Между самолетами деловито сновали техники. Возле деревянной вышки замер один из унтер-офицеров с сигнальным пистолетом в руке. Когда все будет готово к вылету, он запустит в небо зеленую ракету, и самолеты начнут взлетать.

Фельдфебель, который, как говорили, служил еще под началом Красного Барона[22], помог Больдту забраться в кабину. Пропеллер командирской «штуки» стал раскручиваться, и гауптштурмфюрер с удовольствием прислушался к рокоту мотора — тот работал ровно и чисто, без всяких помех. Пилот стал готовиться к взлету.

Неожиданно над летным полем показался советский «Як» с красными звездами на крыльях. Он несся прямо на стоявшие неподвижно на взлетно-посадочной полосе немецкие самолеты, паля по ним из всех своих пулеметов. Больдт увидел, как рухнул на землю один из техников, изрешеченный пулями. «Як» взмыл вверх, и из него на землю посыпались десятки маленьких бомб[23]. Зенитчики открыли по ивану бешеную стрельбу из спаренных пулеметов, но трассирующие пули пролетали мимо корпуса русского самолета. «Як» маневрировал в небе чересчур резво, чтобы немецкие зенитчики могли достать его. Бомбы стали сыпаться по всему летному полю. У стоявшего неподалеку от Больдта самолета оторвало одну из опор шасси, и он тяжело опустился на крыло, точно птица, которой перебили ногу. Больдт почувствовал, как взрывная волна задела его собственный самолет, тот едва не перевернулся. У пожилого фельдфебеля, который подсаживал Больдта в кабину, взрывом оторвало голову, и она покатилась по взлетному полю, словно мяч. Но у Больдта не было времени думать об убитом унтер-офицере. Следовало как можно скорее подняться в воздух. «Як», устроивший такой переполох на их аэродроме, должен был с минуты на минуту оповестить русских о том, что немцы собираются вылететь на боевое задание. Если он успеет сделать это, русские как следует подготовятся к их прилету. Больдт дал полный газ и помчался по взлетной дорожке. Остальные самолеты последовали его примеру.

Проезжая мимо искореженного самолета барона Карста, он увидел скорченный труп летчика внутри разбомбленной кабины. Больдт покосился на него и произнес без малейшей жалости:

— Ну что, барон, твой чертов кавалерийский стек и сапоги не помогли тебе уцелеть, не так ли?

В следующую секунду гауптштурмфюрер взмыл в небо.

— Я сидел в одной пивной — в Берлине, кажись, — рассказывал Матц, — когда в нее вошел один пьянчужка и обратился к кельнерше: «Я трахнул тебя в прошлом году где-то под Рождество, помнишь?»

Бойцы «Вотана» сгрудились в замерзшей крипте под полом церкви, куда их загнали дамы из женского полка «Мертвая голова». Из ртов эсэсовцев вылетали облачка пара. Они с мрачным видом слушали россказни Матца. Пьяный гвалт и крики над их головой давно прекратились. Сверху слышались лишь мерные шаги часовых. Очевидно, Ханно фон Эйнему удалось восстановить какое-то подобие дисциплины среди дезертиров и навести относительный порядок.

— Кельнерша отвечает ему: «Иди поссы» — вежливенько так, культурненько. Тогда пьяница и говорит ей: «Значит, ты не помнишь мою рожу. Но я могу спорить, что ты сразу вспомнишь это». И он вытаскивает из штанов свой инструмент — и кладет его прямо на барную стойку. Но это еще не конец истории. Кельнерша спокойно глядит на его причиндалы, а затем, не говоря ни слова, берет вилку, которой они выуживают из банки соленые огурцы, и втыкает ее прямо в член пьянице, пригвождая его к стойке. Клянусь великой блудницей вавилонской, этот несчастный взвыл так, что его рев можно было бы услышать на другой стороне земного шара!

Матц широко осклабился. Но на его товарищей этот скабрезный рассказ не произвел никакого впечатления. Они выглядели такими же мрачными и подавленными, как и прежде.

Одноногий роттенфюрер обменялся взглядами с фон Доденбургом. Командир первой роты пожал плечами. Он понимал, что Матц из кожи вон лез, чтобы хоть чуть-чуть развеселить и подбодрить молодых, вселить в них бодрость духа, но в этих тяжелейших условиях у него мало что получалось. «Я и сам был бы не прочь, если бы меня кто-нибудь подбодрил», — мрачно подумал фон Доденбург. Ситуация, в которой он оказался, была поистине ужасной. Нет, он никогда в жизни не стал бы всерьез рассматривать возможность встать на сторону Советов и воевать против собственного народа. Сама мысль об этом претила всему его нутру. Но в то же время штурмбаннфюрер фон Доденбург знал, что если он не сделает этого, то не только он сам, но и все его бойцы будут обречены на смерть. Он был уверен, что прекрасная полковник Кирова в этом вопросе будет твердой как сталь. Что же касается Ханно фон Эйнема, то тот конечно же не сделает ничего, чтобы попытаться остановить ее. Фон Доденбург решил, что Ханно превратился в одного из типичных оппортунистов немецкого розлива — в одного из тех людей, которые меняют свои убеждения так же легко, как рубашки. Фон Эйнем просто хотел во что бы то ни стало оказаться на стороне победителей — при этом решил, что победителями должны стать русские…

— Ну что, молодняк, вы думаете, что все знаете о сексе, не так ли? — продолжал между тем Матц. — Тогда я расскажу вам одну историю — причем бесплатно. — Он нагнулся поближе к молодым ССманнам «Вотана». — Историю про одну женщину. Как вы думаете, многие из вас смогли бы удовлетворить ее — после того, как она шесть месяцев прожила с самцом шимпанзе? Поверьте мне, у взрослого шимпанзе такой здоровый хрен, что мало найдется на свете мужчин, которые могли бы сравниться с ним в этом плане. И если баба привыкла к такому хрену, привыкла получать от него удовольствие…

Фон Доденбург заставил себя не обращать внимания на слова Матца. Он обдумывал то положение, в котором они оказались. Вся деревня была в руках женщин из полка «Мертвая голова» и их новых союзников из числа немецких дезертиров под командованием Ханно фон Эйнема. Сами эсэсовцы были у них в плену. Правда, основная часть сил «Вотана» под командованием штандартенфюрера Гейера пока оставалась на свободе. А с теми «Тиграми», которые были в распоряжении Стервятника, он мог бы легко потягаться с целой советской пехотной дивизией. У русских просто не имелось танков, с помощью которых они могли бы справиться с 60-тонными бронированными монстрами, которыми располагал Гейер. От напряженных мыслей лоб фон Доденбурга избороздили морщины. Вопрос заключался в том, сможет ли он каким-либо образом вступить в контакт со Стервятником и уговорить его бросить танки ему на выручку.

«Но даже если случится чудо и я сумею связаться с Гейером, — промелькнула у него в голове в следующий миг безрадостная мысль, — захочет ли сам Стервятник рискнуть своей шкурой и возможностью вырваться из Сталинградского котла ради того, чтобы сразиться здесь против русских?»

Фон Доденбург вытер вспотевший лоб. Несмотря на то что в крипте царил страшный холод, от всех этих мыслей ему было жарко. Что же, черт побери, он должен был предпринять в создавшейся ситуации? Какой выход был наилучшим?

— Я говорю вам, ребята, что внизу она была немного великовата для меня, скажем так, — донесся до него голос Матца, который перешел уже к следующей истории — реальной или вымышленной. — Нет, конечно, никто не сможет сказать, что я сам сложен не так, как надо… в этом интимном месте. Вы просто взгляните на мои согнутые плечи, чтобы убедиться в том, что они согнулись оттого, что мне приходится таскать весьма значительный вес между ног…

«Хоть бы он заткнулся», — взмолился про себя фон Доденбург. Он не мог думать, пока Матц бубнил про свои чертовы сексуальные подвиги. Впрочем, в глубине души, Куно прекрасно понимал, что это совсем не было связано с Матцем. Все дело было в том, что он страшился принять окончательное решение, должное предопределить судьбу всех этих парней, которые верили ему и шли до этого за ним. Это был вопрос совести — его совести.