— Но ты же опозорила таким поступком свою пионерскую честь, честь своего детского дома…
Марксида слушала ее с каменным лицом.
— Эти детдомовские на все способны! На все! — негодовала Минна Эриковна.
— Что подумает о тебе Митя, когда он узнает о твоем поступке? — со слезами на глазах спросила вконец расстроенная Светлана Ивановна. Марксида дрогнула.
— Неужели вы, наша дорогая Светлана Ивановна, ему об этом скажете?
…В тихий час Митя, сияющий, потихоньку вызвал Марксиду из палаты.
Она вышла, набросив халатик. Что-то в ней изменилось. Митя не мог понять, не то она похудела, не то выросла… Но он был так счастлив, что сейчас же забыл об этом.
Ида грустно смотрела на него своими большими черными глазами.
— Ну, что?
— Ида! Друг! — хлопнул ее по плечу Митя, — ты знаешь, вор-то нашелся!
Ида побледнела.
— Кто, не говорят. Но не я, значит! — ликовал Митя! Он схватил Иду за плечи, тряс ее. — Слышишь, не я! — В полном восторге обнял ее и неловко чмокнул в нос.
Она вырвалась и убежала в палату.
Митя удивился. И вдруг вспомнил, что Марксида — девчонка…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
МАТЬ И СЫН
Вечером, когда все ребята ушли на уроки, Фредик поболтался «для виду» у всех на глазах и отправился в свою палату.
Еще из коридора он услышал в палате незнакомый голос. Фредик подкрался к самой двери и заглянул. Возле Саши сидела незнакомая женщина в белом халате.
— Сыночек мой дорогой, счастье мое, — шептала она, сжимая его руки.
Фредик понял, что к Саше приехала мать. Он не вошел в палату. И не мог уйти совсем. Стоял и слушал материнскую бессвязную, но такую нежную речь…
— Тебе было очень больно при осмотре? Ты, говорят, стонал.
— Нет, мама. Это они, наверное, с кем-нибудь спутали, — успокаивал ее сын.
— Профессора говорят, что тебе необходимо сделать операцию, я боюсь…
— Пусть сделают — две, три операции, я все вытерплю, все, лишь бы встать на ноги!..
— Нам придется поехать в Евпаторию.
— Ну что ж, ехать, так ехать, сказал попугай, когда его кошка тащила за хвост из клетки, — сказал Саша и рассмеялся. Ему хотелось подбодрить мать. Она понимала это и смеялась тоже.
— Как ты живешь, мой дорогой сыночек, не обижает ли кто тебя?
Фредик сжался. А что, если Саша назовет его имя? Саша вздохнул легонько и сказал:
— Нет, никто меня не обижает…
Фредику стало легче. Он даже хотел уйти, но вдруг услышал:
— Ты помнишь, я писал тебе про одну девочку из детского дома.
— Да… Припоминаю…
— Если бы ты знала, какая она необыкновенная.
— Как ее зовут?
— Марксида…
— Что за странное имя?
— Это мы так называем ее шутя, она Ида. Я хочу, чтобы она всегда была с нами.
— Сашенька, — ласково сказала мама, — так ведь ты мальчик, а она — девочка.
— Это, я думаю, не сейчас, — мечтательно сказал Саша. — Когда я вырасту, окончу медицинский… и, конечно, когда я стану ходить…
— Тогда можно, — согласилась мама. — Ну, а если? — сын закрыл ладонью ее рот.
— Ты хочешь сказать: если я не буду ходить?
— Нет, нет, я не то хотела сказать…
— Если даже я не буду ходить, то такая девушка, как Марксида, на это не посмотрит.
— А ты ей говорил о своих чувствах?
— Ну, что ты, разве можно? Она ничего, ничего не знает.
— Ах, Сашенька, Сашенька, какой ты у меня мечтатель…
— И совсем я не мечтатель! — возразил Саша. — Если я не буду ходить, я все равно буду учиться и работать. Ну, ноги не двигаются, руки… Их можно сделать… А голова-то моя, мозг работают. Я ведь отличник. По всем предметам — пятерки…
— Молодец…
— Ты знаешь, мама, я решил найти этот вирус неясной этиологии. Ты подумай только, как это будет замечательно. У всех ребят во всем мире будут здоровые суставы. И все, все, и я… смогут играть в футбол, в волейбол, в баскетбол, бегать, танцевать, скакать, прыгать до потолка…
— Зачем же до потолка? — смеялась мама.
— От радости…
Фредик снова заглянул в дверь.
Мать смотрела на сына с нежностью и жалостью… Наверное, так смотрят на своих очень больных детей только матери.
— Мама, а, может быть, мне лучше умереть? — вдруг спросил Саша.
— Что ты, мой дорогой?! Разве я смогу жить без тебя. И что это тебе взбрело в голову? Ты будешь ходить и бегать и прыгать… до потолка…
Саша потянулся к матери.
…В этот вечер Фредик никак не мог сосредоточиться над книгою, хотя было очень тихо. Ребята готовили уроки, взрослые двигались неслышно. Фредик смотрел в окно, деревья тонули в синеве весенних сумерек. Он пытался вспомнить хоть один случай, когда бы мать сказала ему что-нибудь вроде Сашиной мамы. И не мог вспомнить.
Зато в его ушах отчетливо звенело: «Чтоб ты провалился, окаянный», «И откуда ты взялся на мою голову?! «Связал ты меня по рукам и ногам», «Когда только я от тебя отвяжусь, отмучаюсь?»
И в санаторий, скоро уже три месяца пройдет, только раз заглянула. «Мамка ты моя, мамка!»
…Первый раз после приглашения дежурных на ужин Фредик не ринулся в столовую, сбивая всех с ног.
Он вошел медленно, сидел тихо и даже не доел котлету.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
ПОРОШИНКИ НЕ ПРОПАЛО!
После праздника в кабинет директора курорта явилась Анна Тихоновна.
— Вы что же это из меня «собаку на сене» сделали? «Сам — не гам, и другому — не дам», — грозно напустилась она на директора.
Он вопросительно уставился на нее.
— Не понимаю…
— Не понимаете? Дети без колес ходят, железки ржавые в мусорниках собирают, а у меня в складе за двадцать лет накопилось этого железного хлама на десять тракторов. И все лежит, ржавеет, а вам и дела нет до государственного добра?! — наступала на него кладовщица.
— Но, помилуйте, Анна Тихоновна, — изумленно ставился на нее директор, — мы же только из-за вас…
— Нечего валить с больной головы на здоровую, — оборвала его Анна Тихоновна. — Чтобы в три дня очистили у меня склад… И баста!
— Транспорта нет, — начал директор.
— Будет! — прервала его Анна Тихоновна и величественно покинула кабинет.
…Совет дружины во главе с Марксидой и Светланой Ивановной заседал в кабинете главного врача. Она поддержала ребят и разрешила звонить на завод.
Через полчаса с тракторного прибыли три пятитонки с ребятами и взрослыми рабочими. С веселым гомоном, криками и смехом они вытаскивали из склада ржавые кровати, измятые рукомойники, треснувшие чугунные плиты и прочее.
Анна Тихоновна в каком-то особом, торжественном настроении, испытывая одновременно печаль и радость, расчищала склад. Захар Нилыч, наоборот, был удручен. Мрачно сидя за колченогим столиком и счетами, он аккуратно ставил «птички» возле каждого наименования.
Все, все до самого последнего гвоздя было в целости и сохранности.
Выгрузив склад полностью, Анна Тихоновна и ребята взялись за веники и вымели мусор. Марксида принесла из фонтана воды и побрызгала пол. Склад оказался вдруг большим, просторным и даже светлым.
— Вот вам и мастерская готова, — сказала Анна Тихоновна Ивану Ивановичу.
Ему почему-то было неловко. Когда все вышли, Анна Тихоновна заперла помещение на замок, а ключ вручила Захару Нилычу.
— Мы с вами — в расчете.
— Я преклоняюсь перед вами, Анна Тихоновна, — склонил голову бухгалтер, — за такую честную работу вас надо бы премировать.
— За это — не премируют. Все должно быть честными. Меня с малых лет учили чужого не брать.
— Отработалась? — съехидничала «Химия», высунувшись из окна. Анна Тихоновна взглянула на нее, но ответом не удостоила.
