Она посмотрела в зеркало и недовольно сморщила нос.

— Вы красивы и без волос, — заверил Гастингс. — Раньше я не обращал пристального внимания ни на четкую линию скул, ни на разлет бровей, ни на соблазнительную форму губ. Огненные локоны затмевали прочие достоинства.

Он бережно взял ее за подбородок и коснулся пальцем нижней губы. Взгляды в зеркале встретились. Губы раскрылись, и теплое дыхание согрело руку.

Сердце бешено застучало. Да, она хочет поцелуя! Не потому, что он ее шантажировал, не потому, что внезапно потребовалось разыграть спектакль перед миссис Монтит, а потому, что мечтает ощутить его близость.

Гастингс собирался действовать по всем правилам. Хотел начать медленно, бережно и постепенно достичь того градуса страсти, которым всегда отличались их поцелуи. Но едва губы соприкоснулись, Хелена жадно прильнула, властно обвила шею руками, и все мысли о нежности и мягкости мгновенно испарились.

Дэвид набросился как хищный зверь, и Хелена ответила с безудержной искренностью. Он поднял ее с кресла и прижал к краю туалетного столика, а она запустила пальцы ему в волосы и застонала от вожделения. Пришлось проявить чудеса самообладания, чтобы сдержаться и не сделать ее своей немедленно — здесь и сейчас.

Пытаясь сохранить остатки здравого смысла, Дэвид отстранился. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга.

— У нас всегда так будет? — спросила Хелена, облизывая распухшие губы.

Он сжал кулаки.

— Непременно.

Она несколько раз судорожно вздохнула, а потом радостно улыбнулась.

— Вы были правы. Мне действительно очень-очень нравится с вами целоваться.

Когда на следующий день экипаж Гастингса подъехал к его лондонскому особняку, солнце уже клонилось к закату. Венеция решила устроить праздничный пикник в семейном кругу. Светское общество недавно покинуло душный город и перебралось в поместья, на свежий воздух, а потому ничто не мешало с удовольствием провести время в парке и поднять бокалы как за благополучие первенца герцога и герцогини Лексингтон, так и за здоровье Хелены.

Лорд и леди Гастингс вышли из экипажа. Хелена взяла мужа под руку.

— Вот что способны купить новые деньги.

— Среди прочего, — уточнил Дэвид. Его дед был всего лишь сельским юристом, а дядя организовал весьма прибыльное производство станков и сумел накопить внушительное состояние. — Поскольку вы сама занимаетесь бизнесом, аромат новых денег не должен вызывать острой неприязни.

— И не вызывает. Очень ценю деньги. Считаю, что они позволяют достичь независимости, комфорта и достойного положения в обществе.

Хелена не помнила никого из слуг, и Дэвид снова собрал их, чтобы поприветствовать госпожу.

— Спасибо, — поблагодарила она, когда люди наконец разошлись по рабочим местам.

Чем ближе они становились, тем больше Дэвид страшился полного восстановления памяти. И все же в тени страха зрело зерно надежды.

— Возможность служить вам — это высшее счастье и огромная привилегия, мадам.

— О, так нечестно! — рассмеялась Хелена. — Мужчина с голосом сирены не имеет права расточать любезности, достойные Казановы.

И снова комплименты. Впрочем, их никогда не бывает много, особенно из ее уст.

— Ну что же можно на это ответить? Очевидно, в тот день, когда дошла очередь до меня, Творец пребывал в хорошем настроении.

Хелена добродушно хмыкнула.

— Позвольте заметить, что запасы скромности в Его мастерской иссякли прежде, чем очередь дошла до вас.

— Пусть скромничают те, кто имеет на это веские основания, а я предпочитаю олицетворять собой хвалу Его всемогуществу и славе.

Хелена рассмеялась.

— Богохульствуете?

— Но ведь вам нравится, — пожал плечами Дэвид.

Она посмотрела серьезно.

— Будем стоять здесь весь день или, может быть, все-таки проводите наверх?

Сердце дрогнуло — на сей раз не от страха.

— С удовольствием.

Хелена понизила голос:

— Не могли бы вы произнести это не столь многозначительно?

— А вы не могли бы не придавать моим невинным словам иного значения? — шепотом парировал Дэвид.

Хелена лукаво взглянула и молча покачала головой. Дружелюбие и искреннее душевное расположение согрели сердце. Милли дала дельный совет: надо было давным-давно признаться в своих чувствах. Тогда он не оказался бы в западне и не дрожал бы от страха за свое хрупкое счастье.

Они поднялись по лестнице рядом, рука об руку, а возле двери Дэвид заключил любимую в объятия. Словно ожидая подходящего момента, Хелена тут же обвила его шею руками и спрятала лицо у него на груди.

— Хм, мне нравится ваш запах.

— И чем же я пахну?

— Твидом, книгами в кожаных переплетах и табаком — совсем чуть-чуть. Как будто вы — это не вы, а старомодный сквайр.

Ладони медленно скользнули по рукавам, откровенно ощупывая мускулатуру.

— Кстати, — вставил Гастингс, — если вы не заметили, я еще и безупречно сложен.

Она шутливо похлопала его по щеке.

— Это к вопросу о скромности.

В зеленых глазах светилась нежность. Сердце остановилось: об этом взгляде он мечтал всю сознательную жизнь.

Едва войдя в апартаменты, Хелена сразу устремилась к книжному шкафу.

— Сначала в спальню, — распорядился Дэвид.

Она обернулась.

— Кажется, создавая вас, Творец забыл и о душевной тонкости?

— Нет, не забыл. Но вот вас, дорогая, он явно наделил грязными помыслами. Хочу всего лишь показать спальню, а не использовать ее по назначению.

— А что, эта комната отличается особой красотой?

Гастингс пожал плечами.

— Надеюсь.

Хелена открыла дверь.

— Значит, даже если мне не понравится, все равно придется старательно выражать восторг по поводу…

Голос замер. Она остановилась перед панорамой, над которой Дэвид работал много лет, изливая тоску и безнадежность.

— Вы заказали эту роспись профессиональному художнику? — благоговейно проговорила Хелена после долгого молчания.

Сердце наконец-то вернулось к обычному ритму.

— Нет. Сделал сам.

— Поразительно. Невероятно. — Она повернулась, словно не веря тому, что услышала. — Для меня?

— Конечно.

Она подошла к той стене, где вдалеке текла река, и осторожно прикоснулась пальцем к натянутой между домов веревке с выстиранным бельем.

— Боже мой, так вы срисовали это с тех гравюр, которые я привезла из Тосканы? Узнаю подробности.

— Ну вот, теперь вы все помните.

Наведываясь в Хэмптон-Хаус, Дэвид нередко заставал Хелену погруженной в глубокую задумчивость перед итальянскими гравюрами. В детстве она ездила в Тоскану с матерью и навсегда сохранила восторженную любовь к прекрасному краю.

— А раньше не помнила?

— Нет.

— Гравюры потерялись?

— По-прежнему висят на своих местах. Но вы много лет не были дома. А когда приезжали, вряд ли обращали на них внимание. Мы часто проходим мимо привычных вещей, не замечая их присутствия.

Он и сам давным-давно превратился в привычную вещь.

Хелена на миг задумалась, а потом подошла и пристально посмотрела ему в глаза.

— С моей стороны было непростительной оплошностью не узнать эти пейзажи раньше. Поверьте, преступная невнимательность вовсе не свидетельствует против вашего мастерства.

Порой Гастингс в отчаянии спрашивал себя, за что любит эту возмутительно невосприимчивую, нечуткую, холодную особу. Однако сейчас сомнения рассеялись.

— Смею надеяться, что роспись вам нравится?

— Мало сказать «нравится»! — Хелена отошла и снова принялась рассматривать пейзажи. — В жизни не видела ничего прекраснее.

Затаив дыхание, Дэвид наблюдал, как она бережно прикасается к миру, который он создал для нее с любовью и преклонением.

— Спасибо. Это единственное, что имеет значение.

Хелена не могла понять странного томления.

Каждым своим взглядом, словом, жестом, движением муж вызывал в душе искреннее восхищение. Каждая минута общения доставляла наслаждение, а внимание и преданность безмерно радовали. В таком случае, почему же она не сияла улыбкой? Почему постоянно балансировала между смехом и слезами?