— Жадные они обе — и мать и дочь, — хриплым голосом заядлой курильщицы негромко замечает Кунти Дэви. — Подарков, видать, ждут. Деньги выжимают, зачем ещё им, сучкам, так придираться?.. А бири почему не заказала?

Кунти наплевать на все запреты начальницы: из‑за какой-то Бэлы отказаться от бири? Ну уж нет!

— Да что ты, подружка! Как бы я заказала бири? Тут и начальница, и все прочие. — И Гаури весело хохочет.

— С чего это ты?

— Да все одно и то же, — сквозь смех говорит Г аури. — Вы знаете… знаете… о чем спросила меня… эта ноздрястая Лавочница, — и снова закатывается, хватаясь за живот.

Ноздрястой Лавочницей Гаури нарекла ученую даму Раму Нигам: уж очень она похожа на жену лавочника в их деревне — и ноги волочит, будто мяч перед собой катит, и говорит так же — точно подвывает, и ноздри такие же — вразлёт; словом, ни дать ни взять их деревенская лавочница.

— Что же сказала она?

— А вот что. — И, подражая Раме Нигам, Гаури манерно гянет: — Послушайте, уважаемая… кхе… вы–ы-ы… вы… кхе… вы не из хариджан?

Она так ловко воспроизводит речь ученой дамы, что все дружно смеются.

— Ну‑ка потише! Начальница!

— Почему это так дымно тут? — строго спрашивает Бэла Гупта, вступая в полосу света. — О, да вы костёр разожгли?

Тут не только дымно, смрад такой — не продохнуть. Чего только не набросали в костёр: куски резины, драные ботинки, обломки бамбука.

Девушки вскакивают, торопливо оправляют сари.

— Ступайте к себе в комнаты, — Бэла обводит взглядом практиканток. — И впредь запомните: открытый огонь в общежитии разводить нельзя.

Девушки молча расходятся. Последними с явной неохотой удаляются самые старшие — Тара, Джанки и Кунти, им по двадцать три; остальные гораздо моложе, некоторые совсем ещё девочки.

— В этом проклятом Банкипуре даже в холодный сезон от комаров житья нет, — будто про себя бубнит на ходу Кунти Дэви. — Одно спасенье — дым…

В дворницкую Бэла Гупта заглянула сегодня в первый раз. Все было спокойно: на столбах тускло горели лампочки под жестяными абажурами, на веранде — багровые отсветы жаровен, и она не завернула бы сюда, если б её внимание не привлекло тихое хлюпанье водопроводного крана. Видно, кто‑то неплотно закрыл его. Надо было проверить.

— Ишпорчена штуковина эта, — поспешила доложить Шарда Кумари. — Школько штуковину эту ни шинят — вше беш толку.

Кран и впрямь оказался испорчен: видимо, резьба сорвана. Завтра же надо сказать, чтоб исправили. Все это — и хлюпающий кран, и шепелявая речь Шарды — раздражало Бэлу.

Из‑за стены снова доносится заливистый хохот. Бэла безошибочно определяет: Гаури, больше некому. Ей и самой вдруг становится весело. Когда настроение испорчено, его тоже важно вовремя исправить…

Гаури так заразительно хохочет, что даже завидно становится: не разучились ещё люди веселиться…

…А у Шарды Кумари «штуковина» — слово на все случаи жизни. Даже на занятиях по акушерству без него не обходится. Рассказывают, когда ей задали вопрос, как приготовить постель для роженицы, Шарда Кумари не моргнув глазом бойко ответила: «Ошень прошто, мэм–шахиб… Перво-наперво полошатую штуковину заштилаю вот этой белой штуковиной, шверху — ещё одну белую штуковину, а уш на неё — теплую штуковину…»

После такого объяснения преподавательница от смеха чуть под стол не свалилась.

Бэла Гупта решила пройтись по комнатам.

В первой от входа комнате разместились трое: Тара Дэви, Шьяма и самая худенькая из практиканток — Шивакумари. Старше всех Тара Дэви. Тара мало сказать непривлекательна — просто безобразна: крупные, лошадиные зубы, злые глаза, хриплый, прокуренный голос. Лицо такое, будто её только что обидели. Едва завидев начальницу, Тара недовольно скрипит:

— А секретарь–бабу сказал, нам положен особый рассыльный… Нашим девушкам неудобно ходить на базар — далеко.

Тара Дэви приехала сюда из деревушки Кархи, что неподалёку от Дальтонганджа. Тара Дэви — разведенка, муж ушел от неё и женился на другой. Тару направили на курсы как человека грамотного. Она умела расписаться. Вот окончит курсы и назло сопернице вернётся домой. Ну, а если доведётся работать в блоке общинного развития, чиновник небось не обойдёт её своим вниманием.

Шивакумари родом из столичного Патнинского округа. Дядя девушки — письмоводитель в каком‑то управлении Бихар–шарифа. Закончив среднюю школу, она стала в местной патхшале[17] обучать грамоте деревенских мальчишек и девчонок. «Какой толк от того, что ты день и ночь возишься с сопливыми ребятишками? — говорил ей дядя. — Поезжай ты лучше на курсы! Окончишь — сотня рупий в месяц тебе обеспечена».

Шьяму занесло сюда из какой‑то глухой деревушки, что приютилась меж горными отрогами в округе Бхагальпур. Шьяма небольшого росточка, ладно сложена, недурна собой. Один только недостаток: на руках и на ногах растут волосы. Она готовилась к поступлению в колледж. А на курсы приехала, чтобы самой встать на ноги и потом двух своих младших братьев выучить. Она самая старшая в семье, Шьяма, любимица отца!..

В другой комнате — Гаури, Шарда Кумари и Джанки Дэви.

Родина Г аури — какая‑то деревушка в округе Сахарса на берегу Коси. До поездки сюда Г аури уже окончила курсы, стала наставницей в «Центре ручного прядения», открывшемся в её родной деревне. Потом какое‑то время находилась в ашраме[18], который когда‑то основала рани княжества Патти. Там она, кстати, и узнала про здешние курсы: о них рассказала ей женщина–активистка движения бхудан[19]. И направление сюда она получила от «Центра материнства», что был при этом ашраме… Занявшись уборкой или стиркой, Гаури всегда что‑то напевает. Так поют деревенские женщины, когда мелют зерно на ручной мельнице. Сейчас девушка тоже поет. Ей негромко подпевает Джанки. Стоя у дверей, Бэла с доброй улыбкой слушает, и перед её глазами невольно возникает образ деревенской девочки–вдовы, о которой поется в этой песне. Вот, набрав полную корзину зёрна, крутит она тяжелый жёрнов ручной мельницы, и жалостливая соседка участливо спрашивает её: «Ты скажи, скажи, милая, кто за мельницу усадил тебя? Кто велел смолоть два мешка зёрна? Может, свекор твой иль свекровушка? Ты поведай мне, милая…» Ни словечка не промолвила, слезы горькие утираючи…

Долго слушала Бэла песню и видела воочию эту несчастную девочку, с утра до ночи сидящую за проклятой мельницей… Вот она, подлинная народная песня, выношенная, выстраданная веками! Разве можно сравнить с нею модные песенки из кинофильмов, что распевают Анджу и Манджу? Как ни старайся, любой такой песенке далеко до народной песни… А Гаури‑то, Гаури — как поет! Заслушаешься! Браво, Гаури!

В отличие от своих подруг, Джанки Дэви, прежде чем попасть сюда, несколько лет подряд была сотрудницей пищеблока, попросту — кухаркой в странноприимном доме для вдов, что в местечке Чанданпатти. Не по душе Бэле эта женщина. Может, из‑за того, что в присутствии подруг как‑то спросила Бэлу, есть ли у неё муж?

Шарда Кумари — активистка Конгресса из Сахарсы. Девушка очень простодушная и открытая. В отличие от остальных обитательниц общежития, которые, встречаясь с Бэлой, вежливо приветствуют её, по обычаю поднося к груди сложенные лодочкой ладони, Шарда Кумари произносит: «К ногам вашим припадаю» — и склоняет голову. Кого бы ни встретила она, будь то Бэла, госпожа Ананд или врач, для всех у неё одинаковые слова: «К ногам вашим припадаю»…

В самой большой комнате общежития разместились четверо: Чандрамохини, Вибхавти, Рукмини и Кунти Дэви. Разные люди — разные судьбы…

Чандрамохини — бенгальская беженка. Прибыла сюда прямо из лагеря для беженцев, что в пригороде Мотихари… Во время трагических событий, сопровождавших раздел страны[20], стала жертвой насильников. На лице до сих пор видны следы ожогов.