А как изменился Эдриан! Абсурд, но ее слепой муж стал еще более дерзким авантюристом, чем прежде. Он не ведал никаких преград, страсть к жизни у него была искренней и заразительной. Разве можно было себе представить, что это тот же человек, который спотыкался, как немощный старец, в первые недели слепоты? С помощью ее трости и шнуров Эдриан ходил по всему Лонгбриджу столь же уверенно, как и раньше. Только внимательно приглядевшись, чужой мог бы заметить, что граф слеп.
Во время долгих прогулок с женой Эдриан «осматривал» поместье, ощупывая дорогу тростью, а Лилиана шла рядом и как дурочка счастливо улыбалась всему вокруг. Большую часть времени они проводили вместе. Он рассказывал о себе, о забавных случаях из своей юности, о скандальных проделках «негодяев» и опасных приключениях заграницей. Каждую приличную леди охватил бы ужас, а Лилиана приходила в восторг от этих рассказов, живо представляя себя участницей событий.
Однажды Эдриан заговорил о своей матери. Она была несчастной, одинокой женщиной, с грузом тайной лжи.
— Ни брата, ни сестры, ни друзей, с кем можно поговорить. Только два маленьких сына. Просто удивительно, как она все это вынесла!
Сердце у Лилианы сжалось от боли за него — ведь так называемая тайная ложь определила всю его дальнейшую жизнь. Она выросла в провинции, однако не слишком уж далеко от света, чтобы не понимать, что ему грозит, если тайна однажды перестанет быть тайной.
Тем не менее она смутно ощущала какую-то недоговоренность. Эдриан никогда не рассказывал ей о Филиппе Ротембоу. Судя по всему, эта тема была настолько для него мучительной, что он даже не позволял упоминать в своем присутствии имя Филиппа. Теперь он вдруг захотел, чтобы она рассказала ему о своей жизни. Смущенная, Лилиана выполнила его просьбу, ожидая ухмылки или скуки в глазах мужа. Но, как ни странно, Эдриан лишь поднял брови, когда узнал об одном из ее любимых развлечений — о соревнованиях с Джейсоном, и улыбнулся, когда она похвасталась, что побеждала девять раз из десяти. Сочувственно кивнул, услышав о постоянных упреках матери по поводу ее непростительного для леди поведения. А когда Лилиана призналась, как ее ужасала перспектива навсегда остаться в Грейндже и не увидеть даже Лондона, он заключил ее в объятия.
— Я знаю, насколько ужасно, — сказал Эдриан, — отчаянно хотеть чего-то, понимая, что никогда не сможешь этого получить.
О чем он говорит? Ее мечта стала явью, с ним она получила намного больше того, на что могла рассчитывать. Вместе с любовью к Эдриану вернулась жажда жизни. Он снова начал ездить верхом, каждое утро проверял с ней книги, обучал премудростям бухгалтерии и в конце концов передал эту работу ей.
Лилиана уже с трудом вспоминала человека, проявлявшего к ней полное равнодушие. Это был не тот мужчина, за которого она выходила замуж. Казалось, он теперь даже с удовольствием потворствовал ее глупым капризам. Однажды вечером она уговорила Полли сесть за фортепьяно и попросила Эдриана потанцевать с ней. Он был слегка обескуражен, но, когда она подняла его со стула, закружил в вальсе. Он двигался так изящно и непринужденно, что у нее мелькнула безумная мысль: не вернулось ли к нему зрение? Словно отвечая на невысказанный вопрос, Эдриан ударился о буфет, посмеялся над своим промахом, затем крепко прижал ее к себе и поцеловал. На глазах у Полли, Макса и юного слуги, который покраснел до ушей.
Он стал постоянным гостем оранжереи, согласившись позировать для портрета в обмен на ее торжественное обещание убрать картину, где он верхом на муле. Его присутствие сначала нервировало Лилиану, но она быстро привыкла к его кажущемуся проницательным взгляду. Настолько привыкла, что расстегивала блузку, если было жарко, закалывала юбку выше колен, напевала, кружась по оранжерее. И ее не волновало, что она может показаться ему испорченной. Здесь, с ним, она вольна делать что хочет, быть такой, какой захочет.
Видимо, Эдриан тоже был в ладу с собой и с жизнью. Как-то Лилиана, открыв дверь кабинета, увидела, что он сидит в кресле и Хьюго мирно спит у его ног. А еще больше ее поразило, что Мод положила голову ему на колени. И он почесывал ее за ушами. Эдриан с «тварями»! Лилиана зажала рот, чтобы подавить крик радости. Вот ей и лучшее доказательство того, что он способен чувствовать. Может, это абсурд, но, лишившись зрения, Эдриан лишился и невидимых оков, которые не позволяли чувствам вырваться наружу.
Истинность ее предположения он доказывал ей каждую ночь.
О Боже, что он с ней делал! В его руках она становилась бесстыдной развратницей и абсолютно не смущалась того, чем они занимались. Поскольку Эдриан не мог ее видеть, она давала себе волю, используя в свое удовольствие каждый дюйм его великолепного тела. Она ничего не боялась, она любила его неизвестными ей доселе и ужасно неприличными способами. Лилиану даже удивляло, что Господь еще не покарал ее, а пока этого не случилось, она приложит все усилия и выучится еще многим способам доставлять мужу такое же наслаждение, какое он доставлял ей. Их любовные игры были столь необузданными, что все в доме наверняка слышали, как она кричит в экстазе, когда он изливает в нее свое семя. Он называл ее своим милым демоном, своей прекрасной принцессой Лили. В эти чудесные мгновения они были едины душой и телом. Она наконец свободна, она парила в облаках и даже еще выше, чем ей представлялось в мечтах.
Пока не появлялся Бенедикт.
Его визиты тяготили ее, она хотела, чтобы Эдриан принадлежал только ей. Однако несмотря на обретенную свободу, Лилиана осталась дочерью своей матери, поэтому встречала деверя с подобающим уважением.
Эдриан, казалось, не принимал близко к сердцу эти визиты и был неизменно любезен. Разумеется, Бенедикт не совершал ничего такого, что могло вызвать ее негодование, однако в его присутствии Лилиана испытывала неудобство. Во-первых, он постоянно делал какие-то завуалированные намеки в адрес брата. Ничего определенного, конечно, и тем не менее у нее сразу появлялось желание защитить Эдриана. Однажды Бенедикт упросил ее прогуляться с ним по саду и неожиданно завел разговор о ссоре между его отцом и братом.
— Отец старался с ним помириться, но Эдриан не пошел ему навстречу, — тяжело вздохнул он. — Эдриан всегда был таким невоздержанным — вы сами знаете, — и этого следовало ожидать, не правда ли?
Вопрос прозвучал двусмысленно, и она с трудом сдержалась, чтобы не спросить, что он имел в виду, но не поддалась искушению.
— Крайне жестоко лишать Эдриана наследства, а потом еще добиваться опеки над его имуществом, — с горечью ответила Лилиана.
— Да, конечно, и я прилагаю все усилия, чтобы этого не произошло. Верьте мне, Лили, я не позволю, чтобы действия отца нанесли вам ущерб. — Он схватил ее руку и нежно улыбнулся.
Это было вторым моментом, который ей очень не нравился. Бенедикт все время прикасался к ней или смотрел с таким выражением, что она испытывала еще большее неудобство. Целовал ее в щеку, позволяя себе не отрывать губы дольше положенного, или с недозволенной фамильярностью убирал прядь с ее виска.
Когда Лилиана уже готова была взорваться и резко пресечь его поползновения, он вдруг произнес:
— Мне так приятно, что вы с ним счастливы, Лилиана. Если бы отец мог видеть, насколько вы счастливы, он бы отказался от своего иска.
Эти слова привели ее в замешательство. Иногда она верила Бенедикту, иногда заставляла себя верить. Если бы имелся хоть малейший шанс, что он мог повлиять на лорда Килинга, она бы терпела его внимание ради Эдриана.
А граф терпел эти визиты ради прощения.
Как бы ни раздражало его присутствие Бенедикта, тот заслуживал прощения в не меньшей степени, чем он сам. И прощение ему даровано; жаль только, что он слишком долго этого не замечал. Сколько времени он потратил на жалость к себе, пока не понял, что единственный человек, кто мог даровать ему прощение, стоял перед ним?
Лилиана так прекрасна, а он и до несчастья был слишком слеп, чтобы это увидеть. Она заботилась о других — он считал это слабостью. Она проявляла самоотверженность, никогда не жаловалась — он уверял себя, что такой и должна быть деревенская девчонка. Ее сочувствие он принимал за надоедливость. Теперь, лишившись зрения, он мог посмотреть на себя со стороны, и увиденное ему очень не нравилось. Бессердечный, равнодушный, поглощенный навязчивыми идеями, слепой ко всему окружающему.
