Жизнь его совсем выбита из колеи этой глупой историей; все к нему изменились, и сам он стал не тот, что был прежде. Ему теперь уже и участие Батмановой в тягость, а чтобы не встретиться с князем Лабининым, он готов весь город обойти. И ничто его не тешит, даже надежда на свободу. Слишком исстрадался он, сил у него нет в счастье верить. Надо скорее развестись. Подьячего он застал дома, и они тотчас принялись за дело. Максимов подробно передал ему слышанное от графини Батмановой и от князя Лабинина, прибавил к этому, что отец хочет женить его на богатой соседке и ничего не пожалеет на развод. Из условленной суммы за ведение дела Максимов обещал дать половину, когда прошение будет подано государю.
«Возьму взаймы у Авдотьи Алексеевны», — решил он про себя.
Лицо его слушателя прояснилось.
— Прекрасно-с! Нам остается, значит, заручиться согласием той особы…
— Какой особы? — воскликнул Максимов.
— Да той самой, с которой вы обвенчаны.
— Она противиться не станет.
— Отлично! Пусть даст в этом письменное удостоверение, мы приложим его к прошению…
— А без этого нельзя?
— Пожалуй, можно, да ни к чему не поведет: все равно прикажут сделать ей допрос…
— Тогда увидим, а теперь я подам свое прошение без всяких заявлений с ее стороны. Меня могут приказать развести и без ее согласия, — с раздражением прервал его Максимов.
Подьячий уперся было на своем мнении, но молодой человек заявил ему, то обратится к другому поверенному, если он не перестанет об этом говорить, и он обещал приготовить прошение к завтрашнему дню.
— А через кого же надеетесь вы доставить вашу просьбу государю императору? — спросил подьячий.
— Уж это мое дело, — ответил Максимов с такой самоуверенностью, что он почувствовал невольно уважение к своему клиенту и решил про себя, что деньги за ним не пропадут.
Дело двинулось с изумительной быстротой. Не прошло и недели, как Максимова пригласили явиться к обер-прокурору Синода, который, сняв с него показание, сообщил ему о желании государя дать ему удовлетворение. Не успел Максимов опомниться от этого известия, как его потребовали к архиерею, последний подтвердил то же самое.
Снова заговорили в Синоде про дело Максимова, но теперь уже в другом тоне, начальство любезно заговаривало с ним, сослуживцы поздравляли его. Однако вскоре стало известно, что между митрополитом и членами Синода возникли разногласия по делу о расторжении брака, и оно снова затормозилось.
Подьячий настойчивее прежнего продолжал намекать на необходимость войти в соглашение с другой стороной, чтобы заручиться от нее согласием на развод, но Максимов продолжал отказываться от свидания со своей названой супругой.
Так прошел апрель.
С наступлением весны душевное настроение молодого человека не прояснилось и его унылый вид приводил Батманову в досаду.
— А и капризен же ты, голубчик!.. Ничем тебе не угодишь, — заметила она однажды Максимову, удивляясь, что он мало радуется хорошим вестям, которые она ему сообщала. — Другой на твоем месте козлом бы запрыгал от радости, что из-за него Синод с митрополитом грызется, а ты все повеся нос в меланхолии ходишь.
Он спешил возразить, что она ошибается, что он счастлив и доволен, но в глубине души не мог не сознаться, что графиня права, и с досадой спрашивал себя: что ему собственно нужно? Но ответа на вопрос не находилось, и безотчетная тоска не переставала грызть ему сердце.
Право же, то, что происходило с ним, можно было приписать колдовству. Куда делись его беспечная веселость, его способность радоваться всяким пустякам: новому платью, смешному рассказу, улыбке хорошенькой женщины? Ничто его теперь не забавляло. Разговаривая с ним, обер-прокурор, архиереи и сам митрополит, видя его угрюмое лицо и слушая его резкие, определенные ответы на все их вопросы и предложения, решили, что они имеют дело с опасным мизантропом, которого ни на какие уступки нельзя будет склонить.
А между тем во мнении государя относительно максимовского дела произошла перемена. Благодаря чьим-то указаниям государь заинтересовался дочерью Клокенберга и, не переставая принимать участие в положении Максимова, выразил желание, чтобы это дело было окончено к обоюдному удовольствию супругов.
Получить согласие Кетхен на развод становилось со дня на день необходимее. Но Максимов продолжал упорствовать в своем отказе видеться с ней и впадал в такую ярость при ее имени, что его поверенный перестал упоминать про нее и решился действовать помимо своего клиента.
Все, точно сговорившись, приставали к несчастному Максимову с советами, расспросами и требованиями самого раздражительного свойства. Отец снова затеял с ним переписку о его женитьбе, и однажды молодой человек получил от него письмо; последнее до такой степени расстроило его, что он всю ночь не сомкнул глаз. Соглашаясь следовать советам Батмановой, старик Максимов не торопил сына со свадьбой, но ему надо было знать, может ли он обнадежить родителей невесты обещанием, что их брак состоится будущей зимой. Читать это письмо было очень тяжело, но отвечать на него было еще тяжелее. Разорвав штук сорок начатых ответов, Максимов встал из-за письменного стола, когда солнце было уже высоко, совсем измучившись, ничего не написав, кроме обрывков мыслей, годных только для того, чтобы быть брошенными в печь, не раздеваясь бросился в постель и заснул как убитый.
В этот день Мишка насилу добудился барина. Первой мыслью последнего, когда он очнулся от сна, было сознание, что сегодня надо все кончить, то есть написать отец про случившуюся с ним историю, прибавив к этому, что его развод скоро состоится и что он в самом непродолжительном времени приедет к нему свободным человеком. Но он решил, что это письмо напишет завтра, а сегодня повидается со своим поверенным и скажет ему, что он на все готов, лишь бы только его дело кончилось скорее. Однако то, что подразумевалось под словом «все», казалось ему так тяжело исполнить, что он решился не думать об этом до последней минуты. Со службы он пойдет к подьячему, и они вместе решат, как поступить.
В этот день товарищи как-то особенно досадливо приставали к Максимову с расспросами насчет его дела и с рассказами о том, какие пререкания оно возбуждает между членами Синода и митрополитом. Это дело сделалось злобой дня.
Наперебой рассказывали Максимову, что сказал такой-то архиерей и что возразил такой-то. Товарищи по службе, все такие же пробивающиеся в люди бедняки, как и он, гордились отличием, выпавшим на долю их сослуживца, и предсказывали ему блестящую карьеру. Им казалось, что теперь, когда сам государь узнал про его существование и заинтересовался его судьбой, он не останется долго в том же чине: ему непременно должны дать в скором времени повышение, а может быть, ему предложат перейти в другое ведомство. Никто не понимал, как тяжело Максимову и что он готов бежать на край света, чтобы не слышать про это злополучное дело.
Своего поверенного он не застал дома и обрадовался этому как отсрочке мучительной пытки. И все равно свидания не избежать; отворившая ему служанка скажет своему хозяину про его посещение, и делец сочтет своим долгом лично явиться к нему сегодня же вечером.
Чтобы убить время, Максимов пошел бродить по городу, выбирая места, где было бы меньше народа; но погода была так хороша, что таких мест не находилось: на каждом шагу встречались экипажи с катающимися и оживленные группы прогуливающихся пешком. Молодой человек вспомнил, что давно не был у Батмановой, и повернул к ее дому, но, увидав карету на ее дворе, хотел отложить свое посещение до другого раза. Однако старик дворецкий, увидав его с крыльца, подбежал к нему с просьбой зайти в дом.
— Графиня еще сегодня изволили поминать про вашу милость, что вы долго у нас не изволили быть. У нас теперь князь Сергей Михайлович, да они уже давно сидят и, верно, скоро уедут, войдите, вы графиню не обеспокоите.
Максимов вошел. У него была такая потребность уйти от самого себя, что он не задумываясь вошел бы в самый ад, если бы Вельзевул растворил туда перед ним двери.
