Уолтер уехал в Кингспорт первого июня. Нэн, Ди и Фейт также уехали, чтобы поработать в каникулы в городском отделении Красного Креста. В середине июля Уолтер вернулся домой — ему дали недельный отпуск перед отправкой в Европу. Все то время, пока брат отсутствовал, Рилла жила надеждой на эту неделю, и теперь, когда долгожданный отпуск начался, упивалась каждой его минутой, сожалея даже о тех часах, которые приходилось отдавать сну, — ей казалось, что множество драгоценных мгновений пропадает зря. Хоть и печальная, эта неделя была прекрасной, полной дорогих сердцу, незабываемых часов, когда они вдвоем с Уолтером подолгу гуляли, беседовали и молчали вместе. В эти дни он всецело принадлежал ей, и она знала, что он черпает силу и находит утешение в ее сочувствии и понимании. Было приятно знать, что она так много значит для него… сознание этого очень помогало ей в некоторые минуты, которые иначе были бы невыносимы, и давало ей силы улыбаться… и даже иногда смеяться. Когда Уолтер уедет, она, возможно, позволит себе искать утешение в слезах, но не сейчас, пока он здесь. Она даже не разрешит себе поплакать ночью, чтобы утром ее не выдали красные глаза.

В последний вечер отпуска они пошли вместе в Долину Радуг и сели на берегу ручья, под ветвями Белой Леди, где в давние безоблачные годы устраивались веселые пиршества. В тот вечер над Долиной Радуг раскинулся шатер необыкновенно великолепного заката; его сменил чудесный серый сумрак, слегка окрашенный светом звезд; а затем мир преобразило лунное сияние, скрывая одни предметы, обнажая другие, лишь намекая на третьи, ярко освещая одни маленькие лощинки и оставляя другие в густой, бархатистой тени.

— Когда я буду «где-то во Франции»[71], — сказал Уолтер, глядя влюбленными глазами на всю эту, дорогую его душе красоту, — я буду вспоминать эти места, тихие, росистые, насквозь пропитанные лунным светом. Смолистый запах елей, покой этих серебристых заводей лунного сияния, «мощь холмов»… до чего красиво это сказано в Библии. Рилла! Взгляни на эти привычные холмы вокруг нас… холмы, глядя на которые в детстве мы пытались угадать, что ждет нас в мире, раскинувшемся за ними. Как они спокойны и могучи… как терпеливы и неизменны… как сердце женщины. Рилла-моя-Рилла, знаешь ли ты, чем ты была для меня в этот минувший год? Я хочу сказать тебе, прежде чем уеду. Я не пережил бы это время, если бы не ты — маленькое, любящее, верящее в меня сердце.

Рилла не решилась заговорить; она лишь осторожно взяла руку Уолтера и крепко сжала ее.

— И когда я буду там, Рилла, в том аду на земле, который создали люди, забывшие Бога, мысль о тебе будет помогать мне больше всего. Я знаю, ты будешь такой же смелой и терпеливой, какой проявила себя в этот последний год… Я не боюсь за тебя. Я знаю, что бы ни случилось, ты будешь Риллой-моей-Риллой… что бы ни случилось.

Рилла подавила слезы и вздох, но не смогла подавить легкую дрожь, и Уолтер понял, что сказанного достаточно. С минуту они молчали, давая друг другу обещание без слов, а затем он сказал:

— Ну, а теперь мы забудем о рассудительности. Мы заглянем в будущее… в то время, когда война кончится, когда Джем, Джерри и я вернемся походным порядком домой и когда все мы снова будем счастливы.

— Мы не будем… счастливы… так, как прежде, — сказала Рилла.

— Нет, не так. Никто, кого затронула эта война, никогда не будет счастлив точно так, как прежде. Но, я думаю, это будет счастье, которое мы заслужили. Ведь мы были очень счастливы, прежде чем началась война, правда? В таком чудесном родном доме, как Инглсайд, с такими папой и мамой, как наши, мы не могли не чувствовать себя счастливыми. Но то счастье было даром жизни и любви; оно не принадлежало нам по-настоящему… жизнь могла в любое время отобрать его у нас. Она никогда не может отобрать у нас то счастье, которое мы завоевываем сами, исполняя свой долг. Я осознал это с тех пор, как надел военную форму. Несмотря на то что порой я впадаю в прежнюю ошибку, заранее переживая еще не случившееся, и тогда меня осаждают мои прежние страхи, я чувствую себя счастливым с того майского вечера, когда сделал решительный шаг. Рилла, я прошу тебя очень заботиться о маме, пока меня не будет здесь. Ужасно, я думаю, быть матерью в эту войну… для матерей, сестер, жен и невест это самое тяжелое время. Рилла, моя маленькая красавица, ты тоже чья-нибудь невеста? Если так, скажи мне об этом, прежде чем я уеду.

— Нет, — сказала Рилла. Затем, стремясь быть абсолютно искренней с Уолтером в этом разговоре, который мог быть последним в их жизни, она добавила, отчаянно краснея в лунном свете: — Но если бы… Кеннет Форд… захотел, чтобы я…

— Понимаю, — сказал Уолтер. — А Кен тоже в военной форме. Бедная девочка, нелегко тебе во всех отношениях. Ну, а я ухожу, не оставляя здесь никакой девушки горевать обо мне… слава Богу.

Рилла бросила взгляд в сторону дома священника на соседнем холме. Ей было видно огонек в окошке Уны Мередит. У нее возникло искушение сказать что-нибудь… однако она тут же почувствовала, что делать этого не следует. Это был чужой секрет; к тому же она ничего не знала точно… только догадывалась.

Уолтер с грустью и любовью смотрел на все, что окружало его. Это место всегда было особенно дорого ему. Как весело было всем им здесь в доброе старое время. Призраки былого, казалось, ходили по тропинкам, испещренным пятнами лунного света, и весело выглядывали из-за покачивающихся еловых лап… Джем и Джерри, загорелые школьники, закатав штанины, удили рыбу в ручье и жарили ее на огне; Нэн, Ди и Фейт, очаровательные в своей улыбчивой, быстроглазой детской красоте; Уна, милая и робкая; Карл, сосредоточенно изучающий муравьев и жуков; грубоватая, острая на язык, добросердечная Мэри Ванс… и сам прежний Уолтер, что, лежа на траве, читал стихи или бродил по дворцам, созданным его фантазией. Все они были там вокруг него… он мог видеть их почти так же ясно, как видел Риллу… так же ясно, как видел однажды в последнем свете сумерек Крысолова, спускающегося со своей дудочкой в долину. И они, эти веселые маленькие призраки прежних дней, говорили ему: «Мы были детьми вчера, Уолтер… тебе предстоит сражаться за детей сегодняшнего и завтрашнего дня».

— Где ты, Уолтер? — с легким смехом воскликнула Рилла. — Вернись… вернись.

И Уолтер, с долгим вздохом, вернулся. Он встал и медленно обвел взглядом прекрасную, освещенную луной долину, словно для того, чтобы навсегда запечатлеть в уме и сердце все ее очарование… громадные темные конусы елей на фоне серебристого неба, величественную Белую Леди, верные Влюбленные Деревья, волшебство танцующего ручья, манящие к себе извилистые тропинки.

— Я буду видеть ее такой в мечтах, — сказал он и отвернулся.

Они возвратились в Инглсайд. Там уже были мистер и миссис Мередит и Гертруда Оливер, приехавшая из Лоубриджа, чтобы попрощаться с Уолтером. Все казались довольно бодрыми и оживленными, но в отличие от тех дней, когда на фронт уходил Джем, никто теперь не говорил о скором окончании войны. Они вообще не говорили о войне… хотя думали только о ней. Наконец они собрались вокруг фортепьяно и запели торжественный старый гимн:

— Мы все возвращаемся к Богу в эти дни переоценки наших ценностей, — сказала Гертруда, обращаясь к Джону Мередиту. — В прошлом мне не раз казалось, что я не верю в Бога… как в Бога… верю только в безличную Великую Первопричину, признаваемую учеными. Теперь я верю в Него… не могу не верить… нам не на что положиться, кроме Бога… положиться смиренно, полностью и безоговорочно.

— «Наш оплот из рода в род»… все тот же вчера, сегодня и во веки веков, — мягко отозвался священник. — Когда мы забываем Бога… Он помнит о нас.