В. Чернышев
I
В полночь со стороны женского общежития донёсся отчаянный грохот: какой‑то поздний визитёр ломился в ворота. Бум! Бум! Бум! — разносилось по всей округе.
Из соседнего переулка послышались возмущённые крики, ругань, разноголосый собачий лай. В ответ, перекрывая шум, угрожающе взвыл черный лимузин, стоявший у ворот общежития. Собаки залились пуще прежнего.
— А ну, открывай!.. Открывай, кому говорю! — еле различимый за собачьим лаем, орал хриплый мужской голос.
Наконец сквозь грохот из‑за ворот донеслось писклявое:
— Кто там?
— Открывай!
Бум! Бум! Бум!
Пронзительные сигналы машины. Отчаянный лай.
— Кто там?..
Так продолжалось несколько минут, пока старая привратница по имени Муния не открыла наконец калитку:
— Кого ещё тут носит в такую… — И тут же поперхнулась, различив в темноте рослую фигуру личного шофера госпожи Ананд, а когда завидела саму мэм–сахиб[2], выходящую из машины, вовсе перетрухнула старуха — сердце того и гляди из груди выскочит.
Да и как тут было не перепугаться. Мэм–сахиб даже на приветствие не ответила — едва ступив на асфальт, принялась отчитывать перепуганную насмерть Мунию:
— Ты что же это, старая колода? Начальство не узнаешь? Возомнила о себе? Деньги тебе даром, что ли, платят? На дворе ещё светло, а ты уже дрыхнешь? Погоди, я до вас доберусь! Где дочка твоя? Пускай сбегает за госпожой Бэлой…
Погоди, сначала открой офис да включи свет!.. Я до вас доберусь! Я вам покажу!
Муния трусцой бросилась выполнять приказание, в потемках обо что‑то споткнулась, грузно упала.
— Ты что, ослепла, что ли? — взвизгнула госпожа Ананд.
Муния выскочила на веранду, но мэм–сахиб уже проследовала дальше — к дверям квартиры, где жила Бэла Гупта. Перед глазами у старухи точно рой светлячков закружился. Что бы такое могло стрястись? Вишь какая начальница грозная! Кажется, тронь — искры посыплются! С чего бы?
Пока старуха терялась в догадках, её дочка Рамратия, ночевавшая на веранде, все поняла с первого взгляда. Притворно кашляя, поспешно вскочила с постели и застыла, почтительно сложив ладони лодочкой.
— Бездельники! Дармоеды! — гремело начальство. — А вы, мать с дочкою, что себе думаете? Может, от отца поместье осталось? Вам за что деньги платят? На дворе едва смеркается, а они уже почивать изволят! Бездельницы! Ну погодите, я до вас доберусь!.. Где твоя госпожа? А ну‑ка буди её!
Но Бэла Гупта уже стояла в дверях.
— Здравствуйте.
— Послушай, Бэла! Я хочу спросить у тебя начистоту: чего ты хочешь? Скажи, че–го ты хо–чешь? — отчетливо, по слогам повторила со сдержанной яростью госпожа Ананд. — Скажи мне, дорогая Бэла, тебе не терпится занять кресло почетного секретаря Общества? Так?
— О чем вы, тетушка Джоти? — с неподдельным изумлением спросила Бэла.
— Я тебе не тетушка и не сестрица! — вспылила госпожа Ананд. — I hate[3]… Как прикажете понимать вас? Может, мне ваши повеленья прикажете исполнять? Может, прикажете в служанки к вам наняться?
Рамратия поспешно вынесла на веранду лёгкое плетеное кресло. Госпожа Ананд отшвырнула кресло в угол.
Одно за другим засветились окна общежития.
Бэле вдруг стало весело: начальство обращается к ней на «вы»! А лицо‑то, лицо — как у тигрицы!
— Скажите, в чем моя вина, — спокойно произнесла она.
— Ты что это дурочкой прикидываешься? «В чем моя вина»… Будто не знает. Что такое, по–твоему, мой дом? Притон пьянчуг и игроков?
— Кто это вам сказал, что ваш дом — притон?
— Кто сказал? Ваша милость изволили так выразиться, а прислуга повторила… Смотри, Рамратия! Длинный язычок у тебя — пообрезать бы надо!.. Ну погодите, доберусь я до вас!
Госпожа Ананд в ярости скрипнула зубами.
— Послушайте, тетя Джоти…
— Опять «тетя»?!
Бэла нахмурилась.
— Извините, привы…
— Хочу я знать, — грубо прервала её госпожа Ананд, — почему ты не отпустила девушек ко мне? Кто тебе дал такое право?
— Извините, госпожа Ананд, отпустить девушек — это значит нарушить устав, — твердо отвечала Бэла. — Если вы хотите, чтобы я разрешала девушкам ночью покидать стены общежития, вы должны изменить устав. Вот тогда я буду отпускать кого хотите и когда хотите… И вообще было бы хорошо, если б ваш рассыльный не являлся за девушками по пять раз на дню… Кто, спрашиваете, дал мне такое право? Вами же принятый устав!
У госпожи Ананд ноздри затрепетали от ярости.
— Да что ты мне тычешь в нос своим уставом? Ты, что ли, не нарушаешь его?
— Нет, я не нарушаю.
— Нет, говоришь? А кто допоздна разгуливает по городу?
Рамратия от удивления даже рот открыла: ну и госпожа секретарь!
— Кто бы меня отпустил разгуливать по городу? — со вздохом проговорила Бэла.
— Тебя да не отпустят… Ты почему заставляешь работать на себя персонал общежития? Почему готовишь пищу на плите в молочном блоке?.. Молчишь? А эти вот, — она кивнула на Мунию и её дочь, — они тебе не прислуга, а обслуживающий персонал общежития и работать на тебя не обязаны. Понятно?
Бэла промолчала. Вместо неё заговорила Рамратия:
— Зачем напрасно обвинять человека? На ту плиту госпожа Бэла даже чайник не ставит. Зачем так несправедливо?
— А ты заткнись! И не имей привычки рот разевать, когда говорят старшие! Пораспустились тут! С позором выгоню!
— Ну и выгоняйте! — вспылила Рамратия. — Виноваты — выгоняйте! А позорить человека ни за что…
— Не надо, Рамрати, — спокойно прервала Бэла и, повернувшись, молча удалилась в свою комнату…
Во всех окнах общежития горел свет, переулок гудел, как потревоженный улей. Отчаянно заливались сбежавшиеся к воротам собаки, разноголосым хором откликаясь на визгливые выкрики госпожи Ананд.
Госпожа Ананд едва не задохнулась от ярости. Да как она смела? Перед самым носом хлопнуть дверью!.. На устав ссылается? Ну, я ей покажу устав!
— Абдул!
Абдул распахнул дверцу машины. Госпожа Ананд откинулась на спинку сиденья. Абдул не сводил глаз с ворот общежития. Никто не провожал его хозяйку.
Лимузин ещё не тронулся с места, а ворота уже с треском захлопнулись.
Г оспожа Ананд в ярости что‑то пробормотала сквозь зубы. Шум мотора заглушил слова.
Разнос, учиненный начальством, поднял на ноги все общежитие, в освещенных проемах окон мелькали тени.
— Муния! — донёсся из комнаты голос Бэлы. — Скажи всем, чтоб гасили свет!
Старухе не пришлось даже подниматься на второй этаж: приказание Бэлы услышали, и огни в окнах погасли один за другим. Как обычно, оставалось освещенным лишь окно комнаты, где живёт Аннапурна. Она занимается: завтра у неё экзамен. От одного воспоминания об Аннапурне у Бэлы сразу стало теплее на душе.
…А куда это исчезла Рамратия? Небось отправилась разносить новость по комнатам. Хоть света в окнах нет, обитатели общежития ещё долго будут обсуждать происшедшее.
Наконец Бэла улеглась. Все тело полыхало будто в огне, и ватное одеяло казалось ненужным и тяжелым, хотя на дворе стоял уже декабрь. Мелькнула мысль: почему это у госпожи Ананд, когда она злится, так неприятно выпирают передние зубы? И руками размахивает точь–в-точь как Г ори — судомойка из соседнего квартала.
— Сестрица! — это шепот Рамратии; наверно, уже успела обежать все общежитие. Бэла не откликнулась. Но Рамратию не проведешь. Она знала, что Бэла не спит. Кутаясь в старенькую накидку, Рамратия заговорила будто про себя:
— О господи! Ночь–полночь, является тут, да ещё чуть не в драку.
Бэла опять ничего не ответила, и тогда Рамратия забормотала скороговоркой:
— Глазищи‑то свои выпучила, так её и испугались! Не знаешь — не говори. «Прогоню!» — кричит. Да как у неё язык‑то поворачивается? Всю жизнь только тем и занималась, что прогоняла. Так я и испугалась! Рамратия никого не боится — ни тигров, ни бхутов[4]…
