А ведь Зинам и Тамарам объясняли, вдалбливали… А они, дуры, о другом говорят. Тьфу…

Задолго до 30 декабря 2010 года – даты вынесения второго приговора, чтобы не сойти с ума – все-таки все два года каждый день наблюдала этот процесс воочию, – начну писать. Помимо репортажей для газеты. Начну писать дневник. Но не о масштабе исторического события, а о них – как себя ведут, что говорят, как смотрят, думают, жесты, глаза… И этот дневник все время будет попыткой понять. В итоге из дневника многое войдет в книгу. И эта книга, повторюсь, тоже станет попыткой понять. Понять Ходорковского. Понять его 11-летних мальчиков, увидевших спускающегося по лестнице отца в окружении автоматчиков и сразу опустивших головы в пол. От страха. Этих мальчиков, которых мама буквально будет умолять зайти в зал. «Ну, что с вами?» Этих мальчиков, наконец зашедших в зал, увидевших улыбающегося им отца из стеклянного «аквариума» и через три минуты после начала заседания выбежавших из зала… Еще это будет попытка понять его дочь, которая иногда хочет поучаствовать в митинге оппозиционеров 31 числа каждого месяца и иногда хочет нарисовать какой-нибудь антипутинский плакат и выйти с ним на Триумфальную площадь, и крикнуть что-нибудь такое – что сидит там, внутри, – то, что не позволяет крикнуть себе ни в суде, ни в вузе… И каждый раз Настя останавливается и просчитывает все последствия своего похода на митинг, а главное – как это ударит по отцу… Попытка понять его старшего сына, который хоть на митинги в поддержку отца и выходит (дабы безопасно – не в России, а в США выходит, где не «винтят»), но который надеется, что ему не придется объяснять своей полуторагодовалой дочке, когда она немного подрастет, где ее дед. Потому что дед – Паша хочет в это верить – к тому времени уже выйдет…

Еще… еще это попытка понять замглавы кремлевской администрации Суркова, который за эти годы не раз помогал семье Ходорковских. Например, когда узнал, что младших сыновей Ходорковского в начале учебного года не берут в школу из-за фамилии. Словно у нас 37-й год с его ярлыками «дети врагов народа». И Сурков устроит их в школу. Но ничего не сможет сделать для их отца – во всяком случае на момент подписания этой книги… Поистине загадочный человек, в котором одновременно уживаются совершенно разные качества…

Пойму ли я этих моих героев? Скорее нет, чем да. Чтобы понять, надо оказаться в их шкуре. Я лишь постараюсь приблизиться к ответу на вопрос. И вопрос для этой книги из многих перечисленных выше я все-таки поставила один. Что же это за человек такой Михаил Ходорковский и что позволяет ему не сломаться?..

Полноценный ответ я все равно не дам. И никто, скорее всего, не даст. Даже сам Ходорковский. Во всяком случае, когда его спросили: «Вы-то сами понимаете, что вы за человек?», он задумался, пожал плечами и ответил: «Не-а!»…

А может быть, все предельно просто? Может, все дело в чертах характера, качествах, которые были при нем всегда, просто мы как-то за чередой случившихся вокруг него событий этих качеств не замечали, не рассматривали? Знаете, это качества, с которыми настоящие олигархи не живут – они им просто мешают. Эти качества помогли Ходорковскому добиться того, чего он добился. Они сформировали его и одновременно сыграли немаловажную роль в том, что с ним произошло. И эти же качества ярче всего проявились в тюрьме. Стоит рассмотреть их поближе, вглядеться. И хоть понять, что он за человек, все равно до конца так и не удастся, но что уж точно удастся, так это отдать себе отчет: качества эти в первую очередь помогают ему справляться с тем, с чем любой другой человек, ими не обладающий, в тюрьме не справился бы…

…Тихий час в детском саду. Воспитатели в этот момент готовятся к утреннику, который должен состояться на следующий день. Все и вся для встречи нового, 1969 года. Ему пять лет, и Миша, как и все его сверстники, готовится к тихому часу. Но воспитатели его останавливают и тоном, не терпящим возражений, говорят: «Будешь таскать стулья в актовый зал. Давай-давай-давай…» Ни слов «Миш, помоги нам, ты же такой сильный», ни «пожалуйста»… Он внимательно вглядывается в воспитательницу и…

– Не имеете права.

– Что значит не имею? – опешила воспитательница. – Заставлю.

– Насильно не заставите, хоть волоком тащите, но стулья не понесу.

И лег спать. Потом был долгий разговор с его родителями. Воспитательница, конечно, жаловалась.

– Но если бы вы попросили по-хорошему – «Миша, ты самый сильный, высокий, помоги нам носить стулья», он с радостью согласился бы, – объясняла мама, – он вам не только стулья, он вам столы принес бы…

Воспитательница попалась понимающая, признала: «Да, надо было с ним по-иному говорить».

– Он у меня всегда был договороспособный, – говорит мне Марина Филипповна. – Силой ничего не заставишь сделать. А так – при помощи аргументов – с ним всегда можно было договориться. Тот самый случай в детском саду очень показателен. «Ты будешь!» – «Нет, не буду!» Это у него было ярко выражено в коллективе. А дома мы как-то с этим не сталкивались. Я всегда ему в детстве говорила: «Я даю тебе информацию для размышления». Он размышлял, и затем мы обсуждали какие-то спорные вопросы.

Отец, в отличие от матери, строже. Директор школы даже будет умолять его не пороть сына за то, что тот – 14-летний балбес – сел на подоконник открытого окна и сидел так, свесив ноги с четвертого этажа… Внизу были то ли девочки, то ли еще кто… Мимо по улице пойдет директор школы, человек в возрасте, фронтовик… И обалдеет, завидев ботаника Ходорковского. Родители по звонку примчатся в школу быстро.

– Нет, только не пороть. Объясните просто на словах… – внушал родителям и без того перенервничавший директор. И они объяснят, что он мог просто подставить человека, если бы, не дай бог, произошел несчастный случай: «Если бы ты разбился – это одно дело, но директора могли за это посадить».

– Как? – не понимал 14-летний Ходорковский.

– Да вот так, он отвечает за ваши жизни. И если что-то случится, его посадят в тюрьму.

Как тогда все было в его жизни легко, не надо было думать о сложности бытия, нести за себя и других какую-либо ответственность, потому что ответственность несли за тебя. Его воспитывали, как почти всех его сверстников. Наставляли говорить «спасибо» после завтраков, обедов и ужинов, шапку надевать, когда выходишь на улицу, хорошо есть, делать уроки и прочее в этом роде… Ничего сверх. Обычная советская семья. Без связей, без блата. Он рос обычным ребенком. В меру заласканным, в меру домашним, в меру самостоятельным. Рос с ключом на шее. Родители-то все время пропадали на заводе. У него и ясли были заводские, и детский сад заводской, и школа.

Продленка быстро кончилась – родители не боялись оставлять его дома одного. Он в это время кастрюли мыл, а потом садился за уроки. Была еще улица со двором, как у всех. Пионерлагеря по путевкам от завода, как у всех. Ну, и естественный целый джентльменский набор для умненьких мальчиков – участие в районных и городских олимпиадах по химии, физике и математике…

Как все просто тогда было. А может быть, и не просто. Если ребенок с детского возраста не переносит какого-либо давления, если ему не нравится, когда его заставляют что-то делать против его воли, не спросив, не поговорив, насильно, то, может, это тревожный сигнал?.. Непонятно. Но родители Ходорковского в этом тревожного сигнала не видели. И ребенка не одергивали: «Не выпендривайся!» И, став взрослым, привыкнуть к какому-либо давлению Ходорковский не смог. Даже не пытался. Его принцип – никогда не изменять позиции под давлением силы, а не аргументов. И принцип этот, как вы уже поняли, появился не в тюрьме, а задолго до нее. Тюрьма и все произошедшее с ним этот принцип лишь закрепили.