Авдотья Алексеевна, как всегда, приветливо дала ему поцеловать свою руку и, сказав: «Садись, хорошо, что пришел, я уже хотела посылать за тобой», — продолжала прерванный разговор с маленьким сухоньким старичком, сидевшим возле нее.

Дворецкий сказал правду: князь оставался недолго, и, проводив его, графиня занялось Максимовым. Он ей сказал про письмо отца и про то, что он решился ответить ему.

— А ты уверен, что со стороны дочери портного никаких шикан не будет? — спросила графиня.

— Зачем ей шиканить? Ей самой выгоднее получить свободу — у нее жених есть, — ответил Максимов, вспомнив рассказ подмастерья.

— Ну и слава Богу! Князь Александр Яковлевич тоже был такого мнения, что с ее стороны препятствий не будет.

Лихорадочное возбуждение, овладевшее было Максимовым и заставлявшее его развязно говорить о предмете, которого он до этой минуты даже с самим собою боялся коснуться, вдруг как-то спало, тоскливое беспокойство, утихшее на минуту, опять защемило его сердце, и его потянуло вон отсюда, куда-нибудь подальше, где можно было бы забыться.

А Авдотья Алексеевна продолжала расспрашивать его о ходе дела, о его чувствах к нареченной невесте, о планах будущего. Ответив наскоро на все эти расспросы, Максимов поднялся с места и заявил, что ему надо идти домой.

— Я у тебя посаженою заочно буду. Благословлю тебя образом на дорогу и попрошу тебя отвезти от меня подарок твоей нареченной, чтобы было вам чем старуху Батманову вспоминать. А доживу до вашего первенца — в крестные меня зови…

— Рано еще об этом загадывать, Авдотья Алексеевна, — прервал ее Максимов, которому нестерпимо тяжело было слушать ее болтовню. — Ведь я еще не разведен, — прибавил он с горечью.

— Теперь уж недолго тебе свободы ждать. Да куда же ты так торопишься? Не поздно еще, ко всенощной только что заблаговестили.

«Всенощная! Завтра Николин день. Если пойти в Казанский собор, Кетхен можно там увидеть».

Эта мысль заставила Максимова сорваться с места.

— Меня дома мой поверенный ждет, позвольте мне идти, Авдотья Алексеевна, — прерывающимся от волнения голосом проговорил он.

Слова слетали с его губ бессознательно; одно только было на уме: скорее добежать до собора и увидать жену. О том, что дальше будет, он не думал. Только увидать бы ее в последний раз. Почему в последний раз? Этого он тоже не знал. Ему надо было видеть Кетхен, вот и все. Каждая минута промедления казалась ему невосполнимой потерей.

Всенощную уже служили, когда он вошел в храм. Но перед образом Благовещения, где он надеялся найти Кетхен, стояла толстая купчиха с детьми, а ее не было. Подождав минут десять, Максимов пошел искать жену по другим приделам, но нигде не нашел ее. Тогда он вышел на паперть и с час простоял тут, впиваясь глазами в каждую проходившую женщину. Но все напрасно: Кетхен ко всенощной не пришла. Он вернулся в церковь, и, когда запели «Слава в вышних Богу», на него напало отчаяние.

«Нечего ждать, она не придет», — решил он мысленно и, не дождавшись конца службы, вышел из церкви.

Теперь ему ничего больше не оставалось делать, как идти домой: подьячий, наверно, уж давно ждет его.

Пробило девять часов, но было еще так светло, что наступление ночи не замечалось, и на улицах царили то же оживление и многолюдство, как и четыре часа тому назад. Ни на кого не глядя, весь погруженный в думы, беспорядочными клочками мелькавшими у него в уме, со стесненным печалью и отчаянием сердцем, дошел Максимов до ворот своего жилища и едва успел дотронуться до калитки, чтобы растворить ее, как увидел перед собой красное от волнения и с беспокойно бегающими глазами лицо своего слуги.

— Что случилось? — спросил барин.

— Ничего-с, — переминаясь с ноги на ногу и тревожно оглядываясь по сторонам, ответил Мишка.

— Что же ты как ошпаренный?

— Я ничего-с, — растерянно повторил малый, не трогаясь с места в узком проходе между забором и стеной и загораживая собою путь от ворот в сад.

— Ничего, а сам ни с места… Пусти!

— К вам пришли, сударь, — нерешительно вымолвил Мишка.

— Знаю, был у него, не застал. И давно он здесь?

— Давно-с. Только это не он-с.

— Как не он? Да ты пьян, что ли?

— Это не он-с.

— Так кто же? Зачем ты впустил? Сказано раз, наказывал: никого из чужих не принимать!

— Это — не чужой-с.

Барин вышел, наконец, из терпения.

— Да кто же это такой, черт тебя побери? — крикнул он так грозно, что Мишка растеряннее прежнего стал озираться по сторонам.

Вдруг он с отчаянной решимостью повернулся к барину спиной и со всех ног пустился бежать к флигелю.

«Совсем с ума спятил», — подумал Максимов, следуя за ним.

В конце прохода, темного от перевешивающихся через забор ветвей, была другая калитка, которую Мишка, вбежав в нее, оставил отпертою, Максимов вошел в сад и, не без тревоги вглядываясь в крылечко промеж деревьев, увидел на нем женскую фигуру, в которой тотчас же узнал — скорее сердцем, чем глазами, — Кетхен. Бедняжка дрожала от страха как осиновый лист, и, невзирая на то, что фраза, которой она намеревалась встретить мужа, была уже давным-давно вытвержена ею наизусть, все вылетело у нее из головы при его появлении, и она могла только вымолвить дрожащими губами, что принесла бумагу, которая ему нужна для развода.

— У вас на столе, — продолжала она, с усилием произнося слова и не поднимая взгляда на мужа. — Я только сегодня узнала, что вам это нужно. Не сердитесь, что я сама пришла… Я хотела написать, но в письме всего не скажешь, а надо, чтобы вы знали. Я не виновата в том, что произошло. Мы никогда больше не увидимся. У вас есть невеста… но вы не должны обо мне думать дурно. Я вам желаю много-много счастья и всего…

Они были совсем одни в саду, точно оторванные от всего остального мира, а крутом было тихо-тихо. Кроме голоса Кетхен, робкого и нежного, ничего не было слышно, и каждое ее слово проникало прямо в сердце Максимову, наполняя его необъяснимым блаженством.

Вот что ему было нужно — чтобы она была с ним всегда. Знать, что она никуда не уйдет от него и что, куда бы он ни ушел, вернувшись домой, он найдет ее, милую, любящую… только это ему и нужно, ничего больше.

Любовь в Максимове созрела постепенно и незаметно, так незаметно, что он только теперь понял, что чувство, терзавшее его в последнее время, было не ненависть и злоба и не жажда мести, а тоска по той, которая нужна его душе, как воздух, которым он дышит.

Кетхен поняла это и пришла… сама пришла. И теперь они уже никогда не расстанутся и будут счастливы.

«Как все это просто и хорошо вышло! Как милостив Бог и как она мила, как невыразимо мила!» — думал он.

Солнце спускалось все ниже; его лучи еще золотили яркую лазурь неба, и в голубой мгле, постепенно окутывавшей деревья и флигелек, выглядывавший промеж ветвей, и трепещущую белокурую девушку, стоявшую перед ним с опущенными глазами, все принимало фантастическое очертание, как в чудной волшебной сказке.

Она ждала другого, ждала упреков, гнева, что ей не дадут договорить, но она кончила, слезы душили ее, а ее муж все молчал, и это молчание невыразимым смятением наполнило ее душу. Жизнь отдала бы она, чтобы узнать, о чем он думает! Но, чувствуя на себе его пристальный взгляд, она даже не смела поднять на него глаза.

И вдруг Максимов порывистым движением рванулся к ней, прижал ее к своей груди, и горячий поцелуй загорелся на ее губах.

Что было дальше, когда он перенес ее в своих объятиях с крылечка в комнату, о чем говорили они, прижавшись друг к другу так близко, что и дыхание их, и восторженные слезы сливались в один бесконечный поцелуй, кто из них был счастливее — Кетхен ли, так давно мечтавшая об этом счастье как о чем-то невозможном, как мечтают о райском блаженстве, или Максимов, не подозревавший до этой минуты, чего с таким мучительным томлением жаждала его душа, — сказать трудно.

Восьмого мая графиню Батманову, которая накануне вечером заявила, что поедет к обедне к Николе Морскому [14], где должен был служить митрополит, разбудили приятным известием: князь Александр Яковлевич приехал в Петербург.