Судьба распорядилась так, что семилетним мальчиком Анджей стал воспитанником ксендза Лукаша, настоятеля Перемышленского костела на Западной Украине. Старик Лукаш заменил Анджею отца, настоящий отец Анджея умер, а мать была законченной алкоголичкой.
За два дня до начала войны, 29 августа 1939 года, наставник, предвидя недоброе, отправил Анджея с сопроводительным письмом в Швейцарию, в закрытый лицей монашеского ордена иезуитов. Лишь в 1945 году, когда война закончилась, орден помог Анджею узнать о том, как сложилась судьба ксендза Лукаша — три года сталинских лагерей и мучительная смерть от брюшного тифа. Перемышленский костел, который был для Анджея родным домом, после так называемого воссоединения унии с православием превратился в православный приход. Теперь у Анджея не было дома, куда можно было вернуться, не было отца, у которого можно было испросить совет. Осталась лишь вера. Домом Анджея стал орден, отцом — Папа римский. Он в одиночку, без чьей- либо помощи сделал карьеру. Анджей Пински многого добился, ныне он был кардиналом и одновременно одним из высших авторитетов монашеского братства иезуитов.
Аббат Бенито Потрезе тоже состоял в ордене, но его слово не было столь весомым. Братья недолюбливали Потрезе, считая его хамелеоном — перебежчиком, до недавнего времени Потрезе гордился членством в ордене францисканцев. Чего это вдруг аббату понадобилось стать иезуитом? Однажды в руки кардинала Пински попала секретная докладная записка для конгрегации святой канцелярии, писанная рукой Потрезе.
С момента прочтения записки Пински обратил свое внимание на Потрезе. В докладной записке было много витиеватостей, но больше было конкретики. Речь шла о Восточной Европе, в частности об Украине. Дело касалось кредитов для некой особы и субсидирования очень любопытного долгосрочного проекта. Содержание записки не могло не вызвать интерес Пински. Он давно занимался проблемой, затронутой
в
документе.
Пински знал, что Потрезе жаловался генералу ордена на высших духовных иерархов, которые, по его словам, не воспринимают его разработки всерьез. Кардинал Пински почти не сомневался, что ни один из высоких братьев не соблаговолил принять аббата, а когда кардинал попросил своего секретаря порыться
в
журнале, то оказалось, что Потрезе записывался на прием и к нему.
Прежде чем пойти на контакт с Потрезе, Пински разузнал все, что можно, о нем и только после детальною изучения полученной информации назначил встречу. После этого разговора Пински стал ярым сторонником проекта Потрезе.
Пински организовал выступление Бенито Потрезе на закрытой коллегии своих единомышленников, нескольких высокопоставленных братьев ордена. Проект имел положительный резонанс, хотя Потрезе пришлось отвечать на вопрос.
Один из братьев спросил аббата:
—
А стоит ли сотрудничать с личностями явно мафиозными?
Доводы Потрезе были весьма правдивы:
—
Я считаю, что только в союзе с конкретными людьми, закрыв глаза на их моральный облик, можно достичь желанных целей. Христос отпустит нам грехи, ведь они свершатся ради благого дела. В отличие от трусливых униатов с
Галичини, откровенных иждивенцев, среди которых нет ни одной деятельной натуры, особа, на которую я возлагаю свои надежды, без боязни берется за дело.
Кардинал Пински хотел остаться в тени. Он решил не афишировать свои симпатии к Потрезе, чтобы в случае удачи разделить с ним лавры победителя, а в случае провала иметь полное право обрушить на него гнев вместе с другими. Таковы были законы братства. В ордене царила атмосфера тайной полиции, где думали одно, говорили другое, делали третье, в результате выходило четвертое. Кардинал Пински не достиг бы таких вершим, не владей он в совершенстве этим искусством, которому обучался с детских лет. Но в глубине души Пински сочувствовал Потрезе, этому волевому человеку, который не испугался взять ответственность на себя. Он молился, чтобы все получилось. Восточные земли — это и Перемышль, его родина, там жил и верил старик Лукаш, там надругались вначале над его святой верой, а затем отобрали жизнь.
Завтра Потрезе должен был вылететь на Украину. Кардинал пожелал встретиться с аббатом до отбытия того на Восток и побеседовать непринужденно, без страха быть услышанным. Они встретились на площади Святого Петра и медленно, прогулочным шагом пошли в направлении музея живописи Ренессанса.
Кардинал Пински был высоким худощавым человеком 62-х лет. Логическим продолжением его впалых щек был острый вытянутый нос, на котором плотно сидела тонкая золотая оправа круглых очков. Он выглядел моложе своих лет, его карикатурная внешность очень шла к его репутации виртуоза интриги. Пински был облачен в сутану. Аббат Потрезе был в мирском одеянии. В костюме Потрезе скорее походил на метрдотеля в ресторане, нежели на аббата. Всему виной был лукавый взгляд и лысый череп с зализанными космами, встающими гребнем при малейшем дуновении ветерка.
—
А вы как всегда опоздали, — игриво произнес кардинал. Он оставил более волнующие темы напоследок. Площадь кишела туристами, неутомимо щелкающими фотоаппаратами и объективами любительских видеокамер. Кто знает, может, кто-нибудь из этих туристов вместо обыкновенных ушей оснащен локаторами ордена. О главном лучше говорить в более укромном месте. — Да, Бенито, на пять минут опоздали.
—
Надеюсь, падре, вы не сердитесь на меня? Такому пунктуальному человеку, как вы, трудно простить нерасторопность, — с деланным сожалением вздохнул Потрезе.
—
Пунктуальность иногда тоже вредит и даже может стать причиной несчастья. Вы же помните историю папы Иоанна Четвертого? Папа жил по строжайшему распорядку… — Кардинал пересказал историю, которую в Ватикане знал даже грудной младенец. — Каждый новый день Папа начинал ровно в шесть часов утра, просыпаясь от дребезжания своего будильника. Будильник безотказно звонил много лет. Но однажды по неведомой причине зазвонил в девять сорок девять. Папа скончался именно в это время, хотя находился не в своих покоях. Он заседал в своей резиденции на коллегии кардиналов. Только Богу ведомо, как могло случиться такое совпадение.
—
Да, я слышал что-то такое… — ответил Потрезе, поняв, в чем дело. Он пересказал тоже общеизвестную
версию, ставшую притчей во языцех. — Ходили слухи, что будильник зазвонил не сам по себе, что его кто-то завел на девять сорок. Тот, кто знал, во сколько скончается Папа.
—
Пусть здравствует помазанник божий Папа Иоанн Павел Второй, пусть вечно исходит от него Божья благодать, — скрестив запястья, произнес кардинал. Они миновали площадь Святого Петра и вышли на безлюдную улочку, здесь можно было говорить, не опасаясь лишних ушей.
—
Да, кстати о пунктуальности, — вкрадчиво произнес кардинал. — Не думаю, Бенито, что вы сочтете возможным опоздать и на завтрашний рейс. Или, может быть, вы так и сделаете? Может, одумались? Не хотите теперь взвалить на себя такую ношу? Ведь могут быть неприятности.
—
Если бояться — то лучше нежить. — В глазах Потрезе сверкнула молния.
—
Женщины — коварные существа, — задумчиво произнес Пински. — Но вы, Бенито, почти убедили меня в состоятельности вашей сеньоры.
—
Ставка сделана.
—
Я не играю в азартные игры, это грех. И вам советую сторониться этих ипподромов, где люди теряют рассудок, делая свои ставки на лошадей. В людей вселяется дьявол. Не хочу, чтобы вы, Бенито, уподоблялись таким людям, им все равно, к кому взывать, к Богу или к дьяволу, лишь бы сорвать куш.
—
Это правда, но мы волею Божьей вовлечены в игру.
—
Оттого и терзают меня сомнения. Раз это игра, в которой делают ставки, значит, во всем есть дьявольское начало. Да и лошадка ваша может поскакать по той беговой дорожке, по которой сочтет сама нужным скакать.
—
Пусть скачет хоть наперерез, лишь бы первая пришла к финишу.
