В мебельной секции «Галери Лафайет» Билли не составило труда заручиться помощью задерганной продавщицы — она просто сунула ей в руку тысячефранковую банкноту и пробормотала, что хотела бы, чтобы ее обслужили сейчас же.

— Мне нужны кровать с хорошим матрасом, постельные принадлежности, несколько светильников, лампочки, свечи, полотенца, светонепроницаемые шторы на два окна, ковер, корзину для белья… Что еще? Если вспомню еще что-нибудь, скажу вам.

— Но это все в разных секциях, по всему магазину! — Продавщица была несколько обескуражена. — Я ведь работаю в мебельном отделе.

— Еще мне нужен человек, который повесит шторы на окна, поставит кровать и сделает все остальное. Я живу на улице Вано. И все это нужно доставить сегодня же. Когда все будет сделано, вы получите еще две тысячи франков, грузчики и водитель тоже в обиде не останутся.

— Конечно, мадам, я с удовольствием окажу вам услугу. Я готова проводить вас в другие секции.

— Видите ли, — объяснила Билли на своем безупречном французском, — я из сумасшедших богатых американок. Полагаю, это все объясняет?

— Ах, нет, мадам, какая же вы сумасшедшая, разве что несколько импульсивная.

— Именно так это будет написано на моем надгробье, — усмехнулась Билли. — Давайте начнем, времени у нас мало.

Совершая долгий рейд по огромному магазину, Билли подумала, насколько было бы проще остановиться в «Рице», где она обычно занимала четырехкомнатный номер «люкс», но если ее захотят разыскать, то звонить будут прежде всего туда. Первую ночь после прилета она провела в отеле аэропорта, а наутро договорилась о машине с шофером из того же агентства по прокату лимузинов, услугами которого пользовалась на протяжении тех долгах месяцев, когда была влюблена в Сэма Джеймисона и вела настолько сложную двойную жизнь, что объяснить ее можно было только безумной страстью.

«На что я готова ради любви…» Есть такая песня, — вспомнила Билли, проверяя на упругость матрас. — Должно быть, ее написали о других дурочках, которые были так же обмануты, как и я, но ни одна из них так безнадежно не ошибалась в собственных чувствах, это уж точно. И скорее всего, француженок среди них не было».

Менее четырех лет прошло с тех пор, как Билли научилась играть две разные роли. По одной она — американская миллионерша Билли Айкхорн, занимавшая лучшие апартаменты в «Рице», взбалмошная светская львица, проводящая время у портних, в антикварных лавках, на приемах, а ночью бывающая — кто знает где? По другой — Ханни Уинтроп, школьная учительница из Сиэтла, приехавшая в Париж в академический отпуск, занимающаяся исследованиями Вольтера и проводящая пять ночей в неделю с Сэмом Джеймисоном в его скромной студии рядом с площадью Вогезов.

Теперь же у нее была только одна жизнь и одна постель, теперь ее никто не ждет, она не делает безумно дорогих покупок, не ходит на званые обеды, не одевается у Диора или Живанши, у нее нет любовника, ей не надо никому лгать, у нее нет ни машины, ни своего шофера — один только полупустой дом и присматривающие за ним люди, достаточно деликатные для того, чтобы не задавать лишних вопросов. В течение первых же двух дней Билли убедилась, что ее передвижения по Парижу остаются для всех незамеченными.

Район вокруг улицы Вано был лишен привлекающих туристов достопримечательностей, и поэтому в ночное время здесь стояла воистину деревенская тишина, хотя достаточно было прислушаться, чтобы различить в отдалении ненавязчиво зовущий к веселью, непрекращающийся гул столичной жизни, нетерпеливые автомобильные гудки и, как ей казалось, даже заговорщицкий смех женщин и мужчин.

Билли пришла к заключению, что если она ограничит место своих прогулок районом между домом и Люксембургским садом, то может не опасаться, что случайно встретит кого-то из старых знакомых. Менее всего ей хотелось бы сейчас наткнуться на знакомое лицо и отвечать на вопросы о том, что она делает в Париже. Но вероятность этого сводилась практически к нулю. Лучшие отели, торговые центры, а также большая часть прославленных музеев и ресторанов располагались на правом берегу, а антикварные лавки, шикарные бистро и художественные галереи находились на левом, но в другой его части, ближе к Сене.

Билли испытывала безотчетную потребность ходить, ходить и ходить до полного изнеможения. Только в неустанном движении она могла найти избавление от одолевавших ее мыслей, с которыми была не в силах бороться. Единственным спасением были многочасовые пешие прогулки. Ее манил Люксембургский сад, но риск встретить кого-нибудь из знакомых в этом оживленном месте останавливал Билли. Некоторое время она пребывала в нерешительности. Прямо напротив нее находился боковой вход в ту часть сада, в которой было меньше всего посетителей. Стоит только пересечь улицу — и она в одном из крупнейших садов Парижа, излюбленном месте отдыха горожан и туристов.

Кроны деревьев уже приобрели тот особый оттенок старого золота, какой характерен именно для парижской осени. Билли ощутила настоятельную потребность пройтись по чисто выметенным аллеям Люксембургского сада, очутиться в уединении садов, посаженных монахами Шартреза еще в 1257 году, посидеть на скамье, глядя в чистое небо.

Она огляделась по сторонам, стремительно перешла через дорогу и в считанные секунды оказалась под сенью деревьев Люксембургского сада. Вдохнув полной грудью воздух свободы, она принялась энергично мерить шагами аллеи, совершенно не задумываясь над тем, куда повернуть на пересечении с каждой новой дорожкой. Она ходила и ходила, пока не устала до такой степени, что буквально рухнула на ближайшую скамью.

Билли чувствовала, что, прежде чем принять какое-то важное решение, ей необходим определенный период отшельничества. У себя в саду она пыталась создать подобие такого уединения, но ей не удалось добиться того ощущения полной оторванности от мира, какое царило здесь, за шесть тысяч миль от дома, в центре большого старинного парка. У себя в Калифорнии, как бы далеко в лесную глушь ни забрела Билли, она продолжала бы чувствовать связь с домом и домочадцами с их бесчисленными проблемами. Собственно, от этих проблем она и пыталась сейчас укрыться. Билли была импульсивной натурой и прекрасно это сознавала, и нынешний приезд в Париж, при всей его неожиданности, был всего лишь способом оттянуть на время какие-то конкретные действия. «Его можно назвать поступком антиимпульсивным», — рассудила Билли.

Надо ли беспокоиться по поводу того, что она вдруг оказалась в полном одиночестве? Как это все смешно и нелепо! Едва ли можно чувствовать себя отрезанной от остального мира, находясь в двадцати пяти минутах ходьбы от собственного дома. К тому же стоит ей поймать такси и появиться в вестибюле отеля «Риц», как к ее услугам будет весь персонал, не говоря уже о том, что она могла бы прямо сегодня улететь на «Конкорде» в Нью-Йорк, а оттуда — ближайшим рейсом в Лос-Анджелес.

Но, с другой стороны, объективно Билли одна, наедине с собой, и никто во всем свете, за исключением привратника и его жены, не знает, что она в Париже. То обстоятельство, что она имеет возможность в любой момент прервать это уединение, не значит, что она не сумела укрыться в этом городе — самом центре земной цивилизации — столь же успешно, как в какой-нибудь дикой пещере в безлюдной глуши. Когда Билли решила улететь сюда после ссоры со Спайдером, то в ней скорее говорил инстинкт. Это был ее город, она никогда не бывала здесь с ним вдвоем, и она знала этот город так хорошо, как никогда не узнает Лос-Анджелес.

Сколько она здесь еще пробудет? Быть может, тот инстинкт, который привел ее сюда, велит ей остаться здесь навсегда? С этой мыслью Билли зашагала обратно на улицу Вано, приняла душ, переоделась и отправилась обедать. В тот момент ее занимал один вопрос — взять ли на закуску порцию сардин из Бри-тани, а на первое — овощной суп либо предпочесть ломтик сочного, нежно-розового окорока, запеченного на косточке? Билли почувствовала, что у нее разыгрался такой аппетит, что она готова съесть что угодно.