Александр Васильевич выехал семнадцатилетним юношей из этого разбойничьего гнезда и, надо ему отдать справедливость, без чувства брезгливости и отвращения вспоминать о нем не мог; впрочем, возмущался он не столько фактами, сколько той грубостью и цинизмом, которыми они сопровождались.

По природе он был жесток и порывист, способен на самые высокие подвиги, как и на самые ужасные преступления. С большим умом, разносторонне развитым, он все понимал, все допускал и ничему не удивлялся. Преобладающей чертой его характера было любопытство. Жизнь представлялась ему интереснейшей штукой, которую непременно следует во всех подробностях изучить и испытать, все видеть, все испробовать, всем насладиться.

Религии у него не было никакой. Впрочем, в этом отношении он походил на большую часть людей его круга и воспитания. Юношей, когда еще маркиз был при нем, он увлекался вместе с ним энциклопедистами, но впоследствии и к философам восемнадцатого столетия стал относиться критически, и когда у него спрашивали, во что он верит, не задумываясь отвечал, что верит в один только ум и ни во что больше.

В то время, как он собрался ехать в Воротыновку, ему было двадцать пять лет, он был на отличной дороге, замечательно красив собой, самоуверен до нахальства и смел до дерзости. С холодным сердцем, капризный, мстительный, он слыл одним из опаснейших селадонов столицы. Любовниц во всех слоях общества у него было столько, что он давно им счет потерял, но любви он еще не испытал и отвергал самое существование этого чувства. Как его прабабка, Марфа Григорьевна, утверждала, что хворают одни только дураки, так правнук ее говорил, что одни только идиоты страдают от любви. Женщины ему были нужны только для наслаждения, и он хвастал тем, что всякую из них может покорить, ничем особенным для этого не поступаясь, не обременяя себя даже обещаниями и клятвами, как другие.

В последнее время он стал говорить о женитьбе как об обряде, который каждому порядочному человеку обязательно совершить над собой не позже тридцати лет. И люди, интересовавшиеся им, невольно сопоставляли эти речи с частыми его посещениями дома князя Молдавского, одного из влиятельнейших и богатейших сановников Петербурга, и выводили из этого обстоятельства, что он хочет жениться на княжне Мари, единственной дочери князя.

Это была избалованная, эксцентричная девушка двадцати лет, красивая, большая кокетка, выросшая без матери (князь был в разводе с женой), под надзором гувернанток, которых она в грош не ставила и у которых одна только и была цель в жизни — льстить ей и угождать.

Княжна стала отличать Воротынцева с первого дня их знакомства, но когда у нее спрашивали, вышла ли бы она за него замуж, она со смехом отвечала, что не решила еще. Он казался ей слишком значительным для мужа. С ним весело и занятно, ни минуты нельзя соскучиться, постоянно будешь испытывать сильные ощущения, а княжна Мари ничего так не обожала, как сильные ощущения, но нужно ли все это в муже? Она в этом сомневалась. Однако это не мешало ей кататься с Воротынцевым, танцевать на балах больше, чем с другими, и проводить с ним вечера и у себя, и у общих знакомых настолько часто, насколько это было возможно при той светской, рассеянной жизни, которую они оба вели.

К весне они сошлись еще ближе, и строгие маменьки с ужасом передавали друг другу, будто их видели гуляющими вдвоем рано утром по отдаленным аллеям Летнего сада. «Non, c'est trop fort! Elle se compromet horriblement, c'est une folle!» [5] — утверждали все и со вздохами лицемерного соболезнования жалели княжну и приписывали ее conduite legere [6] тому печальному обстоятельству, что у нее нет матери. Другие же замечали, что все это непременно должно кончиться свадьбой и что, по всей вероятности, княжна и Воротынцев уже и теперь — жених и невеста, только не желают объявлять это.

И вдруг Александр Васильевич взял отпуск и собрался уехать из Петербурга надолго, может быть навсегда.

— Je me fais planteur de choux [7], - повторял он с аффектацией всем, кто у него спрашивал, почему он бросает службу.

Такое решение можно было бы объяснить неудачным сватовством, если бы Воротынцеву не удалось так влюбить в себя княжну, что она бледнела, краснела и терялась при его появлении, следила за ним всюду глазами, не понимала, о чем с нею говорят в его присутствии, и так вся преображалась от одного его взгляда или слова, что сомневаться в том, что она к нему неравнодушна, было невозможно.

Может быть, ее отец не желает иметь Воротынцева зятем? Но тогда как объяснить то обстоятельство, что он принят у них как свой человек? Все терялись в догадках.

Маленькая баронесса Лиди, кузина Воротынцева, которая и сама была влюблена в него года три тому назад, а теперь играла с ним очень усердно в дружбу, заболела от любопытства относительно этого. Она так и сказала Александру Васильевичу, когда он приехал проститься с нею.

— Dites moi ce qu'il y a eu entre vous et Marie Moldavsky? J'ai tellement envie de le savoir, que j'en mourrai, si vous ne me le detes pas [8].

Она ждала услышать в ответе дерзость, но Воротынцев только засмеялся и посоветовал ей подождать умирать.

— Vous le saurez un jour [9], - прибавил он, целуя ей руку нежнее обыкновенного, как будто для того, чтобы поблагодарить ее за участие.

Это ободрило Лиди.

— Vous l'aimez? [10] — тихо прошептала она, заглядывая ему пытливо в глаза.

— Je pars [11], - ответил молодой человек все с той же загадочной улыбкой.

Так маленькая баронесса ничего и не узнала.

Происходило это всего только три недели тому назад. Но Петербург был от Воротынцева теперь так далек, и между тамошними впечатлениями и здешними лежала такая глубокая пропасть, что ему казалось, что прошло много лет с тех пор, как он оттуда выехал.

Не успел он еще порядком осмотреться в своем имении, а уже начинал испытывать засасывающее влияние здешней атмосферы. Этот безграничный во всем простор, раздолье раскинутых на необозримое пространство лесов и полей, где все до последней травки принадлежало ему, где не только земля, но и люди составляли его неотъемлемую собственность, сознание силы и власти — все это наполняло его душу каким-то особенным, ни разу еще не испытанным до сих пор наслаждением и довольством. Всех он здесь выше, никого над ним нет. Что бы он ни сделал, никто не осмелится осудить его, он здесь все может, все.

Инстинкты деспота, подавленные воспитанием, общением с людьми, ему равными, условиями светской жизни и дисциплиной военной службы, начали пробуждаться в Воротынцеве, едва только он переступил порог прародительского дома.

Приехавшие с ним гости, которых он сам пригласил отдохнуть у него подольше в Воротыновке, прежде чем продолжать путь дальше, теперь стесняли его, и он с нетерпением ждал их отъезда. Ему не хотелось при посторонних вступать в свою роль барина.

Один из приехавших с ним молодых людей, сын богатого екатеринославского помещика, встретив как-то Марфиньку рано утром в парке, вздумал было полюбопытничать относительно нее и, восхищаясь ее красотой, выразил желание с нею познакомиться. Александр Васильевич не мог сдержать порыв гнева и ответил ему так дерзко, что гость на другой день уехал. Но это не помешало молодому барину сказать мимоходом Федосье Ивановне, что ему неприятно встречать рано утром женщин в парке. С этого дня не только Марфинька не ходила больше гулять в те места, где можно было встретить властелина Воротыновки, но также и все прочие обитательницы усадьбы делали большой крюк, чтобы не попасться ему на глаза.