отчалить за кордон. Ему повезло, что не числились за ним особые заметные проделки по части хулиганских выходок — хотя на такие мелочи КГБ смотрел сквозь пальцы, да и поручительство отца Аркадия, который был в органах на хорошем счету, сыграло свою роль. Бориса сочли благонадежным.

Дьякон Панкратий никак не надеялся, что его отпрыску предоставят работу за границей. Он считал свой отцовский долг выполненным и был теперь уверен, что под присмотром епархиального начальства и госбезопасности Борису не грозит вспомнить прошлое и вляпаться в какую-нибудь переделку. Но плохо знал он свое чадо. Ровно недели хватило Борису, чтобы разыскать новых дружков по интересам, для этого ему не пришлось изучать язык, Борис спутался с русскими эмигрантами. Он уже хотел убежать на все четыре стороны… Единственное, что держало его в приходе — амурное увлечение, ему нравилась дочка настоятеля. Он никак не мог определиться — всерьез это или так, мимоходом. Помаявшись недели две, он, наконец, определился — всерьез. То, что эта девушка была не такой, как все, он понял в первый день знакомства с ней, когда получил коленкой между ног за попытку прижать ее в углу. Никогда Боря ни за кем не ухаживал, а тут пришлось.

…Уже десять минут Борис ждал Лену на условленном месте. Она опаздывала, но ему было не привыкать, он знал, что отец Дмитрий не позволяет дочери выходить за территорию прихода в такое позднее время. Тем сладостнее было выбегать без оглядки за зеленые ворота церкви. Им так хотелось гулять по старым улицам древнего города, по набережной Дуная, глазеть на заставленные манекенами витрины. Сидеть в удобных креслах под розовым тентом в бистро возле ратуши и слушать бесконечную трель колоколов часовни на площади святого Варфаоломея. Лена никогда не спрашивала, откуда у Бориса деньги, а ведь, бывало, он тратил довольно значительные суммы, покупая на цветочных рынках шикарные букета роз, не скупился на чаевые в бистро.

Конечно, они не могли себе позволить многого, как, например, владельцы черных лимузинов, которых встречали юркие швейцары в зеленых ливреях у входа в отель "Зальцбург", но все-таки… Это было больше, чем ничего.

Лена любила отца, но сердилась на него и

его

затворничество; никогда не выходит из своего прихода, разве что в епархиальное управление, ни друзей, ни врагов. Как так можно? Она была искренне благодарна Борису, что он открыл для нее другой мир. И этот мир был красивым, разноцветным, не то что мрачный мирок аккуратного серого прихода. Девушка догадывалась, что приходский садовник тратит на нее такие деньги не просто так. Ясное дело, он в нее влюблен, да это легко прочесть в глазах Бори. Может быть, сегодня она разрешит своему ухажеру себя в губы поцеловать. А может, и нет. Нужно еще подумать, заслужил ли он этот поцелуй? Боря злился, когда она улыбалась в ответ на недвусмысленные взгляды местных пижонов, которые так и норовили раздеть ее глазами, он, конечно, не показывал вида, но разве можно провести женское сердце? С того самого дня, когда невзрачный русский паренек сменил в приходе ее отца ушедшего в мир иной садовника, она не уставала наблюдать, как Боря изощряется, чтобы обратить на себя внимание.

Спустя время Лена стала специально выбегать в коротком шелковом платье на только что подстриженные клумбы, чтобы ощутить на себе этот дикий взор, в котором читалось едва сдерживаемое желание. Ей это нравилось. Теперь они вместе гуляли, наперекор запретам. Но нравился ли ей Борис? Ай, разве обязательно надо это знать? Будет время подумать. А пока ей хорошо. Тем более одной гулять скучно, да и не всегда безопасно. Пусть довольствуется тем, что есть. Да и какая разница… Ей вовсе не доставляло удовольствие задавать бестактные вопросы, ей было приятно, забыв о церковной обители, прожигать время в компании с веселым приходским садовником.

В дешевой забегаловке "Даракута" Бориса ждали трое. Как не тужились двое из них походить на коренных жителей столицы, их выдавали бегающие глаза. Зато третий был "чистопородным", добротный шерстяной костюм, надменное лицо, испещренное морщинами, ровный крюкообразный нос и сверкающие голубые глаза.

Когда Борис вошел в знакомое заведение и увидел за столиком, где сидели его дружки, этого человека, он почуял нутром, что дело пахнет большими деньгами. В прошлой сделке он поручил все Кабану и Седому и доверил им товар, но теперь товар стоил того, чтобы его самого представили клиенту. Борис знал, что компаньоны не очень-то хотели знакомить его с покупателем, опасаясь, что Борис может отказаться от их участия в сделке, но клиент и сам настаивал на личной встрече. Модный цветастый галстук клиента никак не вписывался в тусклый интерьер закуренного бара. Он ерзал на неудобном громадном стуле и проклинал про себя вонючих эмигрантов, которые привели его в эту богадельню. Не так часто он бывал в забегаловках такого ранга, но принадлежность к высшему обществу не помешала пренебречь статусом. Он был истым коллекционером церковной утвари и антикварных безделушек, азарт взял верх над правилами хорошего тона. Вдруг повезет и вещь действительно стоящая. Самое главное — уже на очередном вечернем рауте в своем особняке продемонстрировать избранным новое приобретение…

Борис поздоровался, уселся за массивный стол и теперь думал лишь о том, как бы не продешевить. В подлинности иконы он не сомневался. Его компаньоны, люди низкого полета, мечтали выручить шиллингов хотя бы по сто, и на том сказали бы спасибо. Борис боялся, что эти болваны могут все испортить своими запросами, но убеждать их заранее вести себя достойнее не стал, так как сомневался, что им удастся разыскать покупателя на такую вещь.