Они завернули за угол, миновали католический собор и увидели перед собой красно-кирпичную громаду казарм Адольфа Гитлера — их новый дом.

Куно фон Доденбург держал рукоятку наградного кинжала, который рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер лично вручил ему при выпуске из Офицерской школы СС в Бад-Тельце за два года до этого.

— Парадным шагом — марш! — проревел он, проходя под деревянной аркой, на которой был изображен девиз СС: «Meine Ehre heisst Treue» (Моя честь — моя верность).

За его спиной неугомонный Шульце тихо переиначил команду:

— Марш-парад — у нашего командира продырявлен зад.

Но его слова потонули в грохоте двухсот пар сапог, ударяющих по бетону армейского плаца. Идущий впереди фон Доденбург не мог подавить радостную дрожь, каждый раз возникающую у него при этом звуке. Он знал, что ведет себя как новичок на первом параде. После четырех лет в СС он уже должен был воспринимать все так, как это было на самом деле — просто отработанное движение. Но не мог. Для него грохот тяжелых сапог, слитно и мощно ударяющих по земле, в символической форме отображал новую Великую Германию, идущую от победы к победе. И мужчины, отряд которых он имел честь возглавлять, были элитой немецких вооруженных сил — Черной Гвардией. Их придется еще многому научить, но они уже были приняты в элиту из элит — в «Лейбштандарт», дивизию телохранителей Адольфа Гитлера.

— Здравствуйте, солдаты! — прокричал гауптштурмфюрер СС Гейер, как только фон Доденбург закончил рапорт.

— Здравствуйте, господин гауптштурмфюрер[7]! — прозвучал традиционный ответ.

Хорст Гейер, их новый командир роты, был невысоким худощавым офицером, монокль и светло-серые бриджи которого ясно показывали, кем он являлся, — кадровым офицером, перешедшим из вермахта в СС потому, что здесь продвижение по службе шло быстрее. Его губы образовывали узкую, тонкую линию, столь же жесткую, как и его льдисто-голубые глаза. Но внимание новобранцев привлекли не они, — все уставились на нос гауптштурмфюрера. Это был не нос, а какой-то чудовищный нарост, который, имейся он у любого другого человека, вызвал бы неудержимый смех. Но любой, кто решился бы посмеяться над гауптштурмфюрером Гейером, жестоко пожалел бы об этом. Когда фон Доденбург оправился от ранения в грудь, полученного во время польской кампании прошлой осенью, и был направлен в распоряжение Гейера, он быстро понял, что гауптштурмфюрер — не тот человек, над которым можно безнаказанно шутить.

— Вольно! — скомандовал Гейер. Он ударил хлыстом по голенищу до блеска отполированных сапог. — Солдаты, моя фамилия Гейер[8], что совершенно точно соответствует моей внешности. — Он погладил чудовищный нос, но никто не засмеялся.

— В настоящее время, как вы можете заметить, я нахожусь в чине гауптштурмфюрера. Но мой отец был генералом, и я обещаю вам, что прежде, чем эта война закончится, я тоже стану генералом Гейером. — Он яростно взмахнул своим хлыстом. — Вы знаете, как я этого добьюсь? — Он сам ответил на свой вопрос тем высоким, резким, скрежещущим тоном армейских прусских офицеров, который, как было известно фон Доденбургу, стремились выработать у себя все кадровые офицеры вермахта. — Я стану им благодаря вашим задницам, а когда вы погибнете, — благодаря задницам тех, кто придет после вас. А они обязательно придут!

На лице Шварца, стоявшего неподалеку от фон Доденбурга, появилась слабая, болезненная улыбка. Он, видимо, решил, будто гауптштурмфюрер Гейер пошутил. Но фон Доденбург знал своего командира роты, и видел, что тот абсолютно серьезен. В сентябре прошлого года Гейер бросил свою часть в самое пекло сражения при Бзуре в Центральной Польше. Он нанес сокрушительный удар противнику и выполнил поставленную перед ним задачу. Но добился он этого ценой изуродованного плеча — изуродованного настолько, что теперь Гейер не мог поднимать правой рукой ничего тяжелее хлыста, — и потери трех четвертей личного состава подразделения. Новое пополнение и должно было заменить погибших — ведь выбывшие составили почти сто двадцать человек.

— Теперь вы входите в состав лучшего, самого элитного полка войск СС, — продолжал Гейер. — Батальон, к которому вы с этого момента принадлежите, является лучшим в этом полку, и, само собой разумеется, лучшая рота в этом батальоне — это моя рота. Вы это понимаете? — Его глаза выискивали любые признаки слабости или сомнения у подчиненных, но не находили. Молодые парни, стоявшие перед ним, были лучшими из тех, кого смогла воспитать Национал-социалистическая рабочая партия Германии. Это были преданные последователи идей фюрера, для которых шесть лет в гитлерюгенде и Германском трудовом фронте были единым длинным периодом подготовки к той славной минуте, когда они наконец смогли влиться в формирование, носившее столь славное имя — «Лейбштандарт Адольф Гитлер».

— Я не могу посвятить вас в детали поставленной перед вами задачи, — продолжал Гейер. — Все, что я могу сказать вам, — это то, что у вас есть ровно три месяца на подготовку. Но, когда мы выйдем на западную границу и заставим этих чертовых томми и этих проклятых лягушатников побить олимпийский рекорд по бегу, улепетывая от нас, я хочу, чтобы бойцы моей роты работали на меня, как дьяволы. Вот моя медаль. — Он ткнул хлыстом в блестящий металлический кружок на груди. — На сегодня мне достаточно этой железки. Достаточно до тех самых пор, пока фюрер в своей неизреченной мудрости не решит наконец, что пора мне полечить горло. — Капитан шутливо намекал на орденскую ленту Рыцарского креста, которую носили на шее и которую в шутку называли «средством от боли в горле». Однако в том, что он ранее назвал боевую награду «железкой», присутствующим послышался отзвук чего-то неприятно-циничного. — На сей раз я хочу получить что-то более весомое. В результате следующей кампании на Западе я желаю стать командиром этого батальона. Вы поняли?

Его голос окреп.

— Мне не нужно, чтобы вы любили меня. Я не хочу, чтобы вы уважали меня. Все, что я требую от вас, — это чтобы вы безоговорочно повиновались моим приказам. — Его глаза снова пробежались по рядам новобранцев. — И да поможет Бог любому из вас — ССманну, унтер-фюреру[9] или офицеру, — который окажется не в состоянии сделать это!

Голос Стервятника сорвался на фальцет:

— Солдаты! Добро пожаловать в штурмовой батальон СС «Вотан»!

Дежурный унтершарфюрер дунул в свисток и ударом ноги распахнул дверь.

— Aufstehen[10]! — завопил он во весь голос, как будто был на плацу, а спящие находились от него на расстоянии ста метров, а не трех. — Кончай дрочить — вставай служить!

Все повскакивали с коек. За четыре месяца службы в СС новобранцы уже успели узнать, что с подъемом тянуть не стоит. Дежурный унтершарфюрер, стоявший в дверях в спортивном костюме, со свистком, висящим на шнурке на шее, уперев руки в бока, мрачно смотрел, как они падали, спрыгивая с двухъярусных коек и поскальзываясь на натертом полу.

— Ausziehen[11]! — скомандовал он, когда убедился, что все покинули постели.

Солдаты стремительно выполнили приказ. Скинув старомодные ночные рубахи, они стояли голые и дрожащие в потоке холодного воздуха, проникавшем через широко открытую дверь.

Дежурный унтершарфюрер высокомерно оглядел их, не позволяя даже сдвинуться с места. Наконец он отрывисто рявкнул:

— Lueften[12]!

Они сняли светомаскировку и открыли большие окна. В казарму ворвался поток ледяного воздуха. У солдат застучали зубы.

— Унтершарфюрер, — сказал Шульце, — я полагаю, что мы скоро замерзнем в этой снежной буре. Как вы думаете, я мог бы обратиться к доктору?