– Он всегда, что в комсомоле, что потом в бизнесе, уже будучи главой ЮКОСа, несколько идеализировал людей. Мы все, допустим, знали, что с тем-то и тем-то дело иметь не надо. А он давал человеку шанс, – говорят его товарищи по комсомолу. – Не верил в то, что о нем говорят. И часто не ошибался. Его единственная серьезная ошибка – это, пожалуй, только Путин. То ли он его идеализировал, то ли всерьез поверил, что с этим человеком можно иметь дело…

Но до Путина, как и до ЮКОСа, в жизни Ходорковского пока «опять же» далеко. Пока комсомол. Его привлекла комсомольская работа. Да, привилегии, да, дополнительные возможности для материального заработка, да, социальный лифт, структура, обеспечивающая реальный карьерный рост. Но ему нравились не столько привилегии, сколько оргработа. Ему нравилось то, что несколько лет спустя, когда никаких ВЛКСМ и КПСС уже не будет, назовут менеджментом. Он ловил кайф от того, что можно управлять, руководить, решать, брать ответственность на себя за людей, за коллектив, применять свои организаторские способности, и притом успешно. Он не задумывался об идеологии, не воспринимал комсомол как свое политическое призвание. Нравилась именно возможность самореализации производственника, менеджера. Нравилось, черт возьми, потому что был результат.

А добиваться результата в любой деятельности, за которую бы ни взялся, – это одна из его главных черт.

Уже будучи в тюрьме, он объяснит Улицкой[4]: у него и таких, как он, – пусть их были единицы – в 80-е годы в комсомоле могла быть «позитивная» мотивация. Да, карьеристов там хватало, но ему нравилось не построение карьеры, а лидерство. Он не был педантичным комсоргом, подхалимом, докладывающим на собраниях. Его увлекало лидерство, потому что только лидер может стать директором завода. А карьерист – разве что замом, замом зама и т. д. На должности линейных руководителей карьеристов не ставят: они при всей своей щепетильности и гибкости валят дело. С делом могут справиться только лидеры и профессионалы. Не всегда удобные вышестоящему начальству…

И он мечтал стать «директором завода», успешно и первоклассно что-то производить, может, даже оружие для защиты Родины. И уже тогда он был «начинающим» лидером. Секретарь факультетского комитета комсомола, он спорил с ректором Ягодиным, не боялся высказать свою позицию, отстоять и даже сказать, что ректор не совсем прав по тому или иному вопросу. Так, отказывался исключать из комсомола отчисляемых из института – был убежден: не всякий комсомолец может быть способен к учебе. «А вот обратное, – писал он, – на оборонном факультете казалось абсолютно справедливым. Ведь мы должны при необходимости отдать жизнь за Родину даже в мирное время, а как это можно потребовать с некомсомольца или некоммуниста?» Ровно так и думал. И смело ругался с секретарем партбюро. Даже никаких опасений не ощущал.

Комитет комсомола голосовал за его решения – практически стопроцентно. Ягодин называл Ходорковского «мой самый непокорный секретарь». Но никогда не давил. А ведь мог сломать. «Но не делал этого, позволяя закалиться характеру», – отмечал Ходорковский.

Итак. В институте и комсомоле его принцип – никогда не изменять своей позиции под давлением силы – закреплялся. Закреплялась и такая черта, как договороспособность. Только с одним условием – говорить с ним не с позиции силы, а с позиции убеждения. Учителя в школе это понимали. Ягодин это понимал. А Ягодина Ходорковский обожал. Он был для него идеалом.

Окружавшие Ходорковского товарищи по комсомолу говорят мне, что его потрясало то, как Ягодин умел повести за собой молодежь, как читал лекции студентам, как разговаривал и общался с ними – на равных.

Кто знает, может, потому он так и любил ездить по регионам и читать лекции студентам, отвечать на их вопросы, говорить за жизнь? Может, он в какой-то степени хотел воплотить в себе черты Ягодина, передать другим то, что в свое время вложили в него? Желание что-то дать молодежи – может, это чистое влияние ректора Ягодина?

Неизвестно. Опять же – близко знающие Ходорковского люди говорят, что это действительно так. Его же враги считают, что в регионах он просто-напросто лоббировал свои интересы. В том числе и среди еще неокрепших юных умов…

Сам он говорит, что Ягодин действительно ему многое дал.

– Мне повезло и второй раз, – напишет позже Ходорковский. – Секретарем нашего Свердловского райкома партии была Кислова, а членом бюро – секретарь ЦК по вопросам строительства Б. Н. Ельцин. Я получил от них настоящий урок мужества, когда их «гнобили», а они не сдавались. Причем Кислова не сдала Ельцина.

В общем, еще одним идеалом для Ходорковского был Ельцин. Когда Михаил его увидел, ему было 23, только-только окончил Менделеевку… Ельцину на тот момент было за 50. Именно в конце 80-х, и началась карьера Ельцина как политика, а не номенклатурного выдвиженца, – когда на пленуме ЦК КПСС он выступил с критикой Горбачева, вскоре лишился поста секретаря московского горкома и был отправлен на работу в Госстрой, что равнозначно ссылке…

Ельцин в тот период в основном всем все доказывал и отбивался от обвинений…

Впрочем, на тот момент они с Ходорковским еще не общались. В Свердловском районном комитете ВЛКСМ Ходорковский был освобожденным заместителем секретаря, Ельцин – после Пленума – членом бюро.

Общаться они начнут гораздо позднее. Когда уже будет защита Белого дома, работа в правительстве, когда, наконец, Ельцин станет президентом…

И что самое важное в этом их общении – как и с Ягодиным, Ходорковский мог спорить с Ельциным и совершать поступки, может быть, вызывающие недовольство. Потому что знал: хоть и вызывает время от времени раздражение «царя», последствий не будет. Например, за то, что ты указываешь на ошибки этой власти…

Нет, недовольство Ельцина крайних мер никогда не вызывало. Он мог не соглашаться или, как Ягодин, говорить что-то в духе «мой самый непокорный секретарь». И, наконец, он, как и Ягодин, мог Ходорковского сломить, но не стал.

– Ягодин и Ельцин – это люди, которые оказали на меня огромное влияние, – пишет автору книги Ходорковский из тюрьмы. – Я никогда не собирался стать похожим на них, мы совершенно разные люди, но их образ мыслей, многие их этические нормы воспринял как свои. Стремлюсь «соответствовать». Смешно, но, например, всегда общаюсь с людьми только «на вы». Кроме самых близких. Это – внешнее. А внутреннее – «вольтерьянство». Готовность услышать любую иную точку зрения, в том числе и о себе. Признание важности и нужности «оппозиции». Независимой, а не кукольной. Откуда это у них, у продуктов тоталитарного режима? Не знаю. Возможно, просто величие души. Большие, могучие люди, по-рыцарски относящиеся к оппонентам. Драка? Да! «Добить» противника? Нет, скорее, подать руку. Наверное, так можно сформулировать главное, в чем они были и остаются для меня идеалом. Возможно, Ельцин – чуть в большей степени, так как его я знал чуть ближе и много лет работал рядом. Да и ситуации, в которых мы оказывались, были поострее. 1991, 1993, 1996…

Ходорковский считал себя членом команды Ельцина. Именно потому, говорит, шел защищать в 91-м Белый дом, в 93-м – мэрию, а в 95-96-х вошел в неформальный предвыборный штаб. Именно из-за него, говорит, не выступал против Путина, хотя имел о нем свое мнение. Еще признает: говоря о Ельцине, не может быть беспристрастным, понимает все его недостатки, не забудет возвращение «товарищей из органов», чеченскую войну, штурм Белого дома… Но судить не возьмется. Говорит, не имеет права. Ельцин останется для него главным идеалом…